100. В КОНЦЕ
Членам Совета по постройке Сан Пиетро, ноябрь после 4-го 1561, Рим
«Милостивые государи!
Та как я стар и вижу, что Чезаре, главный надзиратель за постройкой так сильно занят всеми делами, и рабочие остаются без надзора, то мне кажется необходимым дать ему в помощники Пиерлуиджи ди Гаэта, в котором я вижу достойную и полезную личность, так как он хорошо знаком с этим делом, и живя в моем доме, он сможет мне сообщать каждый вечер все, что произошло за день».
Он так и не уехал из Рима. Сан Пиетро ни за что не хотел расставаться со своей «акушеркой». Матерью был Браманте. Микеланджело было восемьдесят шесть, но он зорко следил близорукими глазами за каждым человеком, появляющимся возле управления строительством, и его боялись. Из письма управляющим постройкой Сан Пиетро
«Поэтому прошу вас от имени Папы и как лицо, уполномоченное, не принимайте впредь материала негодного для постройки, будь он хоть с неба; я не хочу прослыть партийным человеком, каким никогда не был».
Во Флоренции герцог Козимо реставрировал Палаццо Веккио, который отныне должен был стать резиденцией Медичи - Великих герцогов Тосканских. Микеланджело из Рима давал советы Джорджо Вазари и Бартоломео Амманнати.
Джорджо Вазари: «Он (Бартоломео Амманнати) работает с верой и любовью; как Вам известно, это очень достойный молодой человек. Он так хорош, что его можно назвать ангелом Бартоломео».
Леонардо очень сильно волновался за своего дядю. Микеланджело был болен и стар. Урбино не было, Корнелия, жена Урбино, жила с молодым Микеланджело в Кастель Дуранте. Скульптор в каждом письме жаловался на мучившие его боли. Рядом не было никого. Конечно, были слуги, которые мыли, стирали, убирали, подносили, уносили или делали вид, что они что-то делают, но они не были рядом. Это были нанятые люди. Микеланджело просил Леонардо приехать в Рим, но только все у них как-то не клеилось. Не могли дядя с племянником пересечься между собой. Вот так и появились в доме Микеланджело люди, из-за которых Леонардо и Микеланджело рассорились окончательно в 1563 году. Завещание же Микеланджело не изменил.
Поленья можжевельника с нежностью отдавались огню, потрескивая от его властных прикосновений, доводящих их до смертного экстаза.
Микеланджело смотрел на огонь. Верное кресло тоже изредка напоминало о себе хозяину характерным скрипом. Оба состарились. Было нагрето. Микеланджело весь укутался одеялами. Коломбо запретил ему простужаться. Художник доверял Коломбо. Теплые мягкие, как в меховых тапочках, мысли пробирались в такие же распаренные мозги. Ватное, потное сознание упрямо боролось за право ни о чем не думать и оставаться в полном экваториального зноя покое. «Вот она – старость. Какая ощутимая разница между «хочу» и «могу», - Микеланджело наблюдал сам за собой, удивлялся сам себе, даже давал себе советы, когда слишком уж деятельный мозг, ничего не желающий слышать о старости и немощи, нагло требовал от своего владельца дополнительной пищи. Микеланджело не раз говорил сам себе: «Стоп. Это сделаю и все. Отдыхать». Он, действительно, стал работать меньше. С «Пьетой» складывались очень напряженные отношения. Рука не могла сжимать резец, как раньше, и почти не слушалась Микеланджело. Он даже иногда не мог держать в руках перо. Теперь, он только подписывался Michelagniolo.
«Бр-р-р. Что же это все-таки такое? Старость или лихорадка? Почему так холодно именно сегодня? Невероятно. Даже в чем-то любопытно. Тело просит огня, а мозг хочет, чтобы его оставили в покое». Микеланджело потянулся рукой к пылающему в очаге огню. Жар еще издали, тут же, вцепился в протянутую гением руку. «Ух, ты, какой ты горячий. А, ну, давай, попробуй еще», - Микеланджело во второй раз протянул руку, горячий воздух сразу же вызвал на пальцах пот. Микеланджело блаженно улыбнулся: «Ты сильный. Ничего не боишься. На всех набрасываешься, как только кто-то пытается проникнуть на твою территорию. У тебя есть на это силы». Микеланджело погрустнел от этих мыслей и укутал плечи одеялом. Тепло так близко, но как только к нему подходишь поближе – оно тебя жжет вместо того, чтобы ласково греть. И все равно холодно. Нет в мире совершенства». Глаза Микеланджело закрылись. «Холод и жара. Жара и холод. Борьба противоположностей на арене, которой служит человек. И холодно, и жарко… Кто это? Кто там сидит в моей комнате? Я никого не ждал. Как он сюда вошел? Все двери заперты, да и поздно уже… Слуги спят…. И холодно, и жарко».
