Моей госпоже Любови Петровне Журавлёвой, (а точнее - историям о ней), исполнилось, пожалуй, лет двадцать пять.
Начнём с того, что Любовь Петровна Журавлёва - это целиком и полностью вымышленный персонаж. Скажу больше – я в жизни не знал дамы, даже отдалённо похожей на неё: ни паспортными данными, ни характером, ни внешностью.
Это собирательный образ. Но у знакомых всё равно порой возникает вопрос:
- Дима! – говорят они мне. – Колись, какая белокурая муза вдохновила тебя? Чей это прототип? Ведь не может быть, чтобы твоя симпатичная и эротичная мадам, вечно попадающая в нелепые ситуации с элементами садомазохизма, существовала исключительно в твоей голове?
Да, логика у моих знакомых железобетонная. Когда-нибудь я напишу на эту тему отдельный юмористический рассказ. Многие люди искренне уверены, что, например, о пограничниках может писать только бывший погранец, о врачах – врач, а о звёздах и космосе – Юрий Гагарин. Соответственно, о развратных похождениях блондинки из деревни Паромное может писать только человек, у которого есть на примете такая же женщина из плоти и крови…
В подобных случаях я привожу ответный пример:
- Ребятки, вы не поверите, но бард Александр Розенбаум НИКОГДА не стоял в подворотне с кастетом и не мотал срок. Более того, Александр Яковлевич по образованию врач-терапевт, и даже судимостей не имеет. Он, может, даже дорогу на красный свет ни разу не перебегал. А бандитский «Гоп-стоп» написал! Удивительно, правда? Почему бы, чёрт возьми, и мне не написать рассказец-другой о женщине, которую я выдумал от начала и до конца сидя вот на этом диване?
Но нет, я забегаю вперёд. К рассказам о госпоже Журавлёвой я пришёл позже.
Так вот, с чего начиналась госпожа Журавлёва? Сразу скажу – в юности я писал много, отрывочно и бессистемно обо всём подряд. Да и сейчас занимаюсь практически тем же. Причём всегда пишу о приключениях вымышленных героев, плоде чистой авторской фантазии. Никогда я не любил вводить в повествование реальных людей. Этого не любят многие авторы, поскольку прототип может узнать себя в книге и обидеться. И даже плюнуть автору в морду. Или в подъезде ему нагадить.
- Э, нет! - подумал я. – Шалишь! Живой прототип обязательно заканючит, что я исказил какие-то факты, показал его не с той стороны, и вообще заявит, что мои литературные опыты – безнадёжное дерьмо. Мы пойдём другим путём. Персонаж должен быть фиктивным, как брак гастарбайтера с парализованной бабкой. Вот тогда я вправе со спокойной совестью наградить его (её) любой внешностью, биографией, «тараканами» и творить с ним любые гадости. Он мне ничего не сделает, он воображаемый!
Руководствуясь данной моделью, я спокойно писал себе в стол рассказы о шестилапых инопланетных котах, ведьмах, кочегарах, пиратах, крохотульчиках и ещё много о ком, всех не упомнишь. Как водится, рукописи тех беззаботных юных лет уже бесследно пропали, а восстанавливать их было бы слишком долго, да и времени вечно нет.
Теперь о том, почему госпожа Журавлёва стала героиней именно эротических рассказов? Ну, здесь всё лежит на поверхности. О ком неустанно думает и мечтает молодой человек в возрасте между 15 и 25 годами? Правильно, конечно, он грезит сексом и женщинами. Нашими вдохновительницами, искусительницами, соблазнительницами. Поскольку ни одна сволочь не написала и не сняла фильм о даме твоей мечты, придётся делать это самому. Рука тянется к бумаге, а мысли несутся вскачь и сердце ёкает от сладостных видений. Надо писать о них, о женщинах. Надо! Срочно! Вот хочется – и всё.
Мне лет пятнадцать... Как давно это было! На дворе конец восьмидесятых, начало девяностых годов. Интернет-сети нет даже в самом отдалённом проекте, нет всяких этих сайтов, картинок, книг, журналов... Всяких «Плейбоев» и «Пентхаусов» пока нет тоже. Приличная (да и неприличная) эротическая литература отсутствует в России как класс. Максимум что можно найти на тот момент – тоненькие брошюрки «Руководство для молодых семей», где сексу посвящена единственная коротенькая целомудренная глава, или посмотреть за рубль в вонючем подвале видеофильм типа «Греческой смоковницы».
Для нас, парней, художественная ценность данной видеодряни определялась исключительно одним критерием - сколько раз в течение фильма показали голые сиськи? Если сиськи показали хотя бы два-три раза – рубль считался потраченным не зря. Если в кадре на три секунды мелькнул, извиняюсь, минет или половой акт – в пацанской среде такой фильм считался шедевром.
