ВСЕ ГРАНИ ОСЕНИ роман
Часть седьмая
СЛИШКОМ МНОГО ДОПУЩЕНИЙ
I
Йожик подобрал Андрея Юрьевича на перекрестке с которого начиналась их улица, у статуи Яна Непомуцкого, популярного чешского святого, утопленного в Влтаве королем Вацлавом IV за то, что тот отказался открыть ему тайну исповеди королевы. Голову святого окружали пять звездочек, появившихся по преданию в небе над тем местом, где его тело выбросила на берег река. Ходили слухи, что прикоснувшись рукой к его изображению и загадав желание, можно было чуть ли не гарантировать исполнение этого желания. Андрей Юрьевич этого не знал. Немного солнца в холодной воде ему бы сейчас не повредило.
Йожик мысленно скрежетал зубами. Он был взбешен тем, как использовали машину в его предпоследний рабочий день шальные русские кинематографисты. Он им не извозчик! Он им не холуй! Да, конечно, ему щедро платили...
Да, ему щедро платили. Его делом было молча давить на газ, а пыхтеть он будет завтра, празднуя свое освобождение за кружкой пива с друзьями. Вот тогда он выдаст им по полной! Андрей Юрьевич сидел рядом с водителем молчаливый и сосредоточенный. Тяжелый кейс был все еще при нем и отдавливал колени. Он никак не мог заставить себя избавиться от ценного трофея, который жег ему руки, не мог даже заглянуть внутрь, потому что Костя не дал ему ключа. Машина быстро пересекла Прагу почти по вертикали, с юга на север. За окном минивэна проносились старинные кварталы чешской столицы. Потом окраины. Потом поля и дубравы. Дорога к Карелу. Он должен был сказать ему последнее прости.
Телефонный звонок настиг их перед поворотом на улицу, где располагалось кукольное предприятие Петры Новаковой. Абонент был чрезвычайно настойчив. Андрей Юрьевич ответил лишь на его шестую попытку.
– Андрей Юрьевич? Это Яна Львовна.
Голос был спокойный, надтреснутый. Минуту назад она истерично кричала Насте в трубку: «Да я убью его, гада! Где Мотя? Нужно срочно что-то предпринять!» Так Марк кричит: «Я пришлю к тебе своих ребят!»
– Андрей Юрьевич? Давайте спокойно обсудим наши проблемы.
– А у меня нет проблем, – ответил Андрей Юрьевич и нажал отбой. Удовольствие было непередаваемым. Он выключил телефон, отключился от сети. Сейчас нужно было выкинуть все из головы, они подъезжали. Следовало молиться, чтобы… что? Он не знал, о чем ему следовало молиться. Как всегда, когда в очередной раз рушилась его жизнь, он брел наугад, не разбирая дороги, как слепой вытянув вперед руки. Что ему в данный момент было нужнее всего? Мужество? Или чтобы никто не мешал?
Им никто не мешал. Петры не было. Они сидели вдвоем в комнатке Карела с узкой кроватью, столом, двумя стульями, шкафом и электрическим чайником на подоконнике. Располагалась она на втором этаже над мастерскими. Кроме Карела здесь обитало еще несколько человек, каждый в своей комнатушке, все глухие. По сути это было то же общежитие, что и у него в Питере. Общая кухня, три холодильника, две микроволновки, какая-то рухлядь в коридоре. Отсюда хорошо было слышно, как на первом этаже иногда визжит пилорама. Это было конечно не постоянное убежище, а временное, пока пани Магдалена проходила реабилитацию, но он тут жил уже много месяцев и неизвестно, сколько мог прожить еще, учитывая ее безнадежное состояние. Карел гладил его руки, смотрел в глаза и сиял. Андрей Юрьевич, весь красный, как всегда молча отводил взгляд, неловко себя чувствовал, но рук не отнимал. Терпел. Жалел Карела. Пытался понять, что за страшный инстинкт заставляет его любить совершенно постороннего мужчину такой преданной собачьей любовью только потому, что ему сказали, что он его отец?
– Я вернусь, – виновато бормотал Андрей Юрьевич. – Съезжу домой и вернусь.
Все объяснения с грехом пополам уже были сделаны раннее. Карел кивал, словно понимая, но Андрей Юрьевич в этом сильно сомневался. Он переставил под столом ногу, чтобы ощущать ею кейс, задвинутый под подоконник. Вот что сейчас действительно занимало его мысли.
– Папа, ты добрый, – сказал ему по-чешски Карел.
Он встал, открыл шкаф, вынул красивую плоскую коробку, вкусно пахнущую ванилью, и открыл ее. Шоколадные конфеты. Все в своих ячейках, раскусанные надвое, ни одной целой. Все с разной начинкой. Все половинки лежали начинкой вверх, чтобы ее сразу было видно. На одной – незаметно прилипший волосок.
– Чоколада. Ист чоколаду.
Андрей Юрьевич с душевным трепетом выбрал одну половинку, но в рот ее не положил. Карел смотрел на него, не отрываясь. Счастливая улыбка сменялась недоумением. Андрей Юрьевич достал из куртки аптечную коробочку и стал длинно объяснять, что из-за этих таблеток шоколад ему противопоказан. Постарался показать лицом и жестами, как глубоко он об этом сожалеет. Получилось убедительно. Артистично.
