Молчаливая процессия медленно, шаг за шагом, будто стекающий с ложки наигустейший мед, продвигалась по мрачно-дождливой темноте кладбища – последнего пристанища человеческого тела. Тучи сгустились, и их черные пальто перекрыли всё небо. Чуть повыше, натянув меховые воротники, они продолжали свой ворчливый говор, попутно, обильно сдабривая землю прозрачной водой, из своих бархатных леек.
Люди шли тише дождя, их было почти не видно, все они сливались с чернотой соснового леса и тусклым блеском мраморных плит, обнесенных аккуратными оградками, которые были, как заботливо утянутый корсет молодой фаворитки, из-за которого она через час упадет от удушья прямо посреди бала, и больше уже не встанет…
***
Оградка… это забор, за которым оставляют тело и запирают душу, чтобы ни что из этого не вышло обратно к живым. Ах… А впрочем это глупость…
***
Процессия тянулась по мокрой грунтовой дорожке. Некоторые идущие запинались. Грязь, разлившаяся на сырой земле, будто королева, пришедшая в свои владения, липкая и вязкая, как кисель, как глина, она приобрела яркий и донельзя насыщенный цвет крови. Как сказали бы наши бабушки – это дурное знамение. Но нет. Это просто мергель в почве.
Дождь, статично, шумел. Не шел. У шага более колоритный звук и отблеск, отстук звонче и переливов в нем гораздо больше, там капли бьются по очереди, по какому-то незримому плану – согласно великому замыслу, но не здесь, и не сейчас. Тут они просто падают, друг за другом, поток за потоком, волна за волной.
***
Грубо. Скучно… и пошло… что ли…
***
Люди тоже шли друг за другом. Шли за гробом. Мокрые и изнуренные. Оркестр: два трубача, валторнист и скрипач – явный еврей, пропали два поворота назад, если еще не раньше, хотя их отголоски еще были слышны гостям этого «торжества» – или им просто так казалось.
Песок часов исчезал, а они все шли. Врезались клином в кладбищенский мрак, как горная струя вонзается в скальную брешь. Ветер противно подвывал, резко рвал озябшую листву и хвою, гнул старые ветви, драл чернеющую кору.
Ноги невольно чмокали грязью. Одежда пачкалась и промокала насквозь, буквально за доли секунд. Они шли под дождем, те немногочисленные родственники и друзья, что согласились не только «повеселиться» на пышных поминках, но и проводить в последний путь. Так сказать, проконтролировать процесс…
Помню… Помню… Помню пыльные мостовые. Красиво, но ужасно душно. Тогда слепило солнце, а вот сейчас темно. Пыль тогда ютилась по всем углам, гадила на одежду и туфли. Асфальт тихо трещал, мосты звенели, железо блестело, а я дышал. Как хорошо было дышать. Как прекрасно было, когда легкие наполняются кислородом, раздуваются в грудной клетке и ширятся всё дальше и дальше. Тогда их наполнял спертый воздух жажды и сухости. Во рту ощущался противный привкус пыли. Как же я тогда хотел спать.
Гроб намокал. Постепенно разбухали дубовые доски, расклеивался алый бархат, как внутри, так и снаружи. Красный покрой, лежащий сверху гроба, давно уже намок и теперь через щели гнилой доски влага стекала на лицо мертвеца.
Ему было темно и мокро.
Вода скапливалась на ткани прямо над телом. Копила силы. И капала. Она падала на его длинный орлиный нос, которым он всегда гордился. Потом неспешно протекала по высушенной и припудренной коже век и уходила за ухо. Другая капля проходила по щеке. Третья исчезала на его губах. Четвертая еще собиралась с силами.
***
Ресницы намокли. В приоткрытом глазу неприятно защипало. Он облизал намокшие губы и открыл глаза. Но их не обжег яркий свет. К слову, его вообще было совсем мало: сквозь щели в измокших досках и, проходя через фильтрацию красной ткани, он чуть кружил на лице в районе глаз.
Не до конца осознавая все происходящее, он попытался потянуться рукой к собственному лицу, чтобы отереть его, но это у него не получилось. Он почувствовал онемение. Постепенно приходя в сознание после дремоты, он не прекращал попыток пошевелиться. Постепенно он начал понимать, то, что его сковало намертво от долгого лежания на одном место. Но и к тому же, после беглого осмотре места прибывания, оказалось, что какие-то заботливые люди, пришили его к подкладке гроба, предварительно плотно завернув в толстую простыню.
И в тот момент, он понял, куда он попал. Болезнь… болезнь, мучавшая его с самого детства сыграла с ним злейшую шутку.
Говорила мне матушка: «Смотри, сынок, доиграешься, так и схоронят тебя, как миленького»… А я-то дурак…
И вот теперь он лежал здесь. В гробу.
Смятение, ужас и паника сковали его намного крепче, чем пресловутое онемение и нитки. Опомнившись от небрежного соприкосновения с поверхностью он начал кричать, но, как на зло, усилившийся ливень, с функцией града полностью заглушал его стоны, проходящие через щели гроба. Он попытался качнуться, но это плохо вышло – не очень получалось качаться в узких рамках мокрой ямы.
