Валентино был, что называется, «расторопный малый». Именно этим титулом награждали его обычно слуги со стажем, повидавшие жизнь не с парадного подъезда, а с черного хода. К тому же он был молод, хорош собой и всегда умел вовремя подать, поднести, подставить, поднять или убрать, появляясь порою мгновением раньше, чем за ним посылали. Он служил у господина Мерсье второй месяц, а уже был на хорошем счету как у хозяев, так и у слуг. Мадам Мерсье даже удостоила его особой чести, потому что только он приносил для ее собачки Бон-Бон печенинки на блюдце, а для мадам — вечерний стакан молока. Да-да, именно в этой последовательности, ведь Бон-Бон была любимицей хозяев, а значит, самой главной в доме.
Дом этот представлял собой старинный белый особняк с широкой лестницей парадного подъезда и стоящими по бокам огромными гипсовыми вазами, щедро украшенными лепниной. Еще одной достопримечательностью были двери с тяжелыми металлическими ручками в виде грифонов и стеклами, состоящими из множества маленьких разноцветных граненых квадратиков. Они словно предваряли собой вход в рай, недоступный глазу и недостижимый для многих, но от этого не менее желанный и манящий... Но это был рай для двоих, ибо чуть больше года назад господин Август Мерсье, видный человек в городе, в прошлом адвокат, а ныне — владелец местного оперного театра, женился на прекрасной Гарделии Кроменьяк, самой завидной невесте Дижона. Они подходили друг к другу как нельзя лучше, — это замечали все, включая даже тех язвительных особ женского пола, что втайне мечтали примерить на себя фамилию Мерсье. Дижонцы невольно любовались элегантной парой, совершающей моцион в экипаже или неспешно прогуливающейся по аллеям старого городского парка. Он неизменно держал ее под локоток, а она мило и слегка рассеянно улыбалась знакомым и незнакомым, занятая больше миром своих внутренних тонких, как самый изысканный шелк, ощущений. Впрочем, довольно уже сказано о них и пора вернуться к Валентино, который, безусловно, должен занимать нас больше как главный герой нашего повествования.
Однажды вечером, разливая чай, он стал невольным свидетелем разговора между месье и мадам Мерсье. Они бурно, со свойственным молодоженам азартом к радостям жизни, обсуждали свой двухнедельный отъезд из города к морю, где их ждали пара – тройка друзей, бодрящий морской воздух, прогулки на яхте и всевозможные увеселения. Разумеется, они собирались взять с собой пару слуг. Однако Валентино не входил в их число, поскольку хозяин полагал, что его расторопность больше пригодится ему в доме, и перед отъездом даже назначил его старшим лакеем.
— Смотри, чтобы комнаты убирались вовремя, а съестные припасы пополнялись регулярно и непременно на рынке, — наставлял его господин Мерсье накануне отъезда. — Ведь мы можем вернуться и раньше, чем через две недели. Мало ли что может случиться. Вы должны ожидать нас в любой день, закупать свежую провизию и каждый вечер класть горячую грелку в постель мадам. — Август Мерсье был предусмотрительным человеком.
— Слушаю, хозяин. Всё будет исполнено самым наилучшим образом. — При этих словах Валентино изобразил собой вопросительный знак, между тем как в глазах его, покорно опущенных долу, загорелись озорные искорки. Он явно что-то задумал...
* * *
В тот же вечер в огромной кухне, где всегда что-то кипело, варилось, булькало и скворчало, он уже вполголоса, тоном заговорщика, излагал собравшимся вокруг него в кружок поварам, горничным и лакеям свой гениальный и дерзкий план:
— Вы только подумайте! Целых две недели! Кладовые ломятся от припасов, — ну а кто будет всё это есть, я спрашиваю? А? — Он подлетел к застывшему в недоумении главному повару, пытавшемуся переварить этот простой, на первый взгляд, вопрос. — Что, не знаете? — Он обвел всех собравшихся победным взглядом. — Ну так я вам отвечу! — Тут он многозначительно выждал паузу и торжественно объявил:
— Мы!
Кто-то засмеялся, кто-то махнул рукой, думая, что Валентино просто дурачится, как бывало с ним нередко. Были и те, кто задумчиво протянул:
— А почему бы и нет?.. — Кстати, это был главный повар.
— Правильно, — поддержал его садовник. — Мы тут работаем, света белого не видим. Так хоть поедим в свое удовольствие! Зря я что ли выращиваю на заднем дворе всякую всячину!