– Таблэты? – повторил за ним Карел, напряженно вникая и понимающе кивая. – Немужэ?(1)
Андрей Юрьевич обрадовано закивал, перевел дух и положил конфету на место. Он обливался потом. Представлял, что с ним будет, если его бросит Йожик. Из окна была видна синяя крыша стоящего во дворе минивэна.
– Мне уже пора, – проговорил он с дрожью в голосе и почти настоящим сожалением. – Ехать далеко. Я хочу оставить тебе… один подарок.
– Дарэк? – уловил окончание последнего слова Карел(2). Он сидел с открытым ртом, не выпуская его руку. Взгляд у него был жутко умным, осмысленным, как будто он все понимал, но кто мог поручиться, что на самом деле в его мозгу не рисовались совершенно иные, фантастические картины мира.
– Пусть будет дарэк. Да, дарэк. Называй, как хочешь, только спрячь это у себя.
Андрей Юрьевич нагнулся и выволок кейс из-под подоконника. Ногой подвинул его Карелу. Карел смотрел круглыми глазами.
– Спрячь это.
– Куфр? Скрить тото?(3)
– Да, скрыть это! – воскликнул обрадованный Андрей Юрьевич. Он почему-то был уверен, что объясниться с Карелом будет невозможно по причине его умственной отсталости и на этот случай планировал просто незаметно затолкать кейс поглубже под его узкую кровать. Тогда при крайних обстоятельствах он мог прервать свой полет даже на середине(4).
– Никому не показывай. Понимаешь? Никому!
Он подчеркнуто театрально приложил палец к губам и сделал круглые глаза.
– Никому? – озадачено уточнил Карел, делая ударение на первом слоге. Андрей Юрьевич подумал, что в принципе он смог бы выучить чешский язык. Половина слов им обоим была интуитивно понятна. Если бы он тут остался. Если бы захотел.
Они шагнули друг к другу и обнялись. Инициатором был Андрей Юрьевич. У Карела были костлявые плечи и острые лопатки, он был очень худой, и одежда болталась на нем как на чучеле. Андрей Юрьевич почувствовал торчащие косточки грудью и ладонями. Может быть в том, что Карел такой тощий, была доля его вины, подумал он, но тут же отбросил эту мысль, вспомнив о богатстве пани Магдалены. В туалете у Карела мог бы стоять золотой унитаз, но вместо этого он жил жизнью простой и честной и трудился в меру своих способностей. Все же для счастья людям нужны не деньги, а что-то другое. Знать бы что.
– Храни его. Это наш с мамой подарок тебе. И никому! Засунь под кровать.
Карел послушно опустился на колени и с минуту елозил под кроватью, справляясь с заданием. Все это время Андрей Юрьевич стоял, остолбенело уставившись на стеклянную банку на подоконнике, которую только что заметил. Ее использовали как пепельницу. В банке лежало три окурка. На всех фильтрах был виден четкий след, оставленный женскими губами – ободок от губной помады. Карела кто-то навещал. Женщина. В принципе, это было нормально, учитывая возраст Карела, и никак не касалось Андрея Юрьевича, но он вдруг запаниковал и задался вопросом, как часто и кто прибирается в его комнате. Как скоро будет обнаружен этот злосчастный кейс? Когда он всплывет? Когда возникнут вопросы к нему и к Карелу? То, что рано или поздно они возникнут, теперь стало ясно как день. Но времени переигрывать уже не было, оставалось только смириться с тем, что комната Карела оказалась не таким уж надежным хранилищем, как он это представлял. К тому же неловко было отбирать свой подарок у Карела, он не смог бы это внятно объяснить. Пора было ехать, пока Йожик окончательно не рассвирепел.
Они расстались. Андрей Юрьевич повторил пару раз «Я вернусь», а Карел с запинками произнес по-русски «Я так дол-го-па». Это было все, что осталось у него в памяти от заученной несколько дней назад фразы «Папа, я так долго ждал тебя». В его глаза лучше было не смотреть. Он все не отпускал его руку, но Андрей Юрьевич вырвался и бегом спустился по лестнице. Уже заметно стемнело. Минивэн по-прежнему стоял во дворе, свет в салоне горел и Йожик с удивительно спокойным лицом сидел на своем месте, листая журнал с анекдотами и байками. Андрей Юрьевич тяжело рухнул рядом на сиденье. Хотелось выть. В глазах стояли злые слезы.
– Поехали.
– Звонила Яна Львовна, – не поднимая головы, сообщил Йожик неприязненно. – Спросила, где мы, я объяснил. Сказала ждать ее, она едет.