- Мне это состояние хорошо знакомо, Микеле.
- ???
- Мальчик мой, я давно уже привык отсутствовать во временных и физических параметрах.
- У меня здесь все как-то нелепо.
- Я же сказал тебе – земные параметры и условия бытия меня уже не интересуют.
- Я изменился.
- Нет.
Микеланджело недоверчиво взглянул на ночного гостя.
- Я тебе никогда не говорил неправды.
- Но я же знаю, что я стар.
- Я на тебя смотрю не земными глазами, - гость улыбнулся и из-под его полуприкрытых красивых серых глаз с поволокой пошло неземное тепло, - ты и в ранней молодости не был Аполлоном.
- Вы видели то, что я сделал за эти годы?
- Да.
Микеланджело сделал паузу, не решаясь спросить то, что он так страстно желал узнать.
- Что Вам понравилось больше всего? – все же нашел выход художник.
- А ты стал придворным, мой маленький Микеле, как будто тобой Биббиена все эти годы занимался. Я люблю все твои работы. Ты не умеешь делать плохо. Ты – гений. Лучше тебя нет, и не будет.
Микеланджело хотел было ринуться, чтобы обнять сидящую в полутьме фигуру, на лицо которой огонь даже не бросал своего отблеска, но тело Микеланджело было налито свинцом. Он всей душой рвался на встречу одиноко сидящему человеку в углу, этот состояние стало нестерпимо до боли. Микеланджело показалось, что он застонал, но губы были как будто залиты воском. Вдруг, он ощутил ласковое прикосновение рукой к своей голове. Он помнил эти пальцы все прошедшие годы. Он вс жизнь хранил их тепло на своей густой шевелюре. Микеланджело весь отдался охватившему его блаженству.
- Я тоже храню твой поцелуй на своих губах.
- Я тогда все сделал правильно, синьор? Все именно так, как Вы хотели?
- Ты вообще прожил эту жизнь правильно. Тебе не в чем себя упрекнуть, мой мальчик.
- Вы пришли за мной?
- И да, и нет.
- Знакомая фраза Медичи «и да, и нет», - Микеланджело счастливо рассмеялся.
- Ты умрешь 18 февраля 1564 года. Я провожу тебя во Флоренцию.
- Я не уеду туда при жизни?
- Ты будешь похоронен в нашей Флоренции. Риму незачем тебя хоронить. Тебя будут хоронить Медичи.
- Козимо?
- Да, Козимо.
- Вы и там все держите под контролем?
Ночной гость в черном бархате подпер красивой рукой щеку, улыбнулся и ласково посмотрел на Микеланджело.
- Контролировать – это суета. Не мы контролируем эту жизнь, Микеле, не мы. Жизнь так хороша, так прекрасна. Зачем портить то, что создал Господь Бог нашим бессмысленным и безмозглым контролем? Помнишь, детка? Quant’e bella giovenezza
Che si fugge tutta via;
Chi vuol esser lieto sia,
Di doman non c’e certezza.
Утром в дом пришли люди – многих из них в Риме называли подозрительными. Да, люди эти были случайными: и Индако – человек без определенных занятий и странный ювелир Пилотти с компанией. Ни одного из них Микеланджело не воспринимал всерьез. Он вообще сильно изменился в последние дни – шутил, смеялся, рано вставал по утрам, много ездил верхом. Леонардо все это сильно раздражало. Он увязывал терпимость и мягкое обхождение дяди Микеланджело с этим сбродом с желанием его дяди отозвать часть наследства племянника в пользу какого-нибудь бродяги. Томмазо дель Кавальери стал чаще заходить к Микеланджело. Старик всегда рад был несказанно красивому и умному мужчине, который держался с таким неподражаемым и обворожительным почтением и достоинством, был таким чутким и обходительным, что затрагивал самые скрытые струны души Микеланджело. Сам художник перестал искать совершенство перед самой своей смертью, он научился принимать жизнь такой, какая она есть и получал от этого несказанное удовольствие. Пустомеля и хохотун Индако развлекал одинокого маэстро свежими остротами, городскими сплетнями, да и просто своими нелепыми рассуждениями о смысле жизни. Микеланджело не помнил, когда так смеялся в последний раз. Индако приводил к Микеланджело уродцев, балаганных шутов, городских идиотов и прочих «парий» приличного общества. Они кривлялись, дурачились, несли нелепицу – Микеланджело был в восторге. Посиделки затягивались за полночь. Многие, кто жил по соседству с Микеланджело, начали приходить к выводу, что престарелый гений рехнулся. Благочестивые римские граждане денно и нощно пекущиеся о благе ближнего своего, донесли на Микеланджело Юлию III. Такое же известие получил и Леонардо.
