ВСЕ ГРАНИ ОСЕНИ роман
Часть шестая
ОХОТА НА ЗОЛУШКУ
I
Утром они уехали без него, не разбудив и не предупредив его ни о чем. Солнце стояло уже высоко. Давно он так не высыпался. Он спустился вниз и позавтракал в одиночестве. К одиночеству ему было не привыкать, а с таким обильным и вкусным завтраком он примирился бы даже черт знает с чем, не только с одиночеством. Вспомнилась Элла Ефимовна с ее оладушками. Это было некстати и немного испортило ему общий оптимистический настрой. Вот странно, потеря денег нисколько не испортила ему аппетит, хотя было досадно, конечно, а Элла Ефимовна испортила. На Яну он зла не держал, он в принципе не ждал от нее ничего хорошего. Волчица, что с нее взять? Сам опростоволосился, себя и нужно винить. Ведь Мотя его предупреждал: не успеешь ты, успеют тебя. Профукал деньги, старик!
От нечего делать он, как всегда, очутился в гостиной перед телевизором с чашкой кофе в руках и с мыслью, что пора ограничить потребление кофе до минимума. С утра как-то тягуче ныло сердце. Хорошо, хоть с лекарствами у него проблем не было, все только самое лучшее. В доме было тихо. Скучно. Хотелось родного телевидения. Тянуло выйти в заставленный старой рухлядью родной коридор, перекинуться парой слов с соседом, посидеть на общей кухне. Он ждал Лэнку, на нее было приятно смотреть, такая она была вся ладная да пригожая, но она не появлялась. Оставалось только щелкать пультом по каналам немого телевизора. Он снова раздваивался, засыпал, не желая засыпать. Заграница прошла как-то мимо его сознания, не оставляя впечатлений. Что он здесь видел хорошего? Дорогу от съемки до съемки из окна минивэна, Шеберов из окна коттеджа? Он боялся выйти погулять, чтобы не потеряться. Поездка не принесла радости, лишь добавила седых волос, да отняла несколько лет жизни, окончательно подорвав его здоровье. Он вернется не солоно хлебавши в свою коммуналку, которая издали кажется такой желанной. В ней нет места для Карела, как не нашлось ему места в отцовском сердце, однако отныне ему предстоит до конца дней жить с тяжелым чувством, будто он обещал кому-то что-то, но так и не выполнил. Важное. Марте.
Ему приснилась Марта. Она играла в каком-то старом американском фильме, который шел по телевизору и он вряд ли узнал бы ее, если бы Настя в поезде не показала ему фотографию повзрослевшей на десять лет Марты, красивой и гордой как Снежная королева. Фильм был про любовь. Ее любили, она оставалась холодна. Было что-то знакомое в сюжете. Экранизация классики. Играла она блестяще.
Он очнулся и обнаружил себя с вытаращенными глазами перед телевизором с Мартой на экране. Это был не сон, а самая настоящая реальность.
Час спустя он все еще неподвижно сидел на диване. Он не мог на нее наглядеться. Наконец в мозгу стало проясняться и до него дошло, что фильм кончится и все кончится вместе с ним. На руках не останется доказательств, что он, Андрей Юрьевич Рощин, тысяча девятьсот сорок пятого года рождения, русский, несудимый, не сошел с ума. Он вскочил и огляделся. Удачное решение пришло сразу, не зря он все время якшался с киношниками. Андрей Юрьевич схватился за свой телефон, который впервые пригодился ему в этой поездке. Он сделал, наверное, десятка два снимков экрана, а когда поползли по черному фону бесконечные белые строчки, нащелкал и их. Он горел, он взлетал, он был горд и готов был взмыть в небо до самого солнца и упасть вниз в затяжном прыжке без парашюта, лишь бы этот смертельный прыжок закончился у ног той единственной женщины, которую он когда-то любил. Ничего никуда не исчезает, он убедился в этом на своем примере.
Фильм кончился. Пустыми расширившимися глазами смотрел он в экран и думал, что все, наконец, встало на свои места. Кирпичики выстроились в стену, пазл сложился, он ответил на все свои вопросы. Они снимали документальный фильм про Марту, американскую актрису, вот в чем крылся их настоящий интерес! Не в нем, не в Кареле с пани Магдаленой, а в чешской Золушке, покорившей Голливуд. Вот почему фильм хотели купить за океаном. Он был благодарен им за это. В груди ширилось теплое чувство. Непонятно только, зачем было скрывать это от него. Боялись, что он откажется участвовать? Почему? Это же была его Марта. Его Марта.
До приезда киногруппы он чувствовал себя именинником и бесконечно пересматривал на телефоне сделанные скриншоты. Разглядеть титры даже при максимальном увеличении у него не получалось, они расплывались, но это не слишком расстраивало его. День проходил под огромным впечатлением. Андрей Юрьевич непрерывно улыбался, не сознавая этого. Мышцы его лица с трудом справлялись с давно забытым делом. Он по пальцам подсчитал, что фильм готовился к ее шестидесятипятилетию.