Это был конец. Следующие несколько минут они просто сидели и молчали. Андрей Юрьевич нервно курил. Выпускал дым в приоткрытое окно, смотрел, как он растворяется в синем вечернем воздухе и думал. На втором этаже над мастерской одновременно в двух окнах зажегся свет, в них замелькало несколько теней. Наверное, это были окна общей кухни. Андрей Юрьевич вспомнил, что после разговора с Яной отключил свой местный телефон, который Костя просил не отключать и включил его. Не считая нескольких пропущенных звонков и одного непрочитанного смс, ничего интересного на его экране не обнаружилось. Андрей Юрьевич вздохнул. В принципе он мог свободно выйти из машины и уйти куда глаза глядят, Йожик был ему не указ, но он видел кейс и видел его вернувшимся от Карела без кейса. Правильный вывод напрашивался автоматически. Об этом следовало подумать раньше. Если Йожик сообщит о своем наблюдении Яне, она легко найдет пропажу, поэтому Йожика нужно было срочно отсюда увозить и надеяться, что в будущем никто не догадается его расспрашивать. Но валяться у Йожика в ногах Андрей Юрьевич не собирался. Хватит уже, у всех навалялся.
Зазвонил телефон.
– Андрей Юрьич, это Костя.
– Живой?
– Так, относительно, – сказал Костик серьезно и очень тихо, очевидно прикрывая рукой рот. – Что тут творилось, Чехов отдыхает! Чтобы это описать нужно три голливудских сценариста. Сейчас Яна Львовна ездит по городу с пушкой в руках и с Мотей на заднем сиденье вместо собачки, так что смотрите не попадитесь им на глаза, они вас пристрелят. Нам с Настей сказали, чтобы мы сидели дома. Кстати, я вам прислал смс, вы читали?
– Нет.
– Почему?! Андрей Юрьич, мы же с вами договорились! Я вам нашел попутку до Львова, отправление в ноль часов, цена божеская, адрес в смс, а вы непонятно чем занимаетесь! Где вы? С Йожиком?
– Да. У Карела. Ждем Яну Львовну. Сижу как прикованный, не знаю, что делать.
Костик помолчал, уясняя ситуацию.
– Не можете уговорить его уехать? Понятно: хваленное европейское послушание. Ну-ка, дайте ему трубку, я что-нибудь навру. А вы будьте все время на связи и обязательно прочтите смс. Времени в обрез, а вам еще нужно добраться до места.
– Спасибо тебе, – искренне сказал Андрей Юрьевич.
– Да ладно. Удачи.
Андрей Юрьевич молча передал телефон Йожику. Врал Костя долго, но вероятно вдохновенно, потому что в итоге нашел нужные слова. Йожик сопел, краснел, превращался в клубок сплошного негодования, раздраженно фыркал и протестующе качал головой, затем вернул телефон, и некоторое время хмуро смотрел перед собой, барабаня толстыми пальцами-сосисками по рулевому колесу. Решал в уме сложную задачу. По тому, как он выдохнул воздух из груди и решительно повернул ключ в замке зажигания, было ясно, что он плюнул на приказ и сказал себе чисто русское: «Эх, была не была! Пропадать так с музыкой!» Мотор заурчал, они рванулись с места, но тут им навстречу в ворота въехала старая Шкода Микробус и они «поцеловались».
II
Когда к ним как сумасшедшая примчалась Яна Львовна, они все еще топтались вокруг своих машин, обсуждая происшествие. Ущерб был невелик, потери незначительные: один бампер всмятку да одна разбитая фара, не считая вмятин и царапин, но Йожик продолжал трагически всплескивать руками, а Петра нервно курила, оставляя на фильтре те же красные следы помады, что и на окурках у Карела. Яна Львовна вихрем ворвалась во двор без пистолета, но опасная как ядерная бомба.
– Ну!? Где Андрей Юрьевич?! – дико озираясь, воскликнула она.
– Ушел, – буркнула Петра.
– Куда?! Когда?! С кейсом?! При нем был кейс? Серебристый металлический.
– Нет, только сумка.
Яна Львовна задохнулась, как будто на нее внезапно обрушился ледяной душ. Привалилась спиной к стене и с трудом вытолкнула из себя воздух, чтобы вновь начать дышать. Стояла, не зная, что еще спросить, что еще предпринять. Голова кружилась, жизнь рушилась. Минутная слабость сильной женщины. Она до последней минуты не верила, что Андрей Юрьевич способен на поступки. Йожик смущенно присел на корточки за минивэном и потрогал расколотую фару. Он мог рассказать об этом кейсе интересные подробности, которые наверняка тянули на вознаграждение, но он уже сделал свой выбор и собирался твердо его придерживаться. Костя не стал врать ему по телефону, а рассказал все про Марту и про очернительство. О содержимом кейса тоже рассказал, и ему пришлось лично решать, уезжать или дожидаться Яну Львовну, хоть он был не в восторге от того, что его втравили во все это. После аварии он сам вызвал такси по телефону, чтобы Андрей Юрьевич успел туда, куда стремился. Петра проигнорировала Андрея Юрьевича как пустое место, но он выпросил у нее номер телефона, чтобы Андрей Юрьевич мог иногда звонить и узнавать новости про Карела. И потом, он же мог передумать и вернуться. Петра так не думала. Она думала, что Андрей Юрьевич гад, потому что ничего о нем не знала. Ей легко было ответить Яне Львовне, что у него была с собой только сумка, она не видела его с кейсом.