- Маэстро, Вы напрасно растрачиваете свое время на людей, которые совершенно Вам не подходят. Чем прельщает Вас их компания? За что им дарована такая честь – черпать Вашу мудрость на закате лет? Нам нет прощения, я имею в виду людей, самых близких в Вашем окружении, что мы не уберегли Ваше время – нам стоит наслаждаться каждой минутой подле Вас…
-… особенно тогда, когда Вы, маэстро Буонарроти, стоите одной ногой в могиле, - окончил с улыбкой Микеланджело за Томмазо дель Кавальери.
- Маэстро, простите мою безалаберность. Я чувствую себя виноватым перед Вами.
- В чем же, мой ангел?
- Я должен был быть подле Вас неотлучно. Теперь, я Вас не оставлю.
- Вы делаете мне предложение, кавальеро?
- Вы можете быть серьезным, маэстро?
- Я всю свою жизнь был слишком серьезным. Теперь, мне хорошо, Томмазо. Ты себе представить не можешь, как мне легко и хорошо. Да не волнуйся ты из-за этих бездельников. Ваша беда в том, что Вы относитесь ко всему происходящему слишком серьезно. У меня уже другой взгляд на эти вещи. Я не вижу и не воспринимаю все так, как вы, живущие на этой земле. Я отношусь ко всему, как человек, у которого уже нет связи с будущим. Вот и все. Я перестал заботиться, Томмазо. Все то, что сейчас со мной происходит, не имеет ровным счетом никакого значения.
- Все, что с Вами происходит, всегда имеет значение. Вы – величайший гений и не знаю, будет ли когда-нибудь гений равный Вашему. Я очень сомневаюсь в этом. Все, что Вас касается, все имеет колоссальное значение: любая булавка на Вашем плаще, любая закладка в Ваших книгах.
- Вы меня пугаете, Томмазо, - Микеланджело заерзал в кресле, - я не хочу, чтобы меня изучали, как личинку гусеницы. Я хочу умереть спокойно и не думать о том, каким боком повернуться к потомкам, чтобы мой нос не вызывал у них сильное отвращение.
- Ваш нос не будет иметь для них большого значения.
- Стоп, Томмазо, ты все-таки займи определенную позицию и не старайся приспособиться к меланхолии старого Буонарроти. Может, ты считаешь мой нос менее ценным, чем закладка в моем Данте?
- Вам не говорили, что у Вас невыносимый характер, маэстро?
- Говорили и не раз. Каждый, кто произносил эти слова, был человеком, любившим меня по-настоящему искренне.
- Я тоже из их числа, маэстро.
- безусловно, Томмазо. Пользуясь моментом, хочу тебе сказать, чтобы ты приехал на мои похороны во Флоренцию. Мне это будет приятно. Ты должен стоять над моим гробом.
- Маэстро, мне жутко от этих слов.
- А мне жутко от писем моего племянника.
- Он искренне беспокоиться за Вас, Микеланджело.
- Томмазо, Томмазо. Я так люблю тебя за твою чистоту. Ты упрямо не хочешь видеть в поступках людей скрытые мотивы.
- Я хочу видеть людей такими, какими они хотят быть, но, возможно, это им не всегда удается.
- Вы благородны, кавальеро.
- Вы тоже, маэстро. Нет души равной Вашей по уму, силе, красоте и благородству.
- Дай я тебя поцелую, - Микеланджело протянул руки к Томмазо. Он нагнул голову. Микеланджело поцеловал ее.