Ах да, в массовом кинематографе мы тоже знали все фильмы, где мелькал хотя бы прозрачный намёк на «это». Вот в том-то фильме на чуть-чуть покажут пленную советскую партизанку с голыми плечами и связанными руками, которую тащат гестаповцы. А вон в том – мелькнёт танцовщица кабаре загнивающего Запада с ногами в сетчатых колготках. Ради этих эпизодов фильмы отечественного кинопроката пересматривались десятками раз. Тем и перебивалось наше поколение. Халтурный плакат с Мерилин Монро в мини-юбке или германская наклейка с красоткой на бензобак мотоцикла были наивысшим сокровищем для простых парней с окраины.
Ещё по рукам таскались многократно переснятые чёрно-белые фотографии западных порнозвёзд в чулках, чёрной коже и с «сиськами-письками». Да, ещё изредка проскакивали затёртые до дыр убогие полулегальные газетёнки, названия которых давно стёрлись в памяти. Газетёнки ценились на вес золота, счастливые хозяева давали их друзьям почитать от силы на день-два. При этом газетки содержали ужасный бред. На плохой бумаге излагались корявые новеллы о фееричном сексе дальнобойщиков с попутчицами-фотомоделями и физруков со смазливыми десятиклассницами. Новеллы изобиловали оборотами «он ввёл в неё свой восставший член» и «она подставила ему влажную киску», а иллюстрациями служили паршивые смазанные фотографии тех же «высокохудожественных сисек».
Контент, прямо скажем, нищенский. Глазу зацепиться не за что. И тогда я последовал совету изящного мастера словесности Клайва Стейплза Льюиса. Если верить современникам, он говаривал:
- Ни один детский писатель не сочинил книги, которую я хотел бы почитать. Поэтому мне пришлось написать её самому! - и славный британский прозаик и богослов подарил миру бессмертные «Хроники Нарнии».
Разумеется, до Льюиса мне далеко, но мне фактически пришлось сделать то же самое. Хотя писать вещи с уклоном в эротику я начал далеко не сразу. Я шёл от простого к сложному. Для затравки я взял бумагу, карандаш - и принялся рисовать женщин, на которых хотел бы смотреть не отрываясь.
Не скрою, сперва получалось отвратительно. Но я был настойчив и с детства имел некоторую способность к рисованию. После долгих попыток у меня стало выходить что-то удобоваримое. А затем я даже достиг определённой сноровки в изображении симпатичных женщин.
Да, рисовал я только одиноких женщин. И только в эротическом стиле. Никакой порнографии, никаких совокуплений и прочей муры! Никаких парочек типа «она+он». Мои женщины принадлежали только мне. На фига мне нужен соперник, пусть даже на бумаге? Грифель ещё на него тратить…
Конечно, я предпочитал рисовать дам полуобнажёнными. Наполовину раздетыми. Не до конца. Если же иногда дама на рисунке была в чём мать родила, я позволял ей прикрыться ладошками, коленом, бедром, волосами. Абсолютно голую натуру я не жаловал. И уж, конечно, не одевал своих дам в унылое рубище, в котором наши милые женщины щеголяют в жизни. Мои героини не носили безразмерные халаты, китайские триканы, панталоны до колен, бигуди, стоптанные тапки и тряпичные кеды. Я предпочитал видеть их в кружевах, каблуках, колготках и коже.
Кстати, все мои нарисованные дамы того периода имели, как правило, стандартную стройную фигуру, даже с некоторым уклоном в худобу. Этот стереотип был навязан тем, что женская полнота в то время не приветствовалась. Эталоном считались пресловутые 90-60-90. Все телеведущие, певицы и актрисы поголовно были худыми и просвечивали. Мне казалось это нормальным, поскольку приятных пышек на экране просто не было. Все главные роли доставались обладательницам хрупких фигур. Дамы солидной комплекции допускались в кадре лишь на незначительные роли уборщиц, сторожих, поварих и крикливых начальниц овощных баз.
Орудуя карандашом и ластиком, я создал немалую коллекцию эротичных полуодетых худышек. Но в итоге с общепринятого «стандарта женской красоты» меня свернули… толстые коленки совершенно неизвестной тётки.
Не помню, где я её увидел. Может, в автобусе или где-то на лавочке? Я не запомнил её лица. Вероятно, у этой немолодой тётки было обычное рабочее, усталое лицо с преждевременными морщинами, набрякшими веками и скорбными складками возле носа. И одета она была как-то невзрачно, и ни на кого не смотрела, и думала, наверное, о какой-нибудь ерунде: где занять червонец до получки, или чем вывести пятно на единственном «выходном» пальто? Не знаю.