Киногруппа вернулась к обеду раздраженная. День был не слишком продуктивным, они проделали длинный путь до гарнизона в Миловицах, где когда-то служил Андрей Юрьевич и где в былые времена жила семья Марты, но снимать там было почти нечего, так разительно все изменилось. Собственность Советской Армии, перейдя в руки чехов, перестала соответствовать старым фотографиям и превратилась в печальные пыльные руины. Не удалось найти и соседей семьи пани Магдалены, которые знали их в добрые старые времена.
Они вместе поели, отворачиваясь друг от друга: тихий, сконфуженный, как прибитый щенок Костик, Настя с больными ввалившимися глазами и непрерывно зевающий Мотя с отекшим от хронического недосыпания лицом. Андрей Юрьевич со своей неудержимо рвущейся с губ улыбкой был среди них как попугай среди ворон. Его так и подмывало громогласно возвестить о своем открытии, но он молча дожидался удобного момента. Яна Львовна отсутствовала, и это было ему на руку. Он хотел поговорить сначала с Костей, к которому чувствовал некоторое ослабление неприязни после совместных ночных посиделок. Когда все вяло разбрелись по своим комнатам, Андрей Юрьевич, выждав немного, вошел к Косте в чуланчик и положил перед ним телефон с открытым на экране снимком.
– Я все знаю, – сказал он почти торжественно.
– Поздравляю. Сколько будет сто в квадрате умножить на пятьсот?
Андрей Юрьевич опешил, но только на секунду. Сейчас любое решение было ему по плечу.
– Пять миллионов. Не веришь, проверь на калькуляторе. Ты будешь слушать или ерничать?
– Что слушать? Ну, вижу – это Марта. Верю, – вы все знаете, особенно умножение. С меня-то что требуется? Или вы просто хвастаетесь?
– Расскажи все, что знаешь про Марту.
– Спросите у Яндекса. Я боюсь сболтнуть лишнего. Мой язык враг всего живого. Вы же ночью слышали, как Яна Львовна чуть не убила Настю. Хотите оказаться на ее месте?
– Ладно, молчи, подробности я сам узнаю. Просто помоги с компьютером. Подключи к нему мой телефон, мне титры надо прочесть.
– Вот это не вопрос! – сказал Костя с охотой, и они отправились к большому хозяйскому компьютеру в гостиной подключать телефон Андрея Юрьевича. На мониторе титры сразу стали читаться. Имена актеров им ни о чем не говорили. Как Андрей Юрьевич и предполагал, Марта в Америке взяла псевдоним. Голливуд предпочитал усреднённые легкие имена, типа Чарли, Ник, Кэти, а «Марта Бржиза» чудно; звучит даже в Чехии. Костя открыл сайт kinopoisk и стал вбивать в него женские имена, подряд взятые из титров. Он чувствовал азарт. На третьем имени поиск был завершен. Он повернулся. Андрей Юрьевич жадно смотрел в монитор, и по лицу его разливалась счастливая глупая улыбка. Марта глядела на него с экрана. Он еще ничего не заметил. Анкета: рост, дата и место рождения, знак Зодиака, место смерти, супруг, количество сыгранных ролей. Не было только детей. И никогда не было.
Правда открылась ему внезапно и страшно, как пропасть на горном серпантине. В голове передвинулся какой-то рычажок, и он прозрел. Костя уже открывал Википедию. Они просмотрели последовательно множество сайтов с биографиями киноактеров, жадно ища хоть какого-то упоминания, но весь англоязычный, русский и чешский интернет словно сговорились. Никто не знал о Кареле. Марта скрыла от всех своего слабоумного сыночка. Бросила на бабушку. Выбрала карьеру. И вот теперь они снимали про нее правдивый фильм с ним, бабушкой и сыном в главной роли. Раздували скандал, разрушали легенду, выносили сор из избы. Дружно маршировали по ее белой простыни. Разоблачали так сказать.
Андрей Юрьевич закрыл глаза, потом медленно открыл их, но ничего не изменилось.
– Ты знал? – с ненавистью спросил он у Кости.
Тот отрицательно покачал головой. По лицу было видно, что он не врал. Они оба съехали в одну пропасть.
– Очернители, – прошептал Андрей Юрьевич.
Пазл в голове сложился окончательно. Андрей Юрьевич понял, почему темнила Яна Львовна. Они разнюхали грязную историю и использовали его втемную, боясь, что он спутает им все карты, отказавшись сниматься в их мерзком фильме. И они правильно боялись!
II
Он потребовал, чтобы Костя сделал фотографию Марты из Кинопоиска фоном рабочего стола, отключил заставку экрана и убирался наверх в свою комнату. Он говорил таким тоном, что Костя не стал ему перечить. Андрей Юрьевич набрал Яну Львовну, впервые воспользовавшись Настиным телефоном с местной симкой и она сказала, что возвращается домой. Настроение у нее было прекрасным. Она только что встречалась с Ленардом.