Верховые прогулки занимали весьма важное место в распорядке дня Микеланджело. Он, несмотря на возраст, регулярно садился на лошадь. Монотонная езда действовала на скульптора умиротворяюще. Он испытывал потребность подняться над землей и созерцать ее с лошади. По всему телу проходила божественная истома. Микеланджело с наслаждением слушал цоканье копыт. Стоп. Чарующий вид Римских окрестностей. Микеланджело выехал из прилеска и остановился перед крутым спуском в долину. Внизу вилась ленточка дороги. Вдали где-то, очень далеко, пестрым пятном виднелась деревня. Узкие полосочки дыма печных деревенских труб соединялись в большую семью и сцепившись друг с другом, возносились в небеса, образуя большой белый толстый пар. Бабочки, ошалевшие от однодневного счастья и теплой осени, немало не смущаясь присутствия человека, целовались на лету и даже, время от времени, требовали уединиться на плечах, руках или голове художника. Он решил отъехать. «Вот и моя последняя осень. Тихо, тепло, тревожно… Я не могу вспомнить свою первую осень», - Микеланджело напряг и без того уже изборожденный морщинами лоб, - «как, порой, хочется остановить мгновение, запомнить его и разжав руки, отпустить в вечность». Он уже не помнил Сеттиньяно. Стало грустно. Нет, не надо грустить – и Томмазо и Барбара уже на небесах. Там можно будет все и вспомнить. Последняя осень. Какие-то обрывки мыслей, образов закопошились в голове гения. Надо спокойно в них разобраться, разложить и распределить все по порядку, отвести каждому герою особое место в картине под названием жизнь. Без суеты, без спешки. Последняя осень. Осенью всегда особый воздух – пахнет грибами, сыростью отцветающих трав и мокрой землей.
Кто это все время плачет у меня за спиной? Микеланджело показалось, что он обернулся. Маленький, худенький мальчик с красными от слез щеками и безумно жалостливыми глазами. Он все время плачет. Джовансимоне. «Почему ты плачешь?» - «Меня никто не любит». Какой-то мальчик постарше подошел к Джовансимоне, погладил его по голове и протянул печенье. Джовансимоне улыбнулся и попросился к нему на руки, но он уже взять не может – брат вырос. Леонардо. Микеланджело стало нестерпимо жалко обоих. Братья грустно посмотрели на Микеланджело и ушли. Лодовико Буонарроти сел с Микеланджело прямо на траву.
- Ты так и не вернулся, сынок.
- Так было лучше для всех, папа.
- Конечно, конечно. Я не в обиде. Это ты прости меня. Я был болен, очень болен.
- Ты любил мать.
- Я был болен.
- Главное, что теперь тебе хорошо.
- Мы с ней вместе. Скоро и ты будешь с нами.
- Она обо мне спрашивала?
- Она ни о чем теперь не спрашивает.
- Тебе хорошо с ней?
- Мы вместе.
- Синьор Лодовико, не порть Микеланджело последние дни на земле. – Урсула. Микеланджело поднялся, сердце бешено заколотилось. Урсула.
- Микеле, ты так и не научился есть горячее. Сколько раз я тебе говорила – найди кухарку, которая умеет готовить твой любимый соус.
- Урсула, как я тебе рад, моя милая!
- Маленький мой, я тоже встречу тебя там одной из первых. Боже мой, как ты устал.
- Если бы ты не заботилась обо мне с детства, я бы не дотянул да этих лет. Ты вложила в меня не только свою выпечку, но и свою душу, моя милая Урсула.
- Микеланджело, спасибо тебе за Леонардо, - раздался голос из-за дерева. Буонаррото. Микеланджело напрягся, - не бойся, Микеланджело. Я ничего у тебя не прошу, просто благодарю за сына.
- У тебя внук, Буонаррото.
- Я знаю, Леонардо продолжит наш род.
- Ты всегда был самым предусмотрительным из нашей семьи.
Семья Буонарроти выстроилась в одну линию и помахала отъезжающему Микеланджело. Он отъехал на какое-то расстояние. Молодой человек взял коня под уздцы: «Микеле!»
- Франческо!
- Микеле!
- Франческо, ты умер раньше меня.
- Ты стал великим, Микеле.
- Я все время думал о тебе, Франческо.
- Мой Микеле, - у Граначчи на лице появились слезы, - не говори так, я слишком люблю тебя, чтобы слышать от тебя признания. Ты уж лучше как раньше – кричи на меня, топай ногами, обзывайся.