Андрей Юрьевич к тому времени был уже далеко, въезжал в пригороды Праги. На улицах чешской столицы зажглись рекламы и ночные фонари, и город стал по-особому красив, но видно день еще не кончился, – еще не вся кровь была выпита, не все нервы испорчены, не все здоровье подорвано. Как было условлено, он встретился в Жижкове, бывшем цыганском квартале, у дверей третьесортного бара со своим будущим попутчиком, владельцем Шкоды Октавии. Вокруг шастали подозрительные личности, все пьяные и крикливые. Поздоровались кивком головы, потому что плечистый молодой человек, назвавшийся Захаром, намеренно не вынул рук из карманов куртки. Он все время держался в тени и хмуро глядел то в сторону, избегая прямого взгляда, то в свой телефон на полученное от Кости сообщение и говорил с легким украинским акцентом, глухим голосом, немного гнусавя, словно был простужен.
– Ви и есть Андрий Юръёвич? А дальше как?
– Рощин.
– Покажте паспорт. Не хочу, чтобы через вас мне были на кордоне неприятности.
Андрей Юрьевич показал, слегка раздражаясь и недоумевая. Документы у него были в порядке и в наличии. Уточнили цену. Цена за проезд оказалась выше указанной Костей в смс, к тому же молодой человек вел себя так враждебно, что захотелось послать его подальше и отказаться от поездки, но выбирать было не из чего, и Андрей Юрьевич запретил себе кипятиться.
– А какие у вас гроши?
– Кроны.
– Мне нужны евро! Сходите в обменник поменять.
Тут свет фонаря упал наконец на лицо Захара и Андрей Юрьевич с содроганием узнал в нем того хулигана-официанта, который на днях плюнул ему в кофе. Вот с кем ему предстояло проделать длинный путь!
К рассвету они были уже возле Кракова, преодолев половину расстояния. Сто пятьдесят лошадиных сил могли мчать их еще быстрее, и отменное качество польских дорог к этому располагало, но приходилось все время сбавлять ход из-за многочисленных селений. Андрей Юрьевич клевал носом, прижимая к груди свою сумку, другие попутчики – огромный небритый Юрко, хохол с опухшими недобрыми глазами и сильным запахом перегара и Алина, розовощекая чернобровая красавица, кровь с молоком, – болтали с Захаром по-приятельски. Алина, разливаясь серебряным смехом-колокольчиком, звонко рассказывала, как они с «подруженьками» ездили в Киев на Майдан разливать коктейль Молотова по бутылкам, а Юрко – о войне на востоке Украины. В составе пятого батальона Добровольческого Украинского Корпуса(5) он в июле штурмовал Авдеевку, город близь Донецка. Был даже ранен, легко, спасибо Богородице. Юрко просился за руль, но замена Захару пока не требовалась. Под их милую убаюкивающую воркотню на почти непонятном Андрею Юрьевичу галицком диалекте время текло в полудреме незаметно. Только тело просилось на волю из салона.
Они объехали Краков стороной, потом съехали с трассы к небольшому населенному пункту, чтобы отдохнуть и позавтракать в кафешке. Андрей Юрьевич воспользовался только туалетом. Денег у него не было. Те несколько крон, что остались в кармане после обменного пункта, в Польше хождения не имели, да и хватило бы их лишь на пару булочек, а двумя сдобными булочками и бутылкой минеральной воды, чтобы запивать лекарство, он предусмотрительно запасся еще в Праге перед самым отъездом. Хотелось кофе. Утро было по-осеннему сырым и прохладным, на обширных полях лежал туман, лесополоса вдоль дороги стояла вся поникшая, покорно приготовившаяся к грядущим затяжным дождям и зимней изморози. Рыжая трава была засыпана опавшей листвой, от которой пряно пахло распадом и гниением. На небе тоже не было видно ничего утешительного, солнце пряталось за сплошной белой пеленой. Как там у классика – унылая пора, очей очарованье? …приятна мне твоя прощальная краса. Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и в золото одетые леса. Андрей Юрьевич присел на камешек, отвинтил крышку бутылки и сделал несколько маленьких глотков. Сжевал одну сдобную булочку. Застеснялся, заметив, что на него из окна кафе кто-то смотрит, кажется, Алина. Убрал еду в сумку, стряхнул крошки с колен. Размялся, походил вдоль машины, присел пару раз. Когда его спутники вернулись, он уже сидел в салоне с сумкой на коленях, глядя перед собой с каменным выражением лица. Они постояли, мрачно разглядывая его как диковинного зверя, но ничего не сказали, полезли на свои места. Огромный плечистый Юрко включил радио и стал искать нужную волну.
– Стой, дай послушать! – сказала Алина. – Литовцы поют! Виргис Пупшис!
Они тронулись в путь под красивую медленную мелодию. Песня была на русском языке, а текст ее написала украинка Настя Дмитрук, вот такой клубок общей истории получился. Андрей Юрьевич впервые слышал эту песню и стих, хотя они еще год назад взорвали русский интернет и породили массу стихотворных и песенных ответов.
«Никогда мы не будем братьями,
Ни по родине, ни по матери.
Духа нет у вас быть свободными.
Нам не стать с вами даже сводными.
Вы себя окрестили «старшими».
Нам бы младшими, да не вашими.