Ленард пришел с букетом, который у флористов носит название «Страстный вечер», хотя до вечера было еще далеко. Роскошные царственные красные розы в окружении нежно-розовых гербер и сочной зелени. Вечная классика. Признание в любви. Те же цветы, что два дня назад остались стоять забытыми в ресторане отеля. Похоже, в каком-то цветочном магазине он нашел скидку на эти букеты.
– Давай вести диалог как современные взрослые люди, – сказал он, неловко протягивая ей цветы. Вид у него был измученный. Легкая небритость на лице превратилась в недельную щетину.
– Давай. Я внимательно слушаю.
– Ты совсем мало про меня знаешь.
– Да ну? Вчера я все же что-то пропустила?
– Не нужно эмоционировать. У меня были обязательства, и я не мог их игнорировать. Теперь это в прошлом, которое следует забыть. Понимаешь меня? Я совсем свободен.
Она улыбнулась. Это вышло легко. Безумная страсть уже прошла, пришло отрезвление. На первом месте стояла работа.
– Тебя заставили, – сказала она.
– Яна, – с силой перебил он. – Ты нужна мне, очень!
Но глаза его даже после этих слов остались чужими. Осторожными. Обиженными ее непониманием. Интересно, подумала она, если в этой оживленной людской толчее он не постесняется встать перед ней на колени; не на одно колено, как рыцарь, потому что никакой он, как выяснилось, не рыцарь и она уже по горло сыта этой жалкой мужской показухой, а на оба, вымаливая прощение – простит она или нет? Возможно да. По крайней мере, ей бы этого очень хотелось. Но он вместо этого снова стал убеждать ее, что это была «всего-навсего работа», которую нужно рассматривать совсем под другим углом зрения… ну и так далее.
– Это все? – спросила Яна Львовна и посмотрела на часы.
– Не все. Вот, возвращаю твой проект. Мысль мне понравилась, но теперь это вряд ли что изменит. После того, как мы с тобой потеряли контакт.
Она кивнула и глубоко засунула руки в карманы куртки. Зябко поежилась. Осень есть осень. Прохладно на улице и холодно на душе. Бумаги повисли в воздухе.
– Микрофон я тоже верну. Думаю, с чеком его возьмут обратно в магазин.
Яна Львовна вздохнула. Не такие речи ей хотелось услышать. Когда уже она повзрослеет и перестанет западать на каждую смазливую мужскую мордашку, бесстрастно, как о посторонней, подумала она.
– Я подарки назад не беру. Проект тоже оставь себе, почитаешь еще на досуге. Подумай, может придут в голову ценные идеи, кроме тех, что я видела вчера в Шеберове.
– Там со всем покончено. Я ведь уже сказал.
– Хорошо, будь на связи. Я тебе позвоню.
Он не решился спросить, когда. Они расстались, договорившись посидеть как-нибудь в кафе. Красивая история закончилась, так и не развившись. Она крутила руль на поворотах, выжимала газ и улыбалась, улыбалась, улыбалась. Что-то умерло в ней. Красная Шкода была послушна всем ее желаниям. Почему же так непослушна жизнь? Я тебе позвоню. Позвоню. Позвоню? Она подарила Ленарду такую же несбыточную надежду, какую на днях он подарил ей, а потом безжалостно отнял. Настроение было прекрасным. Яна Львовна не знала, что Андрей Юрьевич уже горел желанием испортить его.
Она вошла. Он сидел, скрестив руки на груди. За его спиной маячил монитор с фотографией Марты во весь экран. Яна Львовна правильно поняла этот демарш. Прямого разговора было не избежать.
– Все блажите? – начала она ровным тоном, кивая на Марту.
Они сцепились. На крики в гостиную сбежалась вся киногруппа. Лэнка, напротив, вышла во двор и закурила, пережидая под елочкой этот очередной эмоциональный русский шквал. Она не любила скандалистов.
– Люди вам не товар, – кричал Андрей Юрьевич. – Будьте вы прокляты с вашим телевидением!
– Еще какой товар, – хладнокровно возражала Яна Львовна. – Что вы об этом знаете? Вы про рейтинг что-нибудь слышали? Все неверно считают, что телевидение продает свое эфирное время, но на самом деле нашим товаром являются телезрители. Количество зрителей в минуту. Чем больше у нас телезрителей, тем больше мы можем взять денег с рекламщиков. А зрителям нравятся истории с душком. Грязные факты. Если к тому же они овеяны романтикой, тайной, сочувствием, как ваша, их ценность многократно возрастает. Тут мы готовы пойти на что угодно.