- Франческо, я слишком стар для таких эмоций.
- Ты дл меня навсегда мой кудрявый маленький Микеле. Я на тебя смотрю вечными глазами, не земными.
- Синьор Лоренцо говорил мне тоже самое.
- Он там очень ждет тебя.
Двое мужчин средних лет шли по аллее, заложив руки за спину и ведя между собой тихую, неторопливую, монотонную беседу. Микеланджело прислушался. Голоса были знакомые, приятные. От тона беседы веяло тишиной античных павильонов и глубиной древнегреческих трагедий. Какие ласкающие слух обрывки фраз, как приветы из светлой поры юности.
- Беспредельное у Анаксимандра Милетского, а также, « воздух и беспредельное» у Анаксимена Милетского тоже упоминаются случайно; и остается совершенно неизвестным, какая же связь воздуха с беспредельным, и какая разница в учении о беспредельном у Анаксимандра и Анаксимена.
- Никак не объясняется и соотношение ума с материей у Анаксагора Клазоменского, - откликнулся его лысоватый спутник. Микеланджело подъехал к ним.
- Маэстро Бертольдо, маэстро Анджело, Микеланджело Буонарроти приветствует вас.
- Здравствуй, мой дорогой друг. Здравствуй, ученик, значительно превосшедший своего учителя, - слезы радости и гордости засверкали маленькими алмазами на глазах маэстро Бертольдо ди Джованни.
- Микеле, у меня нет слов, - Анджело Полициано встал, как вкопаный.
- Не нужно, маэстро. Вы мне сказали достаточно, чтобы я сумел хоть как-то сносно прожить эту жизнь.
- Мой мальчик, ты превзошел всех нас.
- Вы меня будете все также любить, даже назвав меня гением?
- Если ты позволишь.
- Мне это нужно, как воздух.
- До встречи, Микеле.
Оба мужчины замахали вслед Микеланджело, оставаясь на аллее, продолжать свой путь.
101. ДО ВСТРЕЧИ, МИКЕЛАНДЖЕЛО!
Даниеле Риччиарелли да Вольтерра очень торопился, приводя архив Микеланджело в порядок. Все-все-все до малейшего теневого наброска, до простого росчерка пера – все было собрано, пронумеровано и подшито. Он, то и дело, заставлял Микеланджело просматривать какие-то листки, диктовать, если находил нужным, получать разъяснения – «для потомков» - был неизменный ответ секретаря. Микеланджело должен был подписывать последние письма, указывать, где какая корреспонденция, и с чем связаны те или иные черновики, сделанные по ходу его восьмидесятивосьмилетней жизни. Бумаг накопилась – уйма.
Микеланджело уже давно не спал и терзаемый бессонницей и мозгом – извергом, перебирал запыленные тетради, кипы листков, чтобы утром передать их да Вольтерра. Географические названия вызывали в памяти то гористую местность с нескончаемым шумом кирок и лопат; то болота и леса, почти все воспоминания сводились к маленькой провинциальной таверне с плохой кухней и неопрятной хозяйкой или заспанным хозяином. Микеланджело морщился. Впрочем, он и сам никогда не был образцовым домовладельцем, но обожал созерцать чужой лоск. Но это в прошлом, все уже в прошлом… Старые желтые бумаги, как вас много! Чьи-то очень мягкие лапы начали переступать по его ногам. Микеланджело посмотрел вниз. Молодая кошечка терлась о его ноги и уверенно заявляла о себе хозяину. Они посмотрели друг на друга. «Муррр», - поздоровалась совсем юная новая обитательница его дома. Один из слуг принес с улицы беременную кошку, и она родила в доме Микеланджело несколько котят – разных как их отцы. Художник с воодушевлением воспринял новых пушистых разноцветных обитателей, начавших кататься по полу и попадать под ноги, как только встали на ноги. Они развлекали Микеланджело, он наблюдал за их играми и получал огромное удовольствие, тиская меховые клубочки, которые пытались то цапнуть его за палец, то укусить. Они полюбили друг друга.