Вас так много, а жаль – безликие.
Вы огромные, мы великие.
Андрей Юрьевич изменился в лице. Песня задела, но еще больше удивила своей неприкрытой русофобией. Вот тебе и общая история. Он поднял глаза и поймал в зеркальце заднего вида прищуренный взгляд Захара, обращенный на него. Сразу вспомнилось, как он плюнул в кофе. Может его провоцировали этой песней специально? Заныло сердце. Нужно было отвлечься. Он полез в сумку и достал оба своих телефона, чтобы посмотреть, не поступало ли ему за ночь каких-то сообщений. Никто ему не писал и не звонил, он снова стал никому не нужен. Этого следовало ожидать, но все же на душе стало совсем муторно, хоть вешайся. Он уже привык быть обласканным вниманием.
– Ой, а це щё у вас?! Кукла? – воскликнула, хлопнув в ладоши, Алина, которая сидела рядом с ним на заднем сиденье. – Дайтэ, дайтэ! Дывись, Юрко, який гарний хлопец!
Юрко, ворочаясь, как медведь в тесной клетке, повернулся посмотреть.
– Это хто, Пушкин што ли? Лицо больно знакомое. Або это Путчин? Дивись, Захар, яка у москалей мода развелась, везде с собой Путчина возить. Идола для поклонения.
Костю бы сюда, подумал Андрей Юрьевич. Он бы им ответил.
– Это Юлия Тимошенко, – вежливо сказал он.
Алина всплеснула руками и захлебнулась здоровым рассыпчатым смехом. Юрко закряхтел, неуклюже ворочаясь на своем сиденье. Потом снова повернул голову назад и укоризненно взглянул в глаза Андрею Юрьевичу иронично-холодными глазами.
– Ой, шутник, – сказал он. – Ой, шутник! Захар, а можэ нам на пол часика в Освенцим(6) заскочить? Тут кое-хто прямо напрашивается туда со своими шутками. Можэ одну печку ляхи(7) разрешат раскочегарить?
Алина опять расхохоталась. Вот дура, подумал Андрей Юрьевич, покажи пальчик, будет смеяться. Он отобрал у нее куклу и снова спрятал в сумку.
– Скоро вам свои печки топить будет нечем, – проворчал он, намекая на газ и возможность России прикрутить газовый кран.
– Мерин ты сивый! Стильки лет, а разуму не нажив?!
– Юрко! – хмуро сказал Захар. – Прекрати.
Юрко хмыкнул и умолк. Захар имел на него какое-то влияние.
Дальше ехали под нейтральную лирику группы «Океан Эльзы». Польша за окном ничем выдающимся не отличалась. Поля, дубравы, домики, заправки. Высокие насыпи по обе стороны дороги закрывали дальний обзор, словно Польша пряталась за ними от потока путешествующих по ее территории туристов. Ехать было невыносимо скучно. Хотелось есть, но Андрей Юрьевич постеснялся достать при всех свою последнюю спасительную булочку, сделал только пару глотков из бутылки, запивая обязательную дневную таблетку, сбивающую высокое давление. Через пару часов показался Краковец, пропускной пункт на границе и длинные вереницы автомобилей к нему с той и с другой стороны. Еще час убили на эту очередь. Плелись шагом, пристроившись в хвосте. Наконец таможня дала добро.
III
За Краковцом асфальт почти сразу сделался ребристым как стиральная доска. Издержки Родины. Ландшафт никак не изменился: поля, дубравы, белесое небо, опершееся на волнистый горизонт, аккуратные белые хаты и мазанки.
На каком-то дорожном перекрестке возле памятника в честь Тысячелетия Крещения Украины, сердечно простившись со всеми, вышла Алина. Ее крепкая широкая спина и две большие клетчатые сумки еще некоторое время были видны им, удаляясь в зеркальце заднего вида, потом сошел Юрко. Его поворот вел на север, в шахтерский городок Нововолынск, оттуда он был родом. Юрко вышел, но отойдя на шаг, вернулся и снова со своим перегаром сунулся в салон.
– Захар, а можэ завезем его в лисок да там оставим, щёб не задававси?
Андрей Юрьевич сжал кулаки, но Захар спокойно сказал:
– Не нужно, мы сами разберемся. Иди, затейник.
– Добре, бувай, побачимось.
Они остались вдвоем. Ехали и через зеркальце ели друг друга недобрыми глазами. Наконец на какой-то безлюдной остановке Захар остановил машину, вышел и распахнул дверцу с его стороны.
– Выходь! Приихали.
Андрей Юрьевич вышел готовый на все. Накрапывал мелкий дождик. Вокруг них до самого горизонта расстилалась унылая плоскость нескошенных и скошенных полей. Они были центром ее. Одни, если не считать проносящиеся мимо по трассе автомобили и грузовые фуры. Захар смерил его с ног до головы волчьим взглядом и криво усмехнулся написанной на его лице решимости.
– Ну все. Тебе сюда, старик.