– Вы понимаете, что топчете могилы? Вы хоть сказали пани Бржиза, что снимаете кино? Она со своим старческим слабоумием вообще понимает, зачем вы ходите вокруг нее с камерами?
– Все она прекрасно понимает, – усмехнулась Яна Львовна. – Еще лучше вашего. Просто ее сейчас волнует не мифическая честь давно умершей дочери, как вас, а вполне живой внук Карел и все свои надежды на его будущее она совершенно напрасно связывает с вами. Женская практичность.
– А мне все равно, с кем она связывает надежды и что ей совершенно безразлично! Я не позволю марать имя ее дочери.
– Ну и не позволяйте. Только не мешайте.
– Я запрещаю! – выкрикнул Андрей Юрьевич так громко, что его голос сорвался и дал «петуха».
Яна Львовна невольно рассмеялась.
– Андрей Юрьич, зачем вы с нами ссоритесь? Мы выполняем свою работу, и я действую как профессионал, не больше и не меньше. Фильм будет снят и своевременно выйдет на экраны. Давайте закроем эту тему. Думаете, подобное происходит в первый раз? В наше время все продается и покупается, от звезд шоу бизнеса и политиков до самого последнего бомжа, за разную цену соответственно. Давайте вернемся к цене, и наш разговор обретет ту самую конструктивность, которой ему сейчас так недостает.
Андрей Юрьевич опешил от такого поворота и не нашелся, что ответить. Он взглянул на Яну Львовну упрощенно, как учила Настя, и увидел красивую наглую хомячиху, уверенную в своей бесчеловечной правоте. Люди для нее ничего не значили. Победить ее не было никакой возможности, а взывать к ее совести было так же бесполезно, как стыдить хомячка за то, что он накакал вам на ладонь. Для них обоих это было естественным поведением.
– Должны же и вы что-то получить, – добавила она.
– Вам не надоело все время талдычить о цене и назначать мне ее каждый раз, когда что-то идет не по-вашему? Деньги для меня значат гораздо меньше, чем правда, – резко ответил он. – А правда на моей стороне!
– И в чем тут, по-вашему, правда?! – уже не на шутку заводясь и выходя из себя, воскликнула она. – Сказать вам?
Она в упор жгла его глазами. Четыре пары глаз неотрывно смотрели на нее. Мотя хмурился.
– Ну попробуйте.
– Вся правда состоит в том, что ваша Марта связалась с офицером советских оккупационных войск, захвативших ее страну, забеременела и родила от него, в то время как другим девушкам за простое общение с нашими солдатами обривали головы. Не патриотично, не правда ли? Это разрушает благочестивый образ вашей избранницы, которую кое-кто пытается выставить чуть ли не героиней чешского подполья, – Яна Львовна остановилась и ткнула пальцем в покрасневшую Настю Данилову. – А дальше еще интересней! Чтобы каждый день сладко жрать, она бросает своего неполноценного ребенка на бабушку и перебирается в Америку, скрыв факт его существования, по сути, отказавшись от него, поскольку ребенок с тех пор видел ее только на фотографии. Правда, она откупается от него очень большими деньгами, благо деньги есть, карьера складывается неплохо, к тому же ей удается выйти замуж за миллионера, конгрессмена США. Казалось бы, вот удобный момент вернуть себе несчастного ребенка, но она продолжает упорно хранить молчание. Понятно: стыд не дает ей раскрыть рот, ведь ребенок прижит от врага – советского офицера! Представляю, какая буря негодования поднялась бы в американской прессе! Это поставило бы жирный крест на ее карьере и на карьере ее мужа-конгрессмена. К тому же она, вероятно, стесняется неполноценности Карела. После смерти мужа она учреждает американский фонд помощи таким вот неполноценным детям и передает ему часть своих миллионов. Какое гнусное лицемерие! Не сумев сделать счастливым даже одного своего ребенка, она замахивается на тысячи детей! Честь и хвала такой щедрости! Конечно, легче деньгами сорить, чем какашки за собственным сыном выносить.
– Перестань юродствовать, – брезгливо сказал Мотя. – Чем ты лучше? Не пойму, не вижу разницы. Спихнула дочь на бабушку, а себе собачку завела. Теперь, когда дочь приходит в гости, играет с этой собачкой. А девочке уже тринадцать лет, она не маленькая, понимает, кто ее тебе заменил.
– Не трогай Лерку! – закричала Яна Львовна, разворачиваясь в его сторону. – Что ты хрен с редькой путаешь, алкаш несчастный?!
– Я от ребенка не отказывался. Не я вас, а ты меня бросила, – уточнил Мотя и умолк.
– А кто бы нас кормил, если бы я как мужик день и ночь не вкалывала?
Вспышка угасла. Оба уже сожалели о сказанном. Оба были бледны. Яна Львовна тяжело дышала. Молодые люди были потрясены полученной информацией и внезапно приоткрывшейся перед ними бездной жизни. Мотя?! Ребенок?! Яна Львовна?! Выручил Андрей Юрьевич, которого волновали совсем другие темы.