Зато колени этой тётки были подлинной песней. Да, песней! Она сидела и хмурилась на лавочке в каком-то грубом заношенном платье (а может, юбке?) Её ноги были наполовину расставлены, а колени чуть сдвинуты, и тёткин подол при этом задрался выше колен. На ней были простецкие капроновые колготки с лёгким блеском. И эти нахально открытые женские колени, туго обтянутые колготками, круглились в юбочном хомуте двумя бойцовыми скалами. Двумя наковальнями. Каждое колено скучающей женщины было, наверное, размером с целую ягодицу какой-нибудь худышки-артистки. С головку голландского сыра. С громадный слиток свежесбитого крестьянского лунно-жёлтого масла.
Я застыл на секунду, мысленно сфотографировал усталую немолодую незнакомку и … прошёл мимо. Иначе она бы, конечно, спросила: «Чо вылупился, прыщавый?» - и одёрнула бы юбку. Кроме шикарных капроновых колен, больше в этой тётке не было ничего примечательного. Хозяйственная сумка, пыльные башмаки, вязаная кофта, отвисшая к пятому десятку невыразительная грудь…
Находясь под впечатлением от упомянутых коленок, я пришёл домой и после нескольких неудачных попыток нарисовал сидящую на стуле хмурую, грузную тётку со слегка раздвинутыми ногами в коротковатой юбке и капроновых колготках. Наградил её полновесной крупной грудью, туфлями на шпильках, цыганскими серьгами-обручами в ушах. Нарисовал злые глаза, пухлый капризный рот, симпатичное лицо и высокую причёску.
Тётка получилась здоровской. Я понял, что кинематограф и худые артистки врут. Женская полнота сексуальна - да ещё как! Но мне тут же стало интересно: а почему моя тётка зла на весь мир? Расселась на стуле и дуется. Чего мы ей плохого сделали?
Я подумал какое-то время, потом вскричал «Эврика!» - и несколькими штрихами карандаша крепко привязал её к стулу. Скрутил руки за спиной, заткнул пухлый капризный рот, привязал за лодыжки к передним деревянным ножкам.
Всё встало на свои места. Я понял, что эту женщину зовут как-нибудь незатейливо, но звучно, и фамилия у неё тоже несложная, но красивая. Например, Любовь Петровна Журавлёва. А злая она именно потому, что кто-то привязал её к стулу в самый неподходящий момент. И отпускать не собирается. Поэтому Любовь Петровна сидит сердитая и беспомощная, зверски возбуждённая верёвками и собственными тесными колготками, которые за день надавили ей всё на свете.
Чтобы не забыть, я кратко записал это и приложил к рисунку. И начал рисовать Любовь Петровну в других вариациях. Я нюхом чуял, что судьба ей выдалась нелёгкая, да и нрав у Любови Петровны окажется не ангельский.
Далее я рассуждал: наверное, профессия у суровой госпожи Журавлёвой должна быть самой обыденной и неромантичной. И происхождение - самым пролетарским. Лучше всего сельским. Она не должна работать путаной, иностранной шпионкой или любовницей депутата. Это было бы слишком банально. Пусть она будет… да хотя бы бухгалтером. Кроме того, Любовь Петровна должна быть рассудительной, деловитой, хоть и малость легкомысленной особой. Наивной, но хитроватой. Грубоватой, но соблазнительной. Крупной, но по-своему грациозной. Провинциальной, но с претензией на лоск. И забивать свою белокурую голову Любовь Петровна должна чем угодно, но только не сексом. Фу, какая пошлость! Она же порядочная женщина.
Дальше всё покатилось само собой. История (или летопись?) похождений неунывающей госпожи Журавлёвой начиналась мной с коротких записок на тетрадных листках. О персональных компьютерах в то время и речи не было. Все истории я кропал от руки. Обычно «история» занимала один тетрадный листок, исписанный авторучкой с двух сторон. Один листок – одна зарисовка. По сути – полуанекдот, миниатюра, не больше тысячи-полутора тысяч печатных знаков.
До сих пор не пойму: что я умудрялся впихнуть на несчастный рукописный листок? Впрочем, сюжета как такового там не было. В каждой миниатюрке кратко описывался очередной наряд Любови Петровны Журавлёвой, её юбка, сапоги, кофточка, шуба, перчатки и колготки. В конце добавлялась какая-нибудь «наиважнейшая деталь», типа: «и вот в этой юбке, сапогах и колготках Любовь Петровна сейчас лежала привязанной к кровати….»
Всё. Точка. Миниатюра заканчивалась и начиналась следующая.
Двадцать лет назад таких мимолётных вещей, разрозненных тетрадных листков, у меня скопился целый бумажный «кирпич». Не соврать бы, он тянул килограмма на три весом. Разумеется, там фигурировала не только Любовь Петровна, были и какие-то другие леди. Довольно много. Их звали по-разному. Они различались между собой родом занятий, фигурой, семейным положением, цветом волос и прочими мелочами. Например, «Колдунья Кониэла очнулась в подвале инквизиторов, подвешенная на дыбе…» или «Милиция в вагоне надевала наручники на безбилетницу Надьку Чистову…». Но каждой зарисовке всё равно отводилось по одному листку, в редких случаях – по два листка, то есть четыре странички.