Он указал рукой на разбитую автобусную остановку, которую Андрей Юрьевич даже не заметил. Над ее крышей на крупных синих прямоугольниках красовалась белая надпись «Пiдрясне». Название ничего не говорило Андрею Юрьевичу, он не знал, где находится. За остановкой, метрах в двухстах от трассы за кучкой деревьев белели хатки. По другую сторону от трассы далеко в полях одиноко стоял величественный православный собор с красивым крестом над сверкающим золотым куполом. Он казался огромным по сравнению с маленьким селеньицем. На горизонте тут и там были разбросаны какие-то массивные строения, возможно элеваторы, в полях паслись коровы. Людей видно не было. Полное безлюдье.
– Это Львов? – с ледяной иронией спросил Андрей Юрьевич.
Заглушая вопрос, мимо них с грохотом пронеслась очередная фура. Дождь сделался сильней. Была уже середина дня.
– До Львова девять километров, доберешься на автобусе, а мне пора сворачивать.
Андрей Юрьевич стоял с сумкой в руках и смотрел, как он уезжает. Потом грянул гром, полыхнула молния, налетел шквальный ветер и проливной ливень встал сплошной завесой между ним и собором по ту сторону дороги. Андрей Юрьевич бросился под крышу.
Такой силы ливни не бывают затяжными, но прошло полчаса, а он все не прекращался. Стало темно и холодно. С дороги в поля бурно неслись грязные ручьи, легковушки и фуры тонули колесами в воде. Андрей Юрьевич достал и сжевал на скамеечке свою вторую булочку. Воды в бутылке осталось на один глоток, как раз запить вечером таблетку. Сдохнуть бы скорей, подумал он с ненавистью, и впервые эта мысль его не испугала. Он не знал, что делать дальше. Проситься в автобус он не собирался, после недельных унижений у него словно приморозило язык. Как будто он наперед исчерпал весь отпущенный ему лимит обращений к человеческой доброте и состраданию. Костя мог что-то придумать, но его рядом не было. Андрей Юрьевич скучал по Косте. Карела он не вспоминал.
Пришел набитый рейсовый автобус, распахнул переднюю дверь. Из двери радушно пахнуло теплом и хлебом. В салоне горел приятный желтый свет, все лица были недоуменно повернуты к нему. Андрей Юрьевич не шелохнулся. Автобус подождал немного и уехал. Ливень стих. Что-то еще капало с небес, в полях еще неслись ручьи, фуры еще разбрызгивали фонтаны из-под своих колес, но это было уже совсем не то. Это было уже терпимо, а терпения ему было не занимать. Только мотор мог его подвести. Лекарства заканчивались.
Он увидел легковушку, стоящую на противоположной стороне трассы метрах в тридцати от остановки, и удивился, что не заметил ее раньше. Дождь кончился, стекло со стороны водителя было опущено на треть. В темноте раскаленным угольком алела тлеющая точка возле смутно белевшего лица и рука с сигаретой неторопливо стряхивала за окно пепел. Мелькнула мысль продать что-нибудь водителю. Чешский костюм был хорош, но он уже основательно заносился за неделю и ничего ценного, кроме куклы на ум не приходило. Пока он раздумывал, стекло поднялось, машина отъехала и проследовала мимо остановки в противоположном от Львова направлении. Андрей Юрьевич вздохнул. Момент был упущен. Он не видел, как она разворачивается вдали и возвращается к нему, он лишь услышал скрип тормозов, увидел распахнутую дверцу и лицо водителя, который смотрел на него в упор, перегнувшись через пассажирское сиденье.
– Садись!
Это был Захар. Андрей Юрьевич сказал:
– Нема денег. Нечем платить.
И остался сидеть.
– Сидайте, ну! Долго ждать? – зло прикрикнул тот. – Куда ехать? Давайте ваш львовский адрес.
– Нет у меня такого адреса. У меня адрес питерский.
– Што это за район? Во Львове нет такого района.
– Питер? Это Ленинград.
– А-а, вона што! Это далеко.
Он замолчал. Они продолжали еще некоторое время мчаться в сторону Львова, потом он снял ногу с педали газа и скорость упала. Машина свернула с главной дороги на проселочную. Сильно затрясло. Андрей Юрьевич ничего не сказал и ничего не спросил, ему было уже все равно, куда его везут. У него острой иглой кололо сердце.
IV
Раннее утро началось с жалобных как над покойником бабьих причитаний. Голос был высокий, визгливый, фальшиво-искусственный и оттого особенно противный. Вкусно пахло яичницей с салом, молоком, сенокосом и цветами. Перина была нежная и мягкая. Громко тикали ходики, в окно, улыбаясь, заглядывало солнце, освещая иконы, украшенные цветастыми рушниками. Классика. Утро в деревне. Занавески были из плотной белой бязи, с ярким украинским орнаментом, создающим непередаваемое ощущение праздника в душе. Андрей Юрьевич оделся, чутко прислушиваясь к звукам в соседнем помещении. Там что-то громко шкворчало на сковородке. Сразу проснулся зверский аппетит.
– Нема грошей! Нема! – твердил слезливый женский голос. – А як жити будим? Не дам! Думаешь тоби пасибо кажуть? Це ж удумал, люды добри, свое кровное москалям раздавати!
– Стыдно, мамо! – крикнул голос Захара. – Руки е, щё зароблю. Дасть Бог проживем!