– Она не «связалась с офицером», как вы изволили выразиться, а полюбила его, если вам не все равно. А во-вторых, какой бы причиной она не руководствовалась, скрывая Карела, это был ее выбор, и будьте любезны его уважать!
– Мы снимаем документальное кино, – напомнила Яна Львовна. – Если птичка фальшивит, она будет фальшивить и в кадре.
– Вы не выпустите этот фильм, – решительно сказал Андрей Юрьевич. – Я вам не позволю.
Она рассмеялась.
– Считайте, что он уже вышел, Андрей Юрьевич. Никому не дано остановить этот процесс и вам в том числе.
Она отвернулась, считая разговор законченным, и взглянула на Мотю. Ее глаза превратились в две острые ледышки.
– Даю тебе карт-бланш, – сказала она с металлом в голосе. – Бери Йожика, Костю и Настю и делай с ними что хочешь. Если ты что-то еще не доснял – досними. В Москве будет чего-то не хватать, я с тебя с живого шкуру сниму.
Она хлопнула дверью и куда-то укатила. Звук хлопка был похож на сухой пистолетный выстрел. Было четыре часа пополудни.
III
– Фу-у, – сказал Мотя. – Пронесло. Не женщина, а стальной каток. Кого хочешь в асфальт закатает. Дайте мне выпить.
– Бар пустой, Матвей Кимович, – бодро сообщил Костя. – Выпить нечего. Есть поощрительное спаривание, но оно пока возится на кухне.
– Наглеешь, пацан, – предупредил его Мотя.
Следующие полчаса Андрей Юрьевич поочередно валялся у них в ногах, умоляя отдать ему или стереть на его глазах все отснятые для фильма материалы, пока не понял, что унижается напрасно.
– Ты что, старик, – сказал ему Мотя. – Ты понимаешь сам, о чем просишь? Чтобы я зарезал собственное дитя. Да я ради матери такого не сделаю. У меня рука отсохнет.
Костя заперся от него в туалете. Настя, задрав ноги, с планшетом валялась на кровати в своей комнате и лишь отрицательно покачала головой в ответ на его отчаянные попытки призвать к ее совести. Ее сейчас не волновали его трудности. Она подчищала концы в интернете, а именно на Прозе ру. Интернет великий предатель. Он выдал Яну Львовну точно так же, как сегодня ночью выдал Настю. Проверив таблицу посещаемости своей страницы – писательницы Ивы Юлии – Настя убедилась, что единственный юзер, соответствующий по времени своего посещения Яне Львовне, открыл только одну главу ее романа, соблазнившись словами «эротическая проза». Она похвалила себя за то, что додумалась разместить главы романа отдельными произведениями и отнести их к разным литературным жанрам. Теперь она точно знала, что Яна Львовна имеет на руках компромат, состоящий всего из одной главы, пусть и указывающей на ее, Настино авторство. Такие вещи, как стычка с хулиганами и позорное поведение при этой стычке Марка, точное описание его эротических привычек не могли совпасть случайно, но с этим уже ничего нельзя было поделать. Настя решила пока не думать об этом, чтобы не портить себе кровь. Следовало немедленно удалить все остальные, гораздо более компрометирующие ее главы, откреститься от которых было совершенно невозможно. А эротика… она скажет Марку, что однажды в подпитии не в меру разоткровенничалась с одной своей подругой, которая без спросу воспользовалась ее откровенностью в своих целях, отсюда совпадения. Зря Яна Львовна решила, что так легко подмяла ее под себя. Марк склюет. Она надеялась на это. Надеяться было больше не на что.
Удаление глав потребовало значительного времени. Хитрый сайт не удалял произведения, а лишь закрывал доступ к ним, текст легко можно было восстановить. Настю это не устраивало и каждую главу перед удалением приходилось редактировать, удаляя текст вручную и заменяя его фразой «Находится на доработке». И пока она «резала», как Мотя выразился, своего ребенка, глаза ее делались все задумчивее и задумчивее, а лицо все мстительней. В глазах стоял несчастный Андрей Юрьевич, метавшийся между ними как простак Дон Кихот, рыцарь печального образа, защищающий свою даму сердца. Ему не хватало только Санчо Пансы. Она знала, кто мог временно стать для него Санчо Пансой. Покончив с романом, она выключила планшет и нашла Костю, уже не в туалете, где он полчаса брился за запертой дверью и дважды порезался, а в его тесной кладовке, лежащим на раскладушке, подложив руки под голову. Глаза его глядели в потолок и ничего не выражали.
– Можно войти? – спросила она нерешительно, почти робко и прикрыла за собой дверь. Костя не ответил. Глаза его переместились с потолка на ее лицо, но остались пустыми.
– Хочу с тобой поговорить.
Он молчал. Даже глазами не моргал. Это пугало.