Кошка, завладев вниманием Микеланджело, нимало не смущаясь, прыгнула к нему на колени, наступив всеми четырьмя лапами на бумаги гения. «Правильно, киска, самое благоразумное отношение к этой рухляди. Так ей и надо», - Микеланджело все-таки вынул из-под кошачьих лап часть своего архива. Даже присутствие животных в доме не могло побороть жуткую бессонницу, которой страдал художник в последние дни. Зима 1563-1564гг. была на редкость одуряющей. Микеланджело все равно ездил верхом. Мозг не сдавался. Мощные аккорды его гигантского здоровья разлетались по всему одряхлевшему телу гения. Он разговаривал со своим мозгом, уговаривая его передохнуть перед вечностью. Как молодой лев, посаженный в клетку, мозг Микеланджело выражал свое неудовольствие и ярость от непривычного состояния плена. Почувствовав, что его пытаются коварно заглушить отварами из трав и расслабляющим массажем, мозг начисто отказывался слушаться врачей и объявил им войну – бессонницу. «Вот и конец», - подумал Микеланджело, - «началась агония моего «я». Какая-то часть Микеланджело Буонарроти уже в могиле, какая-то упаковала вещи и уже готова к переходу в вечность, а какая-то пытается уцепиться за эту жизнь. Бессмысленно и глупо. Да, киска?» Кошка, пригревшись на груди Микеланджело, подняла к нему свою мордочку и попыталась его лизнуть.
Бессонница ухудшила состояние художника. Боли усилились. Он был в сознании.
- Позовите Леонардо, - прозвучал глухо голос из кресла. Микеланджело не ложился больше в кровать, предпочитая всю ночь греться у огня в кресле. Было невыносимо больно и холодно.
- Да, да, безусловно, маэстро, - да Вольтерра бегом бросился исполнять поручение и быстро надиктовал письмо одному из своих помощников Диомедо Леони. Да Вольтерра и Диомедо Леони были при нем все последние дни и часы. Микеланджело ни разу не вышел из сознания. Мозг гения работал безупречно.
Почему-то перед самым концом Микеланджело охватило чувство жалости ко всему, что предстояло оставить на этой земле. Все, что он так высмеивал всю свою жизнь, над чем иронизировал – быт, неустроенность, вечный хлам, никогда не покидающий его берлогу, пустые разговоры слуг, надоедания бездарных художников, - все теперь вызывало в душе старого Микеланджело Буонарроти дотоле невиданное умиление, все казалось очаровательным и прелестным. Как странно! «Мне придется уйти из этого мира с чувством сожаления о покинутом, которое ранее, при жизни, вызывало во мне раздражение. Невероятно!», - Микеланджело удивлялся себе. Он никогда не считал себя слишком сентиментальным и открыто высказывался с презрением о вошедшей в моду фламандской живописи в стиле «пасторальных пейзажей». А сейчас даже брошенный в угол клочок бумаги вызывал в нем щемящее чувство нежности – он был связан с жизнью, которая постепенно уходила из него. Жизнь, со всеми ее недостатками и достоинствами. Жизнь уходящая…
Да Вольтерра прибежал назад к Микеланджело и преданно заглянул маэстро в глаза. « Ты написал Его Сиятельству?» - да Вольтерра кивнул. Козимо Медичи изо всех сил настаивал, чтобы Микеланджело был погребен в семейном склепе Медичи Сан Лоренцо.
- Даниеле, - Микеланджело обратился к другу и секретарю. Он обернулся, - спасибо тебе за все.
Даниеле да Вольтерра смущенно улыбнулся, - не надо. Учись принимать благодарность. Это всегда нужно делать вовремя. Иначе бывает поздно, а добрые слова нам очень- очень помогают жить. Так, что, спасибо тебе, мой дорогой помощник Даниеле Риччиарелли да Вольтерра. Томмазо здесь?
Даниеле кивнул.
- И Леони?
Он кивнул опять.
- Помоги мне, - Микеланджело попробовал подняться со своего верного кресла. У да Вольтерра сильно забилось сердце. Но каково же было удивление секретаря, когда поднявшись на ноги, Микеланджело сам, без посторонней помощи, направился в комнату, где находились другие верные друзья, почти не покидавшие дом Микеланджело.
Двери открылись.
Томмазо дель Кавальери, Тиберио Кальканьи, отвозивший проект постройки церкви Святого Иоанна герцогу Козимо Медичи, Диомедо Леони и обслуживавший их, полуслепой, как и его хозяин, слуга Микеланджело Антонио, - все открыли рот.