Дверь открылась. Андрей Юрьевич стоял спиной к входу и рассматривал на стене большую фотографию под стеклом. На ней был запечатлен ряд людей, построенных перед БТРом, в камуфляже и с автоматами в руках. Над БТРом развевался черно-красный флаг, совсем как у фрицев. Андрею Юрьевичу стало дико неприятно, словно предали лично его, а не какие-то общие идеалы их отцов и дедов. Все это он не раз видел в теленовостях про Украину и теперь столкнулся воочию в приютившем его доме. Значит, не врали. Присмотревшись внимательней, узнал Юрко и Захара. Не удивился бы, узнав и Алину, но ее на фото не было. Вообще, женщин в строю не было. Им, наверное, только коктейли Молотова доверяли разливать.
Он услышал, как за спиной скрипнули дверные петли, но не дрогнул и не обернулся. Ждал. Вошедший тоже ждал, глядя ему в спину. В стекле отражался его неподвижный силуэт. Так они и стояли, испытывая терпение друг друга. Первым не выдержал Захар.
– Проснулись? Идемте завтракать.
В чистой маленькой кухне, наполненной чудесным чесночным ароматом, их встретила пригожая рослая женщина с таким приятным лицом и формами, что Андрей Юрьевич засомневался, ей ли принадлежал тот противный бабий голос. У нее были бирюзовые глаза и нежно-розовая кожа. Она улыбнулась Андрею Юрьевичу, ослепив его белизной своих ровных перламутровых зубов. Возможно он слышал какую-то другую, стервозную, враждебно настроенную к нему женщину, которая уже ушла.
– Ласково просим! Сидайте, покушайте. Чем богаты, тем и рады, як говориться. Все свое, все з огороду.
Голос выдал ее с головой, он был все с той же жалобной слезинкой, характерный. Андрей Юрьевич мысленно поежился, сказал «спасибо» и сел к столу.
– Як ви нас вчора напугали! – сказала она приветливо, продолжая свой спектакль. – И як на зло в нашом селе немае ни ликаря, ни ветеринара.
– Мамо!
– Що мамо?!
– Вон, гляди, порося в огород побег.
Она всплеснула руками и проворно выскочила во двор, оставив их один на один с блюдом мелких, неописуемо сладких помидоров, горьковатыми зелеными огурчиками, нежнейшим мраморным, тающим во рту салом, яичницей, сладкой тыквенной кашей и мутной бутылью домашнего самогона. Они ели яичницу, зелень, заедали душистым черным хлебом домашней выпечки и чешские изыски отступали и меркли в памяти Андрея Юрьевича перед этой обильной простой едой. От предложенной чарки он отказался, молча похлопав себя по левой стороне груди. Захар выпил, вытер губы рукой и посмотрел ему в глаза. Это не понравилось Андрею Юрьевичу, жителю мегаполиса, где прямой взгляд считается признаком агрессивного поведения. Он сам никогда не позволил бы себе так смотреть на человека, если не хотел его смутить.
– Помните, в Праге… я вам в кофе плюнул? – спросил Захар, откладывая вилку.
Андрей Юрьевич побледнел, не зная, как ответить. Как-то не к столу это прозвучало, грубо и прямолинейно. Да и вспоминать о плохом ему уже не хотелось.
– Все еще злитесь на меня?
– Нет, давно забыл.
Захар кивнул, охотно веря. Плеснул себе еще с полчарки, вопросительно посмотрел на собеседника. Пришлось напомнить, снова похлопав себя ладошкой по груди.
– Вот вы простили, а ваш спутник-чех не простил, хоть я ему в чашку не плевал. Он в тот же день привел в кафе полицию и накатал жалобу на хулиганское поведение. Полиция требовала присутствия потерпевшего, но чех сказал, что тот русский и не станет на меня жаловаться; они с этим согласились. Так я лишился работы. Мне пришлось срочно исчезнуть, да и хозяин кафе о том же просил. Он хоть и мамин крестник, но ему тоже скандалы ни к чему.
– Я ничего не знал. Он мне об этом не сказал.
– Это потому что вы не европейцы; вы бы его остановили. А чехи европейцы, они все решают с полицией и по закону. Они бы никогда не простили. Думаете, мы так рвемся в их Европу? Нет, мы свободы хотим. Чужие они нам, не понимают они нас.
– Кто это «вы»? – хмуро спросил Андрей Юрьевич, зацикливаясь.
– Русские. И вы чужие. Не понимаете вы нас. Идеи наши.
Андрей Юрьевич сжал волю в кулак и благоразумно промолчал. Не захотел впустую дискутировать, хотя знал, что есть две Украины, есть «за» и «против» и раздел этот часто проходит по душе. А идеи эти не ему судить, но лично для него они обернулись плевком в кофе, а кому-то и еще хуже.
– Сегодня сосед наш едет в Пинск. Я насчет вас уже договорился. Все ближе к дому, а оттуда как-нибудь доберетесь. Документы при вас, мир не без добрых людей. Вот, возьмите деньги. Все до последнего грошика вам возвращаю.
Он положил на стол несколько розовых бумажек. Евро.
– Я не возьму, – возразил Андрей Юрьевич, дрогнув голосом.