– Хочу попросить тебя кое о чем. Конфиденциально.
– Любой каприз за ваши деньги, – сказал он абсолютно равнодушно. Это даже не было остротой. Просто привычная реакция.
– Будут тебе деньги. А может кое-что и получше.
В ее голосе звучал елей, в глазах было сладкое обещание, от которого трудно было отмахнуться. Костя медленно вынул руку из-под головы и толкнул в ее сторону табурет, чтобы она села.
В это время Андрей Юрьевич в соседней комнате собирал свою сумку, стараясь не забыть ни одной мелочи. На кровати стопочкой лежали документы. Их отъезд был назначен на завтра, но он не мог больше ни одного часа оставаться в этом доме. Он хотел потеряться, исчезнуть, попасть под машину, утонуть в пруду и так далее; что угодно лишь бы им досадить. Чтобы у них возникли проблемы с чешскими властями. Он чуть не плакал. Понимал, как мало значат для них его закидоны и его пропажа. Они всегда легко отбрешутся. Его, дурака старого, обвели вокруг пальца телевизионные стервятники, для которых не существовало ничего святого.
Дверь в комнату открылась. Андрей Юрьевич как раз решал, что ему делать с куклой, подарком Карела. Он бросал сына, ему было стыдно брать подарок, ничего не оставив взамен. Он не смог ответить ему любовью на любовь, не научился даже с легким сердцем произносить в уме слово «сын». Не хотелось, по примеру Яны Львовны подменять дочь собачкой. Но и оставлять подарок тоже было неудобно, ему было не все равно, что о нем подумают в связи с этим. Наконец он сунул куклу в сумку. Скрипнула дверь. Он вздрогнул. На пороге стоял Костя с большим серым кейсом в руках.
– Нате, – сказал он, входя и бережно ставя на пол кейс. – Возьмите. Каждый человек имеет право на ошибку. И на повторение ее. Здесь все наши материалы.
Андрей Юрьевич смотрел на него во все глаза. Ноги предательски дрожали. Он совсем не был уверен, что не одумается и не вернется назад, просто спустившись по лестнице со второго этажа, потому что перспектива остаться в чужой стране без обратного билета и средств к существованию его до смерти пугала. Но то, что сейчас с ним делал Костик, обрубало ему все концы и делало возвращение категорически невозможным. Одно дело требовать и угрожать, другое – действительно получить то, что требуешь и воспользоваться этим. Он отчетливо представлял себе баснословную цену современного кинооборудования. Его за руку подвели к бездонной пропасти и подталкивали в спину, предлагая спрыгнуть вниз самому. Передумать в полете не получится. Вот если бы они как-то сами...
– Ну, – спросил Костик. – Берете? Вы же хотели.
– Что мне с ним делать? – беспомощно спросил Андрей Юрьевич, понимая, что уже не способен один, без поддержки, принимать столь сложные решения. Голос дрожал. На него словно навалился груз прожитых лет и неудержимо гнул его к земле. Легко быть героем в двадцать лет, в шестьдесят девять лет геройствовать уже трудней. Но он знал, что героем можно быть и в девяносто, это внутреннее состояние человека, просто сам он уже героем не был. Ему было страшно до ужаса.
– Да что хотите. Я бы бросил в пруд, только старайтесь закинуть подальше. Пошире размахивайтесь. Он тяжелый, зараза.
Андрей Юрьевич нагнулся и приподнял кейс за ручку. Кейс был действительно тяжелым. Он не знал что внутри. Как на самом деле выглядят эти «материалы».
– Поставьте на место, Андрей Юрьевич, – резко сказал ему голос от двери. В дверях, скрестив руки на груди, прищурив глаза, стояла Настя. – Ишь, чего выдумали. В тюрьму захотели?
Костя оглянулся, улыбнулся.
– Не слушайте ее. Делайте свое дело.
– Ну держись, Костенька! Яна Львовна тебе башку открутит.
– О’кей. Хочешь это обсудить?
– Хочу ей позвонить.
– Не надоело тебе прогибаться да поклоны бить? Радикулит скоро наживешь.
– Смотри на жизнь проще. Считай это гимнастикой.
Андрей Юрьевич уже поспешно натягивал на себя куртку. У него было красное несчастное лицо.
– Остановитесь, Андрей Юрьевич! Я вызову полицию!
Костя толкнул ее в грудь, заставляя отступить. Грудь у нее была крепкая, упругая. Глаза сверкали. От толчка она невольно сделала шаг назад, но сейчас же вернулась и вновь упрямо загородила собой выход.
– Не стой где попало, – прошипел ей в лицо Костя. – Попадет еще раз.
У нее дрогнуло лицо.
