Каждый год хозяйка высевала под окнами дома маттиолу. Соседки поначалу дивились такому выбору, предпочитая высаживать пышные мальвы, яркие гладиолусы и крепко-сбитые георгины. А маттиола была неказиста, некрасива, словно девочка-подросток с вытянувшимися руками и ногами. Рядом полыхали страстью розы, раскачивались ветреные космеи, азартно сияла календула, распахивал глазища клематис, заманивала бабочек розовая эхинацея. Даже упругие хосты выбрасывали лиловые цветоносы, становясь сразу выше и увереннее в себе. Хозяйка, обвязав поясницу шерстяным платком, почти весь день проводила в садике, разговаривая с кареглазыми вишнями, поглаживая по золотистым колючкам можжевельник, раскинувший ветки во все стороны света, рыхля землю между перистыми гвоздиками и выпалывая сорняки, невероятно уверенные в собственной значимости. Гудели шмели и пчёлы, шелестели бабочки, шлёпались жуки, проносились полосатые осы. Из гнезда, прилепленного ласточками к фронтону крыши, доносился требовательный писк. Из-под бочки с дождевой водой подкряхтывала серо-бурая жаба, которую хозяйка прозвала почему-то Анфисой. Старый пёс Кудлайка, вывесив язык, лежал в тени и вполглаза наблюдал за миром. За заботами время пробегало быстро. К вечеру трава холодела и прижималась щекой к тёплой земле. Цветы замирали, сжимая лепестки, словно закрывали двери на невидимые замки. Сумрак, несмотря на мужественную внешность, развешивал на кустах нити и до наступления ночи успевал сплести макраме, похожее на таинственную узелковую письменность древних майя. А потом, когда темнота вырастала из плоских теней и обхватывала мягкими руками людей и животных, растения и камни, небо и воду, тогда в маленьком садике рождалось чудо. Воздух наполнялся невероятно сладким и сильным ароматом, от которого хотелось мечтать и творить - стихи, музыку, жизнь. Под окнами дома, там, где тьма была особенно густой и плотной, раскрывались маленькие бело-розовые звёзды. "Гадкий утёнок" - маттиола - превращался до утра в лебедя, летящего сквозь сны и роняющего чистые перья. На рассвете сказка вновь пряталась в крошечные салфетки, туго прижатые к тонкому стеблю.