Разумеется, были у меня в юности настоящие, живые подруги, потом армия, а в 22 года я в первый раз женился. Но о своём воображаемом «гареме» не позабыл. Особенно – о госпоже Журавлёвой. Она смотрела на меня с многочисленных рисунков ехидными голубыми глазами и будто говорила:
- Эй, ты что? Решил меня поматросить и бросить? А ведь у меня, в отличие от некоторых, никогда не «болит голова». И я не хожу по дому в чём попало, я одеваюсь только так, как тебе нравится. Между прочим, я не всегда была сорокалетней вдовой в тесных трусах и со скверным характером. Я и в молодости давала стране угля! Ну-ка, покопайся в памяти. Заверни про меня ещё что-нибудь! Хоть ты и ужасно мучаешь меня в своих рассказах, но я к тебе привыкла, поросёнок…
Со временем пресловутая Любовь Петровна начала отбирать всё больше и больше печатных объёмов. Она вдруг зажила отдельной жизнью, и мне захотелось писать о ней подробнее. У неё появилась собственная судьба, свои радости, беды и невзгоды. Своё место жительства и день рождения, свои подруги и враги, соседи и начальство. Свои фирменные словечки. Свои неуловимые индивидуальные детали. И даже нечто похожее на любовь (пускай всего лишь греховная романтическая связь с зятем, но госпожа Журавлёва не ищет лёгких и законопослушных путей).
Повсюду бойкая Любовь Петровна влипала в самые невероятные приключения. А что вы хотели? Героиня эротической прозы не может быть святой. Она должна быть немного стервозной. Упрямой. Зловредной. Возможно, иметь дурные привычки, буянить, сквернословить и напиваться.
А почему она должна быть стервозной? Да потому что над святыми, извините, издеваться не-ин-те-рес-но. Честное слово, невыносимо скучно издеваться над святыми, которые только и делают, что подставляют тебе другую щёку. Мазохизм мазохизмом, но жертва, чёрт возьми, должна иметь своё «я». Жертва должна быть немножко ведьмой, злюкой, пакостницей, скандалисткой. Жертва должна вечно что-нибудь косячить. И грозить всем показать где раки зимуют. Идти против правил, сопротивляться. Чтоб её (ту же госпожу Журавлёву) был повод примерно наказать.
Все рукописи-коротышки тех времён давно и безвозвратно утеряны. Как, впрочем, и рисунки в карандаше. Но кое-что всплывает в памяти, а кое-что приходит совершенно новое, и эпопея Любови Петровны продолжается. Госпожа Журавлёва стала моей незримой спутницей и приятельницей.
Я уже затрудняюсь определить, относятся ли мои зарисовки о Любови Петровне к эротическому жанру? Но в любом случае я не хочу и не буду начинать рассказы со строчек: «Он вошёл в её жаждущий рот, а потом забрызгал всё вокруг» - и уныло описывать интимные действия между мужчиной и женщиной, которые описаны до меня уже квадриллионы раз.
Мне кажется, начинать рассказ следует иначе. Автор обязан пояснить: а почему герои оказались там-то и там-то? Какой леший их сюда принёс? Автор должен наделить их какими-то зачатками характера, хотя бы поверхностно обозначить сюжет и обстоятельства, при которых произошло то-то и то-то. Почему герой что-то вводит там кому-то в рот и забрызгивает всё вокруг? Кто ему разрешил? Ишь какой орёлик нашёлся.
Словом, я решил писать так, как я это представляю. И не устраивать совсем уж отвязных сексуальных оргий с участием Любови Петровны. Она всё-таки довольно милая особа. Она человек, хоть и придуманный. Не следует вытирать об неё ноги и другие части тела. Да, госпожу Журавлёву можно связать, запереть, позлить, подрессировать, помучить… ну и достаточно.
В конце концов, мне попросту неловко после нашего двадцатипятилетнего знакомства (или сотрудничества?) делать из очаровательной госпожи Журавлёвой непотребную девку. Это смахивает на предательство. Чтобы совсем уж не отказываться от интимных сцен, я ввёл в «журавлёвскую серию» специальный персонаж: условного зятя Любови Петровны, с которым они могут-таки временами заниматься запретными удовольствиями.
Хорошего понемножку. Имейте совесть, у неё и других дел по горло. Совершенно ни к чему, чтобы Любовь Петровну в моих рассказах насиловала каждая собака. Это была бы совсем другая история и совсем другая женщина. А госпожа Журавлёва пусть останется такой, какая есть.
Наверное, я просто полюбил её за эти двадцать пять лет...