– Мотя! Мотя! – заверещала она громко, как будто рядом взвыла полицейская сирена и бегом бросилась вниз по лестнице. Моти дома не было, и они это знали. Аккуратно сложив после отъезда Яны Львовны все скрипты стопочкой, он сказал молодым коллегам: «А, плевать! Видали мы таких. Что мы, в Москве не найдем чем заполнить пустоты? А архивы на что? Дело сделано, съемки окончены, всем мои поздравления. Вечером устроим банкет, а пока все свободны, спасибо». Сделал шутовской книксен и ушел к Лэнке в пристройку. Через десять минут Йожик привез туда торт, шампанское и букет алых роз.
– Вот дура! Графоманка! Весь ум в ноги ушел. Бегите, Андрей Юрьич, у вас есть еще минут тридцать, чтобы от этого избавиться.
– Выгонят тебя, – с жалостью сказал Андрей Юрьевич.
– Ну и что? В армию пойду. Я пацифист, но не пидарас. Вернусь, сниму свой блокбастер. Вот, возьмите деньги. Это все, что у меня есть. Не отключайте телефон и ждите моего звонка. Я вышлю вам на помощь Йожика, а сам постараюсь через интернет пристроить вас к кому-нибудь попутчиком.
Андрей Юрьевич быстро спустился по лестнице. Он уже не колебался. Тяжелый кейс оттягивал ему руку. Все сложилось само собой, теперь нужно было лишь отдаться течению и надеяться на лучшее. Насти нигде видно не было, дом казался пустым, и ему уже не было так мучительно страшно навсегда расставаться с этим домом и всем, что с ним было связано. Костя сверху смотрел ему вслед, прислонившись плечом к дверному косяку. Вид у него был какой-то странный, отсутствующий. Андрей Юрьевич остановился и посмотрел ему в глаза. Они оба смотрели друг другу в глаза. Что-то было еще не досказано. Нельзя было расставаться вот так, как они.
– Спартак – чемпион! – сказал Андрей Юрьевич с волнением. Ему многое хотелось сказать Косте, который один среди них оказался человеком, но произнести то, что он хотел, язык отказывался, потому что Андрей Юрьевич всю жизнь стеснялся пафоса. Пафос был для него синонимом фальши, а искать слова попроще времени не было. Да и не привык он никого благодарить. Жизнь так сложилась. Некого было.
– Один раз живем, – усмехнувшись, глухо ответил Костя. – Бегите! И наплевать, кого потом объявят чемпионом.
Когда за Андреем Юрьевичем во дворе захлопнулась калитка, из кухни с лукавой улыбкой вышла Настя с чашкой кофе и дымящейся сигаретой. Остановилась у лестницы, поставив одну ногу на ступеньку, обласкав Костю взглядом и обозначив намерение подняться. Глубоко затянулась, отпила из чашки, сощурив от едкого дыма левый глаз.
– Хочешь? Глоточек?
Ответа не последовало. Тогда она присела на корточки, как обычно садятся, скромно сжимая колени, девушки в мини юбках и аккуратно поставила свою чашку на пол у лестницы, под большой интерьерной вазой из черного стекла с золотыми ободками. Черное стекло отразило ее искаженный круглым боком вазы силуэт с огромной рукой и белой чашкой. Костя молча отвернулся, вошел в комнату и притворил за собой дверь.
IV
Она вошла. Волосы ее были влажны после душа, блестели и были так гладко зачесаны назад, как будто она наголо остриглась. Ушки мило торчали, маленькая головка с упрямым подбородком была посажена на сильную гибкую шею с невообразимым изяществом и гордостью. За задернутыми шторами бушевал студеный ясный день с холодным солнцем, грозовыми облачками, собирающимися в тучи, и ржавыми унылыми плешинами скошенных полей, но сюда свет почти не проникал. Здесь царил таинственный полумрак. Костя сидел на Мотиной кровати как школьник, с прямой спиной, уронив руки на колени. Рядом лежал телефон. Его экран еще светился и погас, когда она вошла.
– Ты все сделал, как мы договаривались, – сказала она с нежным придыханием, словно ласкала его на расстоянии этими словами и с ленивой кошачьей грацией направилась к нему, красиво, как ходят модели на подиумах, переставляя в замедленной съемке ноги. Зрачки ее расширились, сделались огромными, вбирая в себя всю эту комнату и мягко засветились, излучая неземное притяжение. В своей короткой греческой тунике она казалась богиней. Он не мог отвести от нее глаз. Он никогда не видел ее в этой тунике. Его влекло к ней. Глаза зачарованно следили, как к нему движутся, сгибаются и разгибаются в коленях ее загорелые упругие ноги, как играют на сильных бедрах мышцы. Его затрясло.
– Теперь она в наших руках, – продолжала Настя с глубоким придыханием. – Фильм у тебя? Ты спрятал фильм?