- Вам лучше, маэстро? – Томмазо открыл рот первым, - какое чудо, Господь услышал наши молитвы.
- Не торопись, ангел мой и не бросайся на меня, а то я стану ангелом раньше, чем это запланировано Богом. Друзья, мои, я рад вас видеть. Вы сейчас и представить себе не можете, как много смысла заключают для меня эти простые слова. Я поистине счастливый человек. У меня есть вы. Вы – все вы. Томмазо, Тиберио, Димедо, Даниеле и ты, мой верный, мой старый Антонио. Прощайте, друзья мои. Я буду любить каждого из вас до последнего вздоха и унесу образ каждого из вас с собой на тот свет. Микеланджело Буонарроти желает вам долгих и очень счастливых лет жизни. Тиберио, мальчик мой, дорогой ты мой человек, ну, что ж ты так? Нам не удалось много и тесно поработать вместе, но ты всегда, всегда был рядом и оказывался под рукой в нужную минуту.» Прямодушный и простой Тиберио зарыдал еще громче и почти что кричал, как бык на бойне. Но смеха ни у кого такое проявление эмоций не вызвало. Все были серьезными и если не ревели, как Кальканьи, то в душах строгих и держащих себя в руках мужчин шли самые разнообразные осадки.
- Маэстро, нам больно слышать, что Вы нам говорите, - произнес, наконец, Тиберио.
- Я говорю то, что хочу Вам сказать прежде, чем покину этот мир.
- Мы молимся, чтобы Вы прожили еще несколько лет.
- Не утруждайте Господа понапрасну. Он Свой выбор уже сделал.
- Откуда Вы знаете?
- Я веду постоянный диалог с тем миром.
- Как Данте? – спросил Леони.
- Правильно, умница, Диомедо, как Данте.
- Хозяин, Вы когда уходите на то свет? – вдруг, очень будничным голосом спросил старый Антонио. Все, чуть было, не рассмеялись, только обстановка была неподходящей. Микеланджело улыбнулся.
- Друг мой, не трудись, ты сделал для меня очень много. Я тебя не забыл в своем завещании.
- Я не об этом, маэстро, - трагическим голосом перебил хозяина старый слуга, - я белье Вам поменять, не хочу, чтобы Вы, придя к Господу, помянули меня недобрым словом.
- Не суетитесь, мне его там перед входом поменяют. Я уйду в привычном для себя одеянии - в земном, пропахшем потом и пылью. Хочу до последнего часа ощущать себя частью этой жизни, которой столько отдал и которую так любил. Томмазо, ангел мой, будь счастлив. Я тебя очень сильно люблю. Ты, как лучик солнца, осветил мою жизнь и тем самым сделал меня счастливее. Я никогда не забуду бескорыстно протянутую тобой руку. Радость моя, спасибо тебе.
- Тиберио, утри слезы. У тебя все будет в жизни хорошо, ибо у тебя такое доброе сердце и такая подвижная душа. Ты будешь счастлив. Это говорю тебе я, Микеланджело Буонарроти.
- Диомедо, прости, что загрузил тебя в последнее время нещадно и благодарю за безотказность. Ты умный, порядочный и очень добрый человек. Оставайся таким, благодарю тебя.
- Даниеле, - Микеланджело улыбнулся художнику и скульптору, изваявшему его бюст и своему секретарю, - я очень рад, что ты провел со мной последние часы моей жизни. Я безмерно счастлив был иметь тебя своим секретарем. Ты – бесценный человек. Спасибо, что ты есть у меня, спасибо, что ты был у меня.
- Я буду, я буду, маэстро, - да Вольтерра не выдержал и бросился к Микеланджело, обнял его за шею и зарыдал. За ним последовали и другие. Все хотели уцепиться хотя бы за какой-то кусочек тела старого человека.
- Прекратите, друзья мои, прекратите. Я не кошка и вы не голодные котята. Прекратите, иначе я свалюсь.
Друзья немного отстранились. Пришел черед заплакать Микеланджело.
- Я никогда не был так счастлив при жизни. Пожалуй, только раз, когда целовал любимую женщину. Я благодарен Богу за то, что был поистине блажен на это земле. Я получал удовлетворение от любимого дела, любил и был любим лучшей из женщин и провожаем на тот свет верными друзьями. Спасибо вам за все. Спасибо Богу и будьте счастливы. До встречи!
Дверь за Микеланджело закрылась.