Одиночество

Марина Леванте
«Часто с людьми невозможно, но и без них нельзя…»

          (Марина Леванте)

    Оставшись совсем один, сказал, как это здорово, сколько перспектив для новых открытий, а на самом  деле,  не видя альтернативы,  попросту не смог признаться самому себе в том, что стал одинок   и что начал дичать, и что единственным открытием,  которое  мог сделать в будущем, это то,  насколько тяжело в одиночестве  и   без людей,  даже  без   плохих людей, которые могли бы сделать, что-то плохое, а он сказал бы, что так нельзя, что это нехорошо, но сказал бы, а не   молчаливо наблюдал за происходящим.

И всё равно он продолжал говорить о том, как счастлив, уже ощущая себя поэтом в свободном полёте мыслей и фантазий, говорил   о том, что никогда не думал о том,  что одиночество может доставлять наслаждение.

       —  Оно имеет свой вкус,  запах и непередаваемый аромат,— продолжал распространяться  он на тему одиночества,  которым даже стал бы дорожить, будто, кто-то пытался отобрать у него его, это состояние, которое  стало  столь  дорого для  него, посчитавшего, что оно  возбуждает раздумье и толкает куда- то в сторону от проторенной дороги мыслей.

    Ей,  этой  мысли свободно и вольготно на этом новом пути и ему тоже,  никто не отрывает и не прерывает причудливый её  бег чем -то мелким, назойливым, повседневным, бессмысленно приходящим и уходящим по - английски.  Это упокоившаяся   с миром его   жена, отвлекала его от философских раздумий, пытаясь сказать, что пора бы отдохнуть. Он был профессором и много работал, а она мешала его работе, заботясь о его  здоровье. Заботы не стало, и он вздохнул свободно и с облегчением, сказав,  что вот, наконец-то он начнёт  по-настоящему жить и  наслаждаться жизнью в полную силу. А сил-то уже осталось не так-то  и много. И хоть не был профессор  ни молод,   и  ни стар, и мог бы ещё действительно  наслаждаться жизнью, он предпочёл получать удовольствие от  вдруг возникшего на горизонте его долгих мечтаний  одиночества.

      Одиночество,  это  откровение,  это и постижение,     и открытие одновременно. —   Всё успокаивал он себя и внушал окружающим,   как теперь  счастлив, оставшись без жены.

            —  Ты начинаешь дорожить им,  как сокровенным.

Раскрывая свою душу, говорил на публику   профессор.

     А что может быть сокровеннее таких мыслей,  в которых ты мечтал о том, чтобы однажды  остаться одному, женившись когда-то, потом поняв, что ошибся, и продолжив такое существование   с женой, которая проявляла заботу, а тебе она не нужна была вовсе от нелюбимого человека.  Сил  разойтись, как и честности  признаться в том, что ошибся,  не было, и ты продолжал тянуть эту лямку, в тайне и сокровенно мечтая о том, что когда-нибудь закончится  это  безрадостное совместное   сосуществование   с супругой,  и ты вновь обретёшь крылья свободы. А потом сможешь, встав перед толпой, публично признаться в том, как жаждал этого, прикрывшись словами  о какой-то там свободе, что означало твоё одиночество теперь.

  И нашлись такие, которые поддержали профессора в его идее, что одиночество — 
 это свобода, это возможность творить, доходя в своих творениях до невероятных открытий,   самым невероятным из которых могло быть только то, что человек дичает, оставаясь постоянно наедине с самим собой, становится сумасшедшим, что означает сходит с ума   от одиночества.

     Как можно было в своём пафосе, в своем нежелании признать, что много чего потерял, оставшись один на один с собой,   попутать  понятия  уединения   и полного   безысходного  одиночества, которое тянет за собой такую же безысходную тоску, которая  рождает мысли о том, что жить не стоит, и когда уже не наступает даже   понимания, что одиночество, это когда из морга некому забрать.

Некоторые, уже познав, говорили о том, что  к    одиночеству  надо  привыкать, потом  смириться с ним и   подружиться, но знали,  как   это не легко.   Иногда  окружает такая   тоска, проникающая в самую   в душу, берущая тебя в тиски, от чего хочется безудержно выть,  понимая всё же, что остался один, что даже нелюбимая жена не спросит тебя:

     «Как  себя чувствуешь родной,   давай позавтракаем вместе..."

    Уединение можно себе обеспечить,даже  находясь с кем-то рядом, когда хочется побыть наедине с самим собой, о чём-то подумать, поразмышлять, но потом вынырнуть  из него, как из накрывшей морской волны и плыть дальше вместе со  всеми, но не в одиночестве, а ощущая рядом ту руку, которая в любой момент поддержит тебя, не даст утонуть, опустившись на дно моря или  океана, где ты и впрямь останешься  совсем один, в том, так желаемом одиночестве, но это будет твоя состоявшаяся смерть, как и подобием смерти является  одиночество, в котором ты так неожиданно оказался и решил, что это возможность наконец–то,  свободно пожить.

     А профессору говорили, те, кто не на метафорическом уровне познал всю цену одиночества, кто давно  ушёл от красивых рифмованных фраз про свободу в  одиночестве, зная, как быстро  радость одиночества перерастает в одиночество – сука, ему говорили о том, что   одиночество и уединённость, это   разные состояния, и  о  том, что Диоген плохо кончил, памятуя,  что  профессор ассоциировал  себя с философом, но  который   не был отшельником, он был аскетом, но не чурался  людей,  а наоборот  тянулся  к ним.
Но нет,  профессор   стоял на своём:

           —    Не лезьте в придуманную бочку. Второго Диогена она не выдержит.
Всё отнекивался со смешочками   он, не выдержав жизни вместе с женой, но решив, что выдержит  наставшее   долгожданное  одиночество.

Он даже сравнивал себя с Львом Толстым, вспоминая историю того, о том, как писатель  ушёл от семьи, и  умер свободным человеком,   но забывая о главном,   что  он умер,  оставшись в одиночестве.   Да и  не от семьи  уходил  Толстой, а от церкви,  желая  последние годы соответственно своим взглядам прожить, и пытались его спасти врачи, но не сумели.

        И тем не менее,   ничего так не тяготит человека, как безликая гулкая тишина, не откликающаяся  никакими    звуками, когда будто ватой заложены уши, но уже навсегда, и радость познания тишины быстро становится тем крестом одиночества, когда ты перестаешь слышать жизнь, биение её сердца, ища свободу  совсем ни   там, где она должна  была   быть, когда мог быть свободным духовно, не пуская  к себе, но отдавая часть себя кому-то, и не важно кому конкретно,  и понимая, что  делаешь благое дело,  и от сознания своей нужности в этом мире, от того, что не так одинок, как тот волк, что ушёл из стаи,  потому что вынужден был покинуть  своих сородичей   из-за возраста, но у волков  так принято, но только  не у людей, которым порою приходится   выть от одиночества,  как тот старый  волк, оставшийся  вне своего клана,  на луну ещё и от    понимания, что  стал   полностью беспомощным, оставшись совсем один, а твои красивые фразы о свободе,  о достижениях   в состоянии беспомощности так и   вовсе становятся парадоксальны и   нелепы, потому что, о  каких достижениях тогда можно говорить, если ты ничего не можешь,  ты один и ты беспомощен, как  частичка от   атома, без его ядра  и без остальных  частиц-атомов, из которых состоит человек, и без которых он становится трупом, разложившимся на эти атомы.

15.07.2019 г.
Марина Леванте