Это были обычные слова, не имеющие никакого сексуального подтекста, но чарующие звуки ее голоса превращали их в волшебные слова, обещание неземного наслаждения. И пока лились эти звуки, заряженные сильнейшей сексуальной энергией, он лишался сил, становился ее рабом. Смысл слов был ему неважен, он чувствовал их кожей, не ушами. По спине бегали мурашки. Если бы она сейчас тем же тоном прочла таблицу умножения, он бы услышал только приглашение не стесняться и делать с ней все, что вздумается. «Хочешь потрогать меня? Давай, я совсем не против. Ты такой милый». Она была сладкоголосой греческой сиреной, губительницей моряков. Обнаженные сильные бедра и мягкая облегающая туника дополняли это сходство.
– Ты молодец. Теперь она попляшет! Они никогда о нас не догадаются. Ни в чем не заподозрят. Мы им всем еще покажем! Мы с тобой никогда не пропадем!
Она подошла, поднесла руку к его голове и запуталась пальцами в непокорных густых волосах. Он потерся лбом и щекой о ее высокую выпуклую грудь и обнаружил, что на ней под одеждой нет бюстгальтера. Настя нагнулась, подняла его правую руку и положила себе на бедро.
– Я чистая, – нежно шепнула она. – Чистая.
Лицо алело. Он запустил руки под ее тунику и, поддев пальцами эластичную резинку, спустил мягкие теплые трусики на пол. Ее тело было умопомрачительно твердым и гладким, как у мраморной статуи и единственное, что их отличало – она была горячей. Очень горячей и очень влажной. Он все водил и водил там рукой, пока у нее не стали невольно закатываться глаза. Она стояла твердо, без дрожи в коленях, как стоят в спортзале гимнасты – ноги на ширине плеч, но лицо и шея постепенно краснели, словно ее все больше и больше бросало в жар. Через некоторое время она уже отводила в сторону лицо. Из хорошенького приоткрытого рта стали рваться наружу протяжные охи и бурное дыхание, грудь прерывисто вздымалась. Она отталкивала от себя его голову и одновременно притягивала ее к себе, судорожно вцепившись пальцами в его волосы. Выгибалась, ускользая от него, и тут же гибко извивалась всем телом навстречу его ласкам. Несколько солнечных лучей ворвались к ним в комнату, прорвав блокаду неплотно задернутых штор, и осветили часть стены за ее спиной. Свет вспыхнул в волосах, охватил золотом ее головку на длинной гордой шее, словно надел на нее сверкающую королевскую корону, обрисовал острый кошачий подбородок, красивый профиль с прямым носом и изящными ноздрями. Костя зачарованно смотрел на ее маленькое ушко, то розовое, трогательное, очаровательное в своей беззащитности, то прозрачно-пунцовое, пропускающее свет в зависимости от того как она поворачивает голову. Эта крепость уже готова была сдаться и пасть к его ногам. Она была фактически уже его, оставалось только немного подождать (а сколько он мечтал об этом!), но тут его руки опустились и он отстранился, сделав над собой громадное усилие.
Чары развеялись. Настя посмотрела на него с недоумением и даже с досадой. Глаза сверкнули влажной поволокой.
– Ну что? Пойдем к тебе?
– Я отдал фильм Андрею Юрьевичу.
– Зачем? – спросила она все еще с нежным придыханием, не понимая и продолжая парить в небесах. – Дурачок. Мы же договорились, что ты отдашь ему пустой кейс. Что мы все спихнем на него.
– А отдал полный. Извини.
– Ты что – дурак?! – заорала она вдруг без всякого перехода совершенно нормальным тоном, отталкивая его руку, которая все еще слегка поглаживала ее тугое, умопомрачительно гладкое бедро, не в силах расстаться с ним окончательно. – Не трожь меня, дебил! Гад. Урод. Скотина. Сволочь. Идиот. Козел. Ублюдок. Мразь. Дерьмо. Паскуда. Сука. Дрянь. Кретин. Подлец. Подонок! Ненавижу тебя! Яна Львовна! Яночка Львовна! Ну козел, я тебе припомню! Вечно будешь холопить, это я тебе устрою! Всю жизнь будешь как Мотя мальчиком на побегушках!
Она выскочила из комнаты и как сумасшедшая бросилась звонить. Злые слезы застилали ей глаза. Ее шикарный план с треском рухнул из-за того, что она доверилась Костиной порядочности, а он ее подвел. Но выдавать его она не собиралась. Чтобы ситуация окончательно не вышла из-под контроля и не похоронила их обоих под обломками ее плана, козлом отпущения должен был оставаться Андрей Юрьевич. Маленький компьютер в ее голове продолжал исправно щелкать. Важно было сейчас не наломать дров в горячке и по возможности не достичь точки невозврата. Настя надеялась, что Яна Львовна еще сможет догнать Андрея Юрьевича и уговорить. Пристыдить. С момента его бегства прошло всего двадцать или чуть более минут. Она не знала, что промедлила немного в душе, и Костя, как обещал, уже выслал ему подмогу по телефону.
http://www.proza.ru/2019/07/16/1546