“Look, if you had one shot, one opportunity
To seize everything you ever wanted,
One moment,
Would you capture it or just let it slip?”
В хороших районах всегда есть кнопочки на перекрёстках. Нажимаешь – и ждёшь белого сигнала для перехода улицы. Этот признак вместе с полицейскими камерами на столбах отличает здесь, на юге, благополучие от неблагополучия.
Сегодня меня снова предлагали подвезти до дома, но мне хотелось пройти через расслабляющий ритуал – сесть в автобус и надеть наушники.
Стою на перекрёстке. Меня догоняет Сумад. Сумад из Индии, мы познакомились меньше трёх недель назад, но уже неплохо подружились. Я нажимаю две кнопочки – для меня и для него, но Сумад переходит улицу вместе со мной.
- Anna, что я сделал не так?
- Сумад, всё замечательно, что ты сделал не так?
- Ты избегаешь меня.
- Я общаюсь со всеми, мне интересно поговорить с каждым, когда ещё я встречу столько людей из всех этих стран?
- Anna, I feel it.
Я никого не избегала там сознательно. Но когда меня начинает стеснять внимание, я тоже feel it и хочу побыть одна. Или позаниматься делом, которое привело в конечном итоге к тому, что все мы здесь, в South Chicago, собрались и ждём автобусов в наши временные дома.
Сумад неожиданно снимает очки и вытирает слёзы. “Чёрт”. Я в полном замешательстве. Девять часов, темнеет. Я ничего не понимаю. Это что-то большее, чем просто языковой барьер.
- I can’t leave you in this condition!
- Anna, your bus is coming.
- I can’t leave, let’s go.
Я показываю жестом идти со мной, и мы идём несколько остановок. Он рассказывает о своём детстве, о бедности, о матери, которая брала его с собой на работу и оставляла там в углу. О том, что он всю жизнь донашивал одежду за своим отцом. О том, что вчера первый раз купил себе что-то новое. Его мучают флешбеки. Садимся в автобус.
“Хороший автобус уехал без нас, хороший автобус уехал прочь.”
Я переживаю о том, как Сумад будет один возвращаться домой. Он хочет оставить мне свои часы и ноутбук, чтобы их не украли, когда он будет совершать в одиночестве обратный путь (автобус Сумада едет в совершенно противоположную сторону от моего). Он хочет разговаривать со мной несколько часов, как в прошлое воскресенье, когда мы поехали на север в индийский квартал.
“You are very closed, Anna”. Ага, я уже это слышала. Чаще, чем то, что я очень “straightforward”.
Red Line – говорящее название ветки метро. На юге Red Line надо садиться в первый вагон, где есть кнопочка вызова полиции. Но лучше вообще туда не садиться.
Мы проезжаем конечную Red Line. Она расположена на эстакаде над шоссе. Вдалеке виден downtown с небоскрёбами. Я ценитель урбанистических пейзажей, особенно под музыку, но сейчас я занята. Я пытаюсь объяснить Сумаду, что жизнь не всегда будет такой, как сейчас. И что ему следует напоминать себе о мимолётности того, что происходит. Это всё временно, я уже это знала на тот момент. Мне тяжело рассуждать по-английски на такие темы, на какие я с трудом говорю даже на родном языке. Иногда я смешно выгляжу, пытаясь закончить фразу жестикуляцией, и лезу в переводчик.
Мы не всегда будем чувствовать то, что чувствуем сегодня. Нам сложно описать эту боль, потому что она не имеет материального субстрата (“Покажите мне рукой, где у вас болит? Какого характера боль?”). Поэтому нам кажется, что она не существует. Но она существует, принимая разные формы, до тех пор, пока человек способен размышлять.
Спустя несколько дней я снова отказываюсь от предложения меня подвезти. Как назло, начинается гроза. У меня нет зонта. У меня нет плаща. У меня нет самодостаточности. Вода везде, она просочилась в мой рюкзак, наполнила мои ботинки и пропитала мою одежду и волосы. Я становлюсь под козырёк чужого дома и боюсь, что сейчас выйдет хозяин этого дома, и случится южночикагский конфликт. Я начинаю плакать.
На следующий день болит горло, и из-за хриплого голоса я беру всего одного пациента. Ещё через день Сумад приносит мне тёплое молоко.