Любите баньку? -Я люблюю. И без одного дня неделю назад, я как обычно по субботам, пошёл смыть с себя всю чернь, негодование и терзание прошедшей недели, дабы проснуться новым человеком. Мой дядька и по совместительству растощик, на этой неделе перебрал даже для профессиональных банщиков, куда уж мне. От реза глаз, которые я еле открывал, я не смог посмотреть на градусник, но чувствую что 80, когда то бывшие здесь, давно уже позади.
На тот момент, мою голову заполняли круги ада, которые я не побоюсь этого слова-смаковал, читая и представляя себе каждый закуток, каждую ранку на теле грешника, слушал сотни интонаций стона в своей голове, чувствовал раскалённый песок на своих стопах и собственно наслаждался чтением. Только что я просмотрел в голове два ужаснейших фильма, про шестой и седьмой круг ада Данте. Сев на полок, почувствовал себя, уж если не в одном из этих кругов, то где то рядом. Разгорячённый воздух отвлёкся от общения со стенами и ринулся здороваться с новым гостем. Мы знали друг друга и раньше, но сегодня, он неизлечимо хотел похвастаться своей новой температурой. Мне кажется, она сводила его с ума, обещая подарить неведанную мощь, будучи совсем недавно моим другом, он не мог остановиться, проникая мне под кожу и яростными ударами плетей он, выбивал из меня всю воду, желая истощить меня до последней капли. Хорошая идея подумал я, с моей придурковатой фантазией, представить себя в аду, правда к тому моменту я ещё даже не начал париться и не представлял, на сколько мои фантазии о аде не соответствуют действительности.
Поддав хорошееенько парку, прогревшись минут 10 перед этим, я начал парить себя, раскалённые листья веника таили в себе гораздо больше, чем светящийся жаром периметр, под каждом из листков таился испепеляющий всё на своём пути ураган. Каждый взмах расщеплял кожу на атомы, после нескольких ударов в одно и то же место, из под веника вылетали искры, а кожа извивалась струями свежеиспечённого Гефестом, пламени. Я уже было хотел позорно принять поражение, взмолить о пощаде, пасть на колени пред могучей стихией и убежать остывать в предбанник, но тут я вспомнил, что я в аду и как любой грешник не могу ни смягчить, ни избавиться, ни уйти от наказания, как бы мне не было больно, всё что мне остаётся, терпеть, выть, страдать, плакать, трепетать, признавать, учиться жить с этой адской болью, взмаливать, и отвергать самого себя, примеряться и опять страдать. И когда меня постигла мысль, что ещё немного и кожа полезет с меня вон, я выбежал в предбанник, схватил полотенце и направился под бак, наполненный подземной водой, пробуждённой человеком, после тысяча-летней спячки, дабы излить её на себя.
Пока бежал под душ, слава богу меня никто не видел, конечно никто и не мог, за высокими заборами увидеть меня, но если, хоть одним глазком, какой ни будь сосед или что пуще соседка, её бы точно схватил кондратий. Я был похож на беса окутанного сатанинской дланью, полотенце мне и не надо было вовсе, поскольку от меня исходили мощные клубы пара, разящие своей дерзостью ближайшее пространство, бежа до душа, я было сам чуть не испарился, ещё б немного и я взошёл бы в мир как страшнейшее из облаков, взбитое алчностью и гневом.
Я забежал в душ, открыл воду, о боогии, какая она была холодная, вместо мгновенного блаженства, я получил перезвон костей, треск каждого атома моего тела разносился со всех клеток одновременно и казалось уже слышится из вне меня, лежащий под ногами коврик было, стал говорить со мной, каждая капля попавшая на моё тело, забрала частичку меня в свой далёкий путь перерождения. Под струёй воды я чувствовал себя обелиском, затвердевшей цементной глыбой, я и не подозревал, что у ада есть две крайности, но эта, вторая крайность, была совсем иная, если каждый удар веника, выбивал из тела часть, неделимой души, вырывая её словно клочок ваты, меня не было ни здесь, ни там, я был где-то, где-то далеко и совсем рядом, я чувствовал, что я существую, но не мог поделиться этим существованием, как будто, каждая мысль была прижата бесконечно чёрной, рубцованной скалой: придавлена, раздавлена, растоптана, с чувством полной неважности, беспомощности, то сейчас, я чувствовал себя живым, живым по настоящему, живым так, как никогда до селе. Каждый виточек, моего организма, жил отдельно и всецело, каждый нанометр обрёл сознание и передавал мне приветы, а я был одновременно каждым нанометром и всей их совокупностью, испытывающей неподвластные человеку ощущения.
Закрыв душ, только иные силы могли удерживать меня на ногах, я потерял имя, потерял национальность, потерял качества, потерял знания, потерял память, потерял жизнь, потерял людей, потерял стоящий передо мной забор, по которому так далеко от меня и так близко ко мне, ползла коричнево-зелёная гусеница, с каждым её волоском, с каждой ножкой, со всей её созерцательностью и обозримостью, потерял капли воды, которые окутали меня, как пчёлы окутывают соты. У меня было всё то же тело, мои ткани и клетки сохраняли те же функции что и прежде, но я не понимал этого. Я держался за душ, поскольку боялся словно наполненный гелием шар взлететь и долбануться головой об его потолок, а там гляди проче, если бы голова совсем выпала из окружающей меня реальности, я мог придти в себя где то на десятом километре от земли, парящим над склонами неизвестных мне утёсов, а оно мне надо? – лететь вниз, думая, что вот и конец, настолько необычный, на сколько страшное чувство того, что о нём не смогу никому поведать, с тающей из метра в метор надеждой вновь взлететь. Поэтому передвигался, первое время я исключительно держась за хорошо вкопанные в землю предметы, чей вес, хотя бы в двое превышал мой собственный.
По пути назад, в баню, я начал приходить в себя, или, как мне хочется сказать -уходил из себя, обратно в то тело к которому так привык. Я замечал, как старые движения начинают возвращаться и преобладать, подавлять мои новые, свежие, непроизвольные, вольные, свободные от разума и предрассудков, независимые перемещения. Я терял связь с атомами своего тела, ткани и клетки, а вслед за ними органы переставали общаться со мной, в замен им, пришли столь знакомые, до тошноты известные и предсказуемые мысли, ознаменовавшие своим приходом возвращение всего на круги своя.