Мудр тот, кто знает не многое, а нужное.
Эсхил
Известно, что дословно с древнегреческого «философия» означает любовь к мудрости. Однако, о какой любви и о какой мудрости так давно идет речь? Видимо, сами философы, не понимая этого до конца, так и не пояснили, хотя бы для себя, что же следует считать основным предметом философии. Не договорившись об этом еще в далеком прошлом, они затем не раз брались и отрицать существование такого предмета, и безуспешно искать ответы на множество других, не менее важных, на их взгляд, вопросов. Однако, так и не решив окончательно, что же из себя представляет философия, теперь, судя по всему, предлагается под такими понятиями как «любовь», «мудрость» понимать каждому свое. Каждому предлагают иметь только свою любовь и свою мудрость, как это сложилось еще во времена немецкого философа Шопенгауэра, который, толи от большой «любви», толи от большой «мудрости», называл своего коллегу - «бездарный шарлатан Гегель». Неудивительно, что с тех пор становилось всё труднее понимать, каким образом философствование предоставляет возможность любому человеку полюбить нечто, называемое «мудрость». Из немецкой классической философии так и останется непонятным то, для чего испытывать такое запредельное чувство, как любовь, если мудростью достаточно просто овладеть. Философию, созданную западной и, прежде всего, немецкой культурой мышления, трудно переоценить; но надо признать, что любовь она отвергала за ненадобностью или, в лучшем случае, придавала ей прикладной характер. Немецкие философы любви чурались, поскольку она как элемент, достойный серьезного внимания, как необходимое понятие, в их философские системы не вписывалась. Поэтому там содержатся интересные для истории философии догадки, предположения о том, что означает основной предмет в таком удивительном для человека занятии как философствование. Долго перебирая разных «кандидатов и кандидаток» на роль своего основного предмета, немецкая классическая философия страстно стремилась овладеть мудростью. Но, как и любая другая рациональная страсть, она каждый раз только изменяла предмету своего очередного вожделения, а поэтому любовь в немецкой классической философии отсутствует.
Движение философской мысли продолжается и никого не смущает, что предназначение философии так и остается неопределенным. В результате философия переполнена такими философскими идеями, которые, в конечном счете, сводятся к тому, что жизнь человека радостна, но, увы, лишь для тех, кто не познал её. Но на таком архаичном фундаменте может существовать исключительно рациональный, рафинированный образ философии, где так и будет отсутствовать «одна, но пламенная страсть» - любовь к мудрости.