— Да ты слаще морковки, наверное, и не видал ничего! — засмеялась за его спиной посудомойка.
— Не только поедим, дружище! — Валентино потрепал его по плечу, явно обрадовавшись, что его затею поддержали, — но и поживем в свое удовольствие! Вы только вообразите: хозяев не будет недели две. Да мы тут такое устроим! Будем жить в их комнатах, спать на их мягких постельках. Танцы, балы хоть каждый день!
— Размечтался... — обиженно протянула Грета, горничная лет двадцати трех. — А платья мы где возьмем?
— Да там же, где и всё остальное! У хозяев в шкафах! Да мы сами станем здесь хозяевами! Вот в чем штука! — Валентино игриво подмигнул Грете.
— А вдруг узнает кто? — забеспокоился главный повар.
— С тебя — что? Взятки гладки! Вари свои харчи да нас не забывай кормить. Да и кому узнавать-то? Пока хозяева в отъезде, ведь сюда никто и не придет!
— А если они сами ненароком вернутся?
— Да не вернутся они! Верно говорю! Я вчера их разговор случайно подслушал. Так они путешествовать на яхте собираются, а это, друзья мои, не на огород за морковкой! — и он весело толкнул под локоть садовника. Тот довольно хмыкнул.
* * *
Не прошло и двух дней, как город облетела новость: в Дижоне появился таинственный незнакомец! Многие видели его на улицах в черном плаще-накидке и в шляпе, надвинутой на глаза, так что лица почти не было видно. Лишь мечтательные барышни разглядели под широкими полями шляпы жгучий взгляд искателя приключений, хотя разве можно полагаться на точность, если речь идет о мечтательных барышнях? Кто знает, не выдавали ли они желаемое за действительное, как это часто с ними случается?..
Еще через несколько дней та же загадочная личность была замечена на двух балах, причем — одновременно. Балы были костюмированные, так что появление на них незнакомца в сомбреро, белой блузе с широкими рукавами, черных брюках в обтяжку, ярко-алом широком поясе и высоких ботфортах со шпорами поначалу не вызвало особого удивления. Незнакомец ни с кем не здоровался, — вот что было странно! Но когда очередь дошла до танцев, лихо закрутил в вихре вальса первую красавицу Дижона... А во всех углах залы уже пронеслась первая волна завистливого шепота ревнивых барышень, крыльями перепуганных бабочек заинтригованно зашелестели веера. К началу мазурки все девичьи сердца уже летели навстречу неизвестности в лице прекрасного юноши с черными кудрями до плеч, пламенным взглядом, смуглыми чертами лица и приятными простыми манерами не без налета прирожденного изящества. Кстати, надо отдать ему должное: на маскараде он не оставил без внимания ни одной милой барышни, по очереди приглашая на танец то одну, то другую...
* * *
— А я говорю тебе, что она получила письмо! — Грета обиженно надула губки (так понравившийся ей жест, подсмотренный у хозяйки) и отвернулась. — Самое настоящее письмо с признанием в пылкой любви! Прекрасный незнакомец влюбился в нее прямо на балу и доверил ей свою тайну. И теперь от нее зависит судьба бедного юноши!
— Ну, Грета, а тебе-то откуда все это известно? — Валентино усмехнулся и вальяжно откинулся на кружевные подушки хозяйской кровати. Как же шел ему бархатный стеганый халат господина Мерсье!
— Да об этом говорит весь город! Наверняка он отвергнутый сын какого-нибудь знатного горожанина. Его оклеветали и он вынужден скрываться, пока не восстановит свое доброе имя!
— Милая, все это чушь, досужие разговоры подвыпивших торговок на базаре! — Он бросил на нее быстрый взгляд и незаметно смахнул с рукава яркий кружочек конфетти. Потом призывно протянул к ней руки:
— Ну, иди же ко мне! Я сочиню тебе историю не хуже!
Грета неохотно поддалась и села рядом с ним. Валентино привычным жестом обнял ее.
— Ну, слушай! Жил-был один паренек по имени Валентино. И был он хорош собой и мастер на всякие выдумки...
Неожиданно Грета заплакала.
— Ты что это, старушка? — Валентино воззрился на нее в неподдельном изумлении. — Я обещаю, что это будет веселая история!
Но Грета не желала слушать. Она размазывала слезы пухлым кулачком и безутешно рыдала:
— Во-о-т, у них балы-ы, любо-о-овь... Все как у люде-ей... А может, я тоже... хочу... на ба-а-ал? — Идея эта так расстроила ее, что она заплакала еще безутешнее.