– Возьмете, – уверенно сказал Захар. – Вам что, у нас понравилось? Домой уже не нужно?
Андрей Юрьевич взял. Ему надавали с собой и припасов: домашних пирожков, сала, вареной картошечки, огурчиков. Он растянул их почти на всю дорогу. В ответ тайком оставил свою куклу, которая так понравилась этой яркой красивой селянке, матери Захара. Посадил лицом к двери на комод. Не мог он им ничего не оставить, а оставлять было больше нечего. Была ли это компенсация за то, что в Чехии он стремился больше взять, чем дать, он не знал. Если честно, он был рад избавиться от нее таким благовидным образом. Он не мог на нее смотреть. Эта кукла была ему укором и своей сатанинской похожестью доводила его до содрогания.
V
Через Белоруссию он пробирался двое суток и вернулся в Питер на грани нервного истощения, состарившись лет на десять, не меньше. Денег было в обрез и чтобы сохранить их на железнодорожный билет от Минска до Питера, он отказывал себе во всем и проводил ночи, сидя на вокзалах и автостанциях, в холодных маленьких залах ожидания. Белорусская милиция его не трогала, хотя законы были строгие и порядок идеальный; но лично от него требовалось только не ложиться на скамейку, а сидеть всю ночь прямо. Когда он засыпал и сползал постепенно на сиденье, его тормошили, делая строгое лицо. Единственным светлым моментом было сообщение, полученное от Кости. «Я кинул деньги вам на телефон. Надеюсь, вы живы и здоровы и все у вас в порядке». Он плакал, перечитывая это сообщение. Путешествие окончательно подорвало его силы. Лекарства закончились. Когда он прибыл, наконец, в родной город на Витебский вокзал, в кармане звенела сущая мелочь, которой было недостаточно, чтобы оплатить метро. Он был небрит, помят, похож на бомжа, надрывно кашлял и сильно сопливил. На шее вспухла шишка. Ледяная рука второй день сжимала сердце. Он шел через весь город пешком, едва волоча ноги. Шел домой, в родные стены, которые проклял, уезжая. Шел сдаваться Элле Ефимовне.
Мысль об Элле Ефимовне пришла ему в голову внезапно, одновременно принеся облегчение и сильное расстройство. Конец их добрососедских отношений был известен заранее, он давно предвидел его. Отдаваясь в ее теплые руки в ежовых рукавицах, он получал свою порцию заботы, женской ласки, горячий куриный бульон в обмен… на что? Что он мог дать ей взамен? Ощущение семьи? Спасение от одиночества? Что ей было нужно от него, совершенно обессиленного? Он не хотел утонуть в ее сладкой прилипчивой заботе. Ему было тоскливо и страшно от этой предопределенности и своего полного бессилия противостоять ее упорству и ее стремлению построить свое личное счастье на его костях, на его пепелище. Оно не было дорого ее сердцу. У нее наверняка было свое собственное, родное пепелище. Тогда зачем все это? Может быть лучше было не дойти и просто сдохнуть по дороге? Но ноги сами несли его вперед.
Он не дошел до своего дома всего два квартала, упал с телефоном в руках и умер. В последние мгновения он пытался набрать какой-то номер, даже нашел его в контактах и успел вывести на экран, но нажать дозвон жизни не хватило. Мы всегда уходим, чего-то недоделав. При падении он разбил лицо об асфальт и стал похож на банального городского забулдыгу, допившегося до бесчувствия, это было плохо. А хорошо было то, что умер он внезапно и быстро и никого не мучил долгой агонией. Не заставил кривить душой и лицемерить бывшую жену и дочь, на чьи плечи и так легла забота о его похоронах. И не понадобился ему этот пресловутый последний стакан воды, о котором он так много пекся в последнее время. Как говорится в народе: умер Максим, да и черт был бы с ним! Положили его в гроб, да и мать его ёп!
Два молодых человека подошли к нему и подобрали телефон. Им пришлось вынуть его из остывающей руки. Пальцы были еще теплыми и гибкими. Они и доделали не доделанное, благо номер был уже выведен на экран, оставалось только нажать кнопку дозвона. Сделать совсем чуть-чуть. Они сделали это. Сигнал ушел на спутник, потом вернулся и соединил прерывистой пунктирной линией две судьбы под голубыми небесами.
_________________________________
1. Нельзя?
2. То, что Андрей Юрьевич принимает за окончание русского слова «подарок», на самом деле по-чешски и означает «подарок».
3. Чемодан? Спрятать это? (чешск.)
4. Т.е. в случае крайних обстоятельств забрать кейс у Карела и вернуть его Яне Львовне.
5. Силовой блок националистической украинской организации «Правый сектор», неформального объединения экстремистских праворадикальных организаций, ныне политической партии Украины.
6. Немецко-фашистский концентрационный лагерь смерти, в котором за время Второй Мировой войны было уничтожено около полутора миллиона человек.
7. Поляки. Речь идет о газовой камере, после которой трупы подвергались кремации, а пепел отправлялся в Германию и использовался в качестве минерального удобрения в сельском хозяйстве.
________________________________
http://www.proza.ru/2019/07/16/1552