Глава 6
В тихой обители
Узнав, что Галина Артуровна Бениславская сотрудничает с ГПУ, Есенин тотчас покинул ее. Софья Виноградская пишет: "От Бениславской ушел, а идти было некуда". В Москве не оставалось ни одного друга, который не пошел на службу к большевикам или не стал секретным сотрудником ГПУ.
Василий Наседкин, к которому Есенин еще недавно относился с полным доверием и хотел издавать с ним журнал, теперь тоже был в стане "прожекторцев". Это после смерти Есенина, сразу взявшись за перо, он напишет о нем: "Три дня, выйдя из больницы, он пил, и я его не видел".
Если не видел, то как же ты утверждаешь, что Есенин пил? Таковым был последний надежный товарищ.
В это же время Есенин порвал отношения с Иваном Приблудным (Овчаренко), хотя еще недавно возил его в Константиново. "Что заставляет Приблудного увиваться возле Есенина на задних лапках?", "беспринципный юноша-забулдыга", "есенинский адъютант" — такие нелестные характеристики оставили о Приблудном Акульшин и Семеновский — современники поэта.
Софья Толстая так записала в дневнике об отношении мужа к этому чаловеку: "9 июля. Четверг. Дома бил Ивана Приблудного".
По своей ли доброй воле или по пьянке, но Иван Овчаренко (это его настоящая фамилия) тоже становится секретным сотрудником ГПУ. Позже, из протоколов допроса (а арестовывался он трижды) стало известно, что этой работой он тяготился и рассекретил себя еще в 1926 году. Об этом пишет в своей книге Станислав Куняев.
Переезжая к Софье Толстой, Есенин, наверное, думал о тихой пристани, где мог посемейному жить и в спокойной обстановке работать. В доме-музее царили патриархальная старина, уют и тишина. Не тут-то было!
Не успел перебраться, как дом превратился в Содом. Толпы посторонних людей, попойки, драки. Так напишут в воспоминаниях, хотя младшая сестра, Александра Есенина рассказывает другое:
"Вечера мы проводили одни, без посторонних людей: Сергей, Соня, Катя, я и Илья. Иногда к нам заходил Василий Федорович Наседкин. В то время он ухаживал за Катей. Его любил Сергей, и Наседкин был у нас своим человеком. Даже 18 сентября, в день регистрации брака Сергея и Сони, у нас не было никого посторонних. Были все те же Илья и Василий Федорович".
И в последний его день, 23 декабря, тоже никого не было посторонних: "Мы сидели втроем у Сони: она, Наседкин и я", — вспоминает Александра.
Но прочтите, например, письма Ольги Константиновны Толстой подруге Р.А. Кузнецовой от 11 января 1926 года и придете в ужас.
"Когда увидимся, расскажу более подробно, а в письме невозможно — слишком безобразно и тяжело, непередаваемо.
(...) Он почти всегда был пьян, день превращал в ночь и наоборот; постоянно у нас жили и гостили какие-то невозможные типы, временами просто хулиганы пьяные, грязные. Наша Марфуша с ног сбивалась, кормя и поя эту компанию. Все это спало на наших кроватях и белье, ело, пило и пользовалось деньгами Есенина, который на них ничего не жалел. Зато у Сони нет ни башмаков, ни ботиков, ничего нового — все старое, прежнее, совсем сносившееся...
Ежемесячно получая более 1000 руб., он все тратил на гульбу и остался всем должен: за квартиру 3 месяца мне (еще с лета) около 500 руб. и т.д. Ну да его, конечно, винить нельзя, просто больной человек, но жалко Соню".
Это письмо Ольги Константиновны, как и многие письма о Есенине, отмечены правдоподобием. Примечательно другое: Ольга Константиновна с ними в этом доме не жила. Верно то, что в Госиздате ему до апреля за собрание сочинений должны были выплачивать по договору по тысяче рублей, но Евдокимов уже объяснил, каких мук и издевательств это стоило Есенину. Знала об этом и Ольга Константиновна: в августе 1925 года пишет дочери, что Илья ходил в Госиздат за деньгами, "обещали деньги только после 20го!"
Ольга Константиновна пишет, что Есенин задолжал за квартиру за 3 месяца. Но вот опубликована одна из последних записок Есенина:
"Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю, и потому нецелесообразно платить лишние деньги, тем более повышенно".
И в записке сестре в это же время: "Узнай у Сони, почему мы одни все время платили за квартиру, за газ и электричество".
Несмотря на договор с Госиздатом, экономическая удавка плотно захлестнула его шею и сдавливала так, что нечем было дышать. В каждом письме, в каждой записке этот крик.
22 июля 1925 года — в издательство "Современной России", т. Берлину:
"Прошу Вас выдать мой гонорар по Вашему усмотрению моей сестре. С. Есенин".