— Только и всего?! — Валентино вскочил, схватил ее за руку и, не успела она оглянуться, как он уже закружил с ней по комнате:
— Будет тебе бал! Самый настоящий! Сегодня же и устроим! — Он не без изящества усадил свою зареванную партнершу на бархатную банкетку и царственным жестом распахнул двери шифоньера. — Выбирай!
Надо ли говорить, что это был шифоньер с туалетами мадам Мерсье...
* * *
На кухне повар Жермен со скучающим видом поглощал кремовый торт собственного приготовления. Рядом с ним за массивным дубовым столом сидел конюх Жиль и вяло ковырялся в блюде, на котором лежало по крайней мере полпоросенка. Оба нестерпимо боролись с желанием уснуть прямо в тарелках. Стройный ряд выпитых бутылок шампанского говорил сам за себя.
— Послушай, Жермен, — Жиль с трудом распутывал язык, чтобы хоть как-то развлечь себя и собутыльника подобием разговора. К тому же это был верный способ не заснуть.
Его приятель не без труда поднял на него осовевшие глаза.
— Чего тебе? Нет у меня больше шам-панс-с-ского.
— Да нет! Я не о том. Скажи, а что ты скажешь хозяину? Куда оно подевалось?
— С-с-скажу... — Повар задумчиво почесал в затылке. — Скажу, что разбилось несколько бутылок.
— Ты, верно, хотел с-к-зать — все?!
— Как — все?!
Жермен в недоумении уставился на пустую полку, потом достал из-под стола еще одну неоткупоренную бутылку первоклассной «Вдовы Клико» и, уставившись на нее затуманенным взглядом, констатировал:
— Все! До единой!
* * *
На протяжении десяти дней в доме господина Мерсье за плотно задернутыми гардинами шла своя жизнь, недоступная для чужих глаз. Из комнат доносились веселые голоса, звенел хрусталь, звучала музыка. Там явно играли в карты, танцевали, вкусно и плотно обедали и предавались веселью в шумной компании друзей. Ничего особенного, если, конечно, не принимать во внимание, что хозяева были в отъезде. Но город тоже жил своей жизнью, и никто не обращал внимания на такие пустяки.
С каждым днем Валентино становился все более задумчив и рассеян. Он уже не так пылко участвовал в каждодневных увеселениях, как в первые дни, большей частью уединяясь в библиотеке с рюмкой крепкого вина и томиком хороших стихов. Его темные миндалевидные глаза растеряли свои лукавые искорки и подернулись дымкой неотвратимой затаенной мысли, мучившей его все сильнее...
В конце одиннадцатого дня пришел почтальон, и впустивший его в дом Валентино вслух прочитал протянутую ему телеграмму: «Ждите приезда завтра вечером. Ужин должен быть подан к 18. 00». Его сердце сделало громкий удар и на мгновение остановилось. «Завтра...» — повторил он в задумчивости. В соседней комнате послышался звон разбитой вдребезги посуды.
Уже через пару минут по дому забегала прислуга, послышался шум сдвигаемой мебели, началась суматоха, шум и беготня. Груды посуды сносили в кухню, ворох грязной и помятой одежды валялся на полу в ожидании прачки...
Валентино, опустив голову, медленно поднимался по лестнице к себе в комнату под крышей. Его окликнул младший лакей Готье, грузный парень с ленивым веснушчатым лицом:
— Эй, дружище, слыхал новость? Завтра приезжают хозяева! Как думаешь, какие цветы лучше поставить в холле? Белые камелии, что так любит мадам, или алые розы, что предпочитает месье?
Валентино остановился и безучастно, как бы сквозь него, посмотрел на собеседника:
— Делай как знаешь.
— Что это с тобой? — Готье никогда не приходилось видеть своего приятеля в таком мрачном расположении духа. — Эй, парень! Выше нос! Мы ведь славно повеселились все эти дни! Клянусь богом, ты провернул отличную шутку! Ты ведь у нас мастак на такие дела! Теперь и за работу не грех... — Он подавил зевок. — Пора и честь знать!
Плечи Валентино нервно дернулись и поникли. Он ничего не ответил и побрел в свою каморку на верхнем этаже...
Утром его нашли мертвым. Он повесился, привязав на крючок от люстры шнур от колокольчика, которым хозяева обычно вызывают слуг.