Было у Эдика двое друзей (я знала только их прозвища): Филя большой и Филя маленький. Это два брата-коммерсанта, массой сто кило каждый, и поразительной способностью все продавать. Я их называла: Купи-продай.
Эдику немного для счастья нужно было: двести водки или на худой конец, литр пива. Фили ему в этом не отказывали никогда, а вот баба Эдика не жаловала даже тогда, когда у него голова с похмелья «раскалывалась». Приходилось ему проявлять военную смекалку и выдумку в таких случаях.
Вот и на этот раз она никак не желала сдаваться, и просил то Эдик всего сто рублей, экие деньги. Обиделся Эдик на отказ, но ненадолго. Сбегал во двор и, вернувшись с вытаращенными глазами, объявил своей благоверной:
- Филей расстреляли… вот!
- Как это расстреляли?! – округлила глаза Ирина, не поверив ушам своим.
- В Москве на трассе расстреляли… Золото забрали, пять кило (золотом они тоже занимались) – уточнил гробовым голосом Эдик, смахивая, якобы не прошеную слезу.
Ирину не держали больше ноги. Плюхнувшись на диван, она запричитала:
- Да как же это, да что же это деется то на белом свете…Как же теперь бабы то ихние с малыми ребятами? Вот горе то, горе-е…
Эдик кивал трагически головой в такт каждому слову Ирины. Он живо представил Филей, лежащими в необъятных гробах, и остатки позеленел с лица. Как то уж очень плохо ему стало. Между тем наступал кульминационный момент: Ирина достала кошелек, протянула Эдику безмолвно сто рублей и деловито собралась в храм. Вечерняя служба только начиналась. Надо же было за упокой свечу новопреставленным поставить.
В храме она все думала о Филях, представляя себя на месте их жен. Слезы катились и катились из глаз, расплываясь пламенем свечи. Ирина молилась и за мужа, просила Бога избавить его от этого черного пьянства и оплакивала свою нелегкую женскую долю.
Когда Эдик не пил, он был совсем другой человек, добрый, трогательный. Он даже не ел курятину, потому что в детстве он вырастил сам цыплят, а отец безжалостно зарубил их на мясо… Большего кошмара Эдик не мог припомнить за свою жизнь, хотя его работа сыскаря предполагала иногда и трупы. Много лет он не мог простить такое «варварство», и когда вспоминал о детстве, становился мрачным и подавленным. Отец работал начальником милиции, жестокость и деспотизм были его основой. Конечно, Эдика били за любую провинность. Профессию мента он выбрал не сам – навязали, и этим окончательно сломали ему жизнь. Долго без водки он уже не выдерживал и сам признавал собственную профдеградацию.
Ирина относилась к нему больше по-матерински, прощая ему очень многое. Бросить Эдика, даже не было и мысли. Когда он выходил из запоя, понимал, что может остаться совсем один, страдая от чувства вины. Он подходил к Ирине, «игравшей в молчанку», опускался на колени, по-детски утыкаясь лицом в ее грудь, обнимая и бормоча какие то незначительные слова, от которых становилось легче на душе у обоих. Желанный мир воцарялся, но ненадолго.
- Женщины приходят и уходят, а друзья остаются – любил заметить Эдик, когда Ирина начинала ругаться. От таких слов ее захлестывала обида и она ненавидела всех его друзей сразу, кроме Филей наверное, потому что они были не менты, да и вид уж больно был добродушный. Только их и мог привести домой Эдик, не опасаясь, что жена выгонит.
Пока Ирина была в церкви, Эдик допил свою бутылку, хотя на душе было не спокойно, даже «кошки скребли». И правда, надо позвонить Филям, что я такое наболтал языком жене – думал он, ведь поверила несчастная!
Филя младший хохотнул в трубку:
- Ла-адно, щас заеду…
Ирина тяжело поднималась на третий этаж. Пакет с продуктами выпал у нее из рук еще в прихожей. На кухне сидел Филя и улыбался во весь фейс. Эдик втянул голову в плечи и махнул быстрее рюмку, пользуясь большим замешательством жены.
- Ну, все! Ухожу! Шутка ли в деле - за живых людей за упокой свечи ставить, охнула Ирина… Пнув пакет с покупками с дороги, она хлопнула дверью с такой силой, что со стен посыпалась штукатурка…
Филя тоже задумался: такой друг может подвести под монастырь, накаркает…
- Ты уж ври, да не завирайся, угрожающе сжал кулаки Филя. За такое можно и схлопотать. Ему тоже уже стало не до смеха.
- Кино окончено, пошел я…
Эдик, оставшись один, вконец расстроился. Одному ему с этим было точно не справиться. Только бы Фили простили меня, беспутого - думал он.
Прошла неделя. Ирина трубку не брала, Эдик даже не знал где она. Тоска заползала в душу шипящей змеей, сказать, что Эдику было плохо – ничего не сказать. Он буквально плавал между жизнью и смертью: ночь мучили кошмары, день мучила совесть и какая-то неизбежность. Эдик даже позвонил сестре и наказал проверять по утрам звонком, жив ли он. Ночи он стал бояться, спал с включенным телеком и ночником. Фили тоже телефон не брали, обозлились на смерть видать.
После таких серьезных потрясений решил Эдик к врачам сходить, тем более ногу нужно было оперировать (вены сильно беспокоили). Операцию назначили почти сразу, положили Эдика в отделение, не откладывая, чему он был несказанно рад. Перед операцией военная смекалка бывшего мента снова сработала – и он отправил смс Ирине: завтра операция, предупредили, что может оторваться тромб, если что не поминай лихом. И приписал: прости Христа ради…
Проснувшись от наркоза, Эдик увидел измученное лицо жены, еще не осознавая, что пришел в себя.
- Завяжу, теперь точно завяжу… Веришь ?