Июль 1925 года: "Милая Анна Абрамовна! Позвоните Марку и возьмите у него 50 руб. до среды на свое или мое имя". Любящий С. Есенин".
18 августа 1925 года, Чагину:
"Дорогой Петр Иванович! Скажи Фришбергу, чтоб он дал (...) денег для меня".
13 октября 1925 года В. Казину: "Голубь Вася! Устрой немного денег. А то до получки сижу без сантима. Твой С. Есенин".
16 октября 1925 года: "Дорогая Анна Абрамовна! Ты всегда была моим ангелом-хранителем... Половина жизни за 100 руб. И целая поэма о гнусности денег.
Твой С. Есенин".
Друзья, все друзья давно уже были на службе у большевиков — советские служащие. И только Есенин оставался сам по себе.
С перездом Есенина в "тихую обитель" "сразу же резко изменилась окружающая обстановка". В дом-музей начали постоянно подселять жильцов. Это называлось "уплотнение". Ольга Константиновна всячески боролась с этим незаконным заселением. Дошло до судебного разбирательства.
"Устала я от всей этой истории, Соня, ужасно и потому не обижайся, что я иногда ворчу. Ведь ты подумай, благодаря непрактичности и халатности С.А. я целое лето не выхожу из неприятностей".
Знала бы Ольга Константиновна, как в первую очередь сам Сергей Александрович страдал от создавшейся обстановки! Прописывали всех, не прописыва ли только мужа, то есть Есенина, находя для этого всякие причины, вплоть до военного билета, что к прописке, как выяснила Ольга Константиновна, не имело никакого отношения.
Обстановка в доме была такова, что Ольга Константиновна предпочитала жить у Чертковых. Из писем Софьи Андреевны Толстой-Есениной:
"Ужасная Москва где-то далеко и верстами, и в памяти" (из письма Эрлиху).
"Москва кажется дьявольски кошмарным сном" (из письма матери).
После гибели Есенина 24 июля 1926 года пишет Александру Федоровичу Кони из Коктебеля:
"Вы спрашиваете обо мне. Я поехала в Крым по настоянию моей матери и по усиленному приглашению моих друзей Волошиных. В Москве я измучилась и издергалась до последней крайности. Здесь рада избавлению от города, шума, дрязг. Но что такое отдых, я, кажется, больше не знаю".
И через два года Соня с содроганием вспоминала это время: "Как было плохо, когда было слишком много близких, и как грустно и страшно, когда я совсем одна". Куда же подевались "уплотненные" родственники и знакомые? Не стало Есенина — не стало и необходимости в "уплотнении"?
Одно дело, когда лгали о есенинском пьянстве посторонние люди, другое дело, когда такие "непередаваемо безобразные" сведения исходили от Ольги Константиновны. Есенин знал об этом. И мог предполагать, что и Софья участвует в этих разговорах. 19 декабря в письме матери Софья пишет:
"Если вы любите меня (...), то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чем не винить. Что из того, что он пил и пьяным мучил меня. Он любил меня, и его любовь все покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива... Благодарю его за все, и все ему прощаю. И он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь, какую он, душа его, родили во мне, это бесконечное счастье".
И еще из этого письма: "Как любовник он мне совсем не был нужен. Я просто полюбила его всего. Остальное пришло потом. Я знала, что иду на крест, и шла сознательно, потому что ничего в жизни не было жаль. Я хотела жить только для него. Я себя всю отдала ему. Я совсем оглохла и ослепла, и есть только он один. Теперь я ему больше не нужна, и у меня ничего не остается". Но вот в письме Евдокимову (он редактировал собрание сочинений Есенина) Софья Андревна сообщает, что ей предстоит поездка за рубеж: "Если мне это дело удастся, и я попаду за границу, то я смогу сделать кое-что полезное для нашей с Вами общей работы около С.А.
" Поездка ее не состоялась. Надо ли объяснять, почему? Уже в 1927 году весь этот фактический материал мог стать достоянием читателей и, конечно, в гораздо большем объеме. Еще жива была Айседора Дункан. Живы были все, с кем Есенин встречался за рубежом.
В музее Ясной Поляны и теперь живы легенды о Есенине. В доверительной беседе вам порасскажут многое о недостойном поведении отпетого негодяя. Должно быть, по этой причине ни близкие, ни дальние родственники Толстых с есенинскими родственниками отношений не поддерживали. Одна Софья Андреевна не порывала связи, и насколько было в ее силах и возможностях, помогала родителям (добилась, например, для матери поэта персональной пенсии), сестрам и детям Есенина, которым ох как нелегко пришлось после его гибели
Продолжение следует