Почва постепенно обваливалась.
***
-Какой хороший человек был! – закричал высокий мужчина.
-А добрый-то какой! Всегда все лучшее отдавал детям! Помогал-то сколько! – взревела рыжеволосая барышня, крупного телосложения, да так громко и нескладно закричала, что чуть ли не угодила в могилу раньше времени.
За ее спиной спешно, не без едкой иронии, перешепнулись: «Переигрывает с…».
Молодая девушка, в центре шеренги, нагло жевала жувачку.
Седой мужчина, стоящий поодаль от процессии, просто тихо плакал, вжавшись в сосновую ветку и сминая в руках поношенный гаврош.
Еще с десяток людей молчали, другие стонали. Зонты не открывали.
После громких всхлипов и попыток инициирования истерик, и даже одинарной инсценировки самоубийства – брюнетка, сдобренная силиконом, кинулась в гробовую яму, но ее схватили совестливые мужчины, скромно хихикающие сжимая ее тело в попытках не пустить ее ко второму заходу, на место искусственной трибуны вышел один человек. Солидный, но по лицу очень интеллигентный, мужчина, серьезный и суровый. Он, сдерживаясь в высказываниях, и грамотно выбирая выражения, сухо сказал правду об «усопшем», поддержав известную поговорку – «О мертвых либо правду, либо ничего» - после чего спешно исчез.
После этого увеселенные гости, почувствовав всю накаленность трагичного момента, похватали по горсточке землицы русской и стали активно ими забрасывать гроб. Притом очень добротно и совестливо.
***
Громкие и нескладные стуки наполнили пространство гроба. В ушах задребезжало. Затем удары стали чаще и внушительней – в ход пошли лопаты.
«Труп» закачался, изо всех подвластных ему сил, заорал благим матом. Стал биться в конвульсиях. Молиться. Умолять. Просить. Но тщетно. И все же, он отдаленно ликовал - он оказался прав – Его нет.
***
Наверное, это уже мои последние мысли. Мне уже сильно плохо. Я продрог. Замерз. Я весь мокрый. Я пытаюсь трястись, но это не сильно получается. Я не могу согреться. На мое лицо все время стекает пропитанная землей вода. Кислорода становиться все меньше. Думать все сложнее, ужасно страшно. Я рыдаю.
Ужас в том, что я под землей. Нет без выходных ситуаций? А что на это вы скажите, господин Врунгель?
Хах… А с кем я разговариваю? Кому все эти мысли? Для кого? И зачем? Зачем всю жизнь эти постоянные диалоги?
И все же… Я прожил не самую короткую и вполне неплохую жизнь. Мог бы и еще, но, как не странно - «не судьба». Мой кошмар в том, что я уснул летаргическим сном. Когда-то давно… Ну как давно? Лет пять назад, я запретил вскрытие своего тела. Ну, вот и получил, не вскрыли… Смешно. Глупая смерть…
Я в конец ослабел. Тело обмякло и окончательно онемело.
***
Где же ты?!!! С… Где?!!! Почему так долго?!!!
Смерть…..!
Мне плохо… Мне очень плохо… И честно… Мне себя жалко. А это ужасно, я всегда унижал людей жалеющих себя… Ужасный бумеранг.
И вот тут я думаю… а что же мне еще делать, я стал понимать, что это все они…
Я знаю-то… они все знали, я им говорил… Особенно Лида… Но ничего не сказала… к…. Они ж все знали, но все равно меня закапали.
Я им помешал. Всегда мешал. Везде мешал. Вот меня и закопали… Хороший урок. А говорили 90-е кончились…
***
Гроб – это ограждение, которое сковывает и прячет человека. Его тело. Кладбище – это как тюрьма, в которой прячут мертвых от живых. Как будто те избавляются от этих, как от болезни, запирают их, закапывают, скрывают от мира, забирают его от них. Они скрывают их от жизни, от мира, от повседневности, потому что те мешают им, они не дают им наслаждаться «бессмертием» - вечностью материального мира, который будет с ними до их «конца», после которого их тоже спрячут.
***
Вскоре все ушли. Вместе, все как один. Лишь человек с гаврошем задержался.
Зонты открылись. Мерседесы разъехались. Темнота и мрак тихо пожрали остатки света. Природа никогда не рыдала, оно просто заливала. Сдабривала. Топила.
Теперь, когда надоедливая процессия исчезла, грязь, мутная и влажная, заполонила всё вокруг, пожрав и остатки грунтовой дороги. Сосны печально качались и напевали свой несчастный мотив. Ветер кружил меж их стволов. Тучи хмурились. Мир чернел. Буря завывала. Капли и град. Боль…
Человек, в багровом костюме, прошелся по грязи, не касаясь ее своими туфлями. Он неспешно положил красно-алую розу на земляную горку примятой, постепенно упускающейся, земли. А затем ушел в лес, под дождем, который шел сквозь него.
И молнией с громом в том лесу никого не удивишь…
И вас всех спрячут… К нам.
PS: а неграмотных ложат)