- Неужели мне удалось уговорить вас выступить с лекцией в галерее, Кристиан?
На часах было без пяти девять утра. Судя по потрепанному виду Самуэля Муна, он вряд ли спал больше трех часов, а до того, как отправиться в объятия Морфея, крепко заложил за воротник, но все эти обстоятельства не мешали художнику сиять от счастья и довольно потирать руки. Или следует говорить «моему деловому партнеру»? Ведь, как ни крути, этой галереей мы теперь управляем вместе.
- Меня соблазнила интересная тема.
- Думаю, этот момент стоит запечатлеть для истории.
А заодно и для моего дневника приступов социофобии, если бы я вел таковой.
- Журналистов собралось предостаточно, мистер Мун. Убежден: они справятся с этой задачей.
- Кажется, мы уже тысячу раз договаривались о том, что перейдем от фамилий к именам. Когда-нибудь мы выпьем на брудершафт.
Желание упомянуть о том, что со спиртным следует быть поосторожнее, было нестерпимым, но я сдержался.
В дверь кабинета постучали, и на пороге появился Пол, один из недавно нанятых нами сотрудников, отвечавший за новую экспозицию.
- Мистер Мун, доктор Дойл. Публика уже собралась. Мы можем начинать. - Он окинул взглядом стол и посмотрел на меня. - Я возьму конспект лекции - или вы хотите просмотреть его еще раз?
Я с улыбкой кивнул помощнику.
- У меня нет конспекта лекции, Пол. Я не писал их даже в те времена, когда преподавал в Оксфорде. Люблю импровизацию. Конспекты отвлекают.
- Но программа… - попытался возразить он.
- Я помню все пункты лекции, заявленные в программе. Не переживайте, слушатели не разочаруются.
Самуэль проводил Пола взглядом и хмыкнул.
- Этот малец не вызывает у меня доверия, - глубокомысленно изрек он. - Какой-то растерянный и нерасторопный.
- Зато вкус у него превосходный. Экспозицию он оформил отлично. А большего и не требуется. Идемте. Начало назначено на девять. Публика не любит ждать.
***
Обычно лекции проводились в большой светлой аудитории с кафедрой и удобными мягкими креслами, наводившими на мысли об университете, но сегодня слушатели собрались в одном из трех основных залов галереи. В самом первом, с которого искусствовед предлагал зрителям начать знакомство с картинами. Брайан и Селена, попеременно выступавшие в этой роли, стояли в нескольких шагах от меня и раздавали желающим каталоги. Их привезли пару дней назад, безбожно завалив все сроки. К счастью, мы не обнаружили ошибок ни в кратких биографиях художников, ни в названиях полотен.
Увидев меня, Селена передала свою стопку каталогов Брайану и подняла руки.
- Друзья, - обратилась она к публике, - минутку внимания. Сегодня особенный день. Полагаю, вы все - или почти все - знакомы с этим джентльменом. - Она вежливо кивнула в мою сторону. - Это доктор Кристиан Дойл, арт-директор нашей галереи и один из ее владельцев. Он знает об истории искусства все - и немного больше. Любой из художников в этом городе почтет за честь посетить одну из его лекций. И сегодня нам выпал уникальный шанс. Доктор Кристиан Дойл расскажет о роли субъективных переживаний в художественном творчестве. Он будет говорить о мире, который создает в своих произведениях каждый творец, о том, какую часть замысла воспринимает зритель, а также о том, стоит ли отказываться от желания придать полотну личную и не всегда понятную другим окраску в угоду популярности работы.
Я благодарно кивнул слушателям, пережидая аплодисменты.
- Спасибо. Боюсь, после такого пышного предисловия моя лекция покажется вам несколько пресной. С другой стороны, частенько зритель воспринимает наполненные личным смыслом картины как пустые и ничего не значащие полотна. Многие искусствоведы говорят об особом навыке, который вырабатывается у профессиональных почитателей изобразительного искусства - если, конечно, таковые существуют. Они убеждены, что большая часть людей неспособна считывать тончайшие оттенки эмоций с холста, и эти люди замечают лишь то, что лежит на поверхности. Это звучит очень соблазнительно, если мы вспомним миф о непонятом творце, страдающем от одиночества и отсутствия отклика. Девяносто пять процентов людей на Земле физически не приспособлены к тому, чтобы вникать в суть искусства, говорит он. А если так, то нет никакого смысла в создании по-настоящему глубоких и прочувствованных картин. И он попадает в замкнутый круг, совершая классическую ошибку - приносит свои личные замыслы в жертву ради внимания публики. Как вы думаете, что случится с ним дальше?
- Он перестанет рисовать, - предположила молодая светловолосая девушка, достававшая из чехла зеркальный фотоаппарат.
- Превратится в коммерческого иллюстратора и сможет рисовать только то, что ему заказывают, но не больше, - высказался стоявший рядом с ней мужчина в растянутом темно-зеленом свитере. Он виновато улыбнулся и добавил: - Как я.
Других предложений не поступило, и я продолжил.
- Часто такие художники становятся критиками. Творческие люди, потерпевшие неудачу в попытках реализовать себя, становятся самыми жестокими из критиков. Они неустанно ругают современное искусство, вздыхают о былых временах, когда картины якобы были лучше, в пух и прах разносят новичков и вечно сомневаются в таланте опытных и признанных художников. Вот одна из их любимых мантр: «Для того, чтобы по-настоящему понять суть того или иного полотна, нужно смотреть на него глазами создателя». Иными словами, вы не поймете картину, если не будете смотреть на нее глазами написавшего ее художника. Вы не поймете книгу, если не будете думать так, как думал ее автор. И не постигнете истинной глубины музыкальной композиции, если не начнете слушать ушами композитора. Звучит странно, не так ли? Но именно это оправдание бывшие художники и нынешние критики используют чаще прочих, когда речь заходит о справедливости их высказываний. Ведь они когда-то рисовали, а, значит, могут поставить себя на место живописца. Здесь раскрывается подлинная суть ловушки. Нереализованный художник осознанно или неосознанно завидует более успешным коллегам. Увиденным им картины могут быть гениальными, но очки с абсолютно черными стеклами, которые он добровольно носит с тех пор, как отложил кисть, делают его слепым. Прошу вас взглянуть на это полотно. Изучите его повнимательнее и подумайте о том, какие чувства оно у вас вызывает. Если кто-то захочет высказаться вслух, пожалуйста, не стесняйтесь.
На картине, которую художник решил оставить без подписи, был изображен еще не раскрывшийся, но уже начавший высыхать бутон розы. Часть лепестков отпала, превратившись в пыль, некоторые побледнели, остальные до сих пор сохраняли свой цвет.
- Будь вы тем самым критиком, получившимся из нереализованного творца, - возобновил я свой монолог, - вы бы отметили неудачную композицию и неуверенный мазок кисти. Возможно, сказали бы что-то о банальности сюжета. И вынесли бы вердикт: такой сюжет подошел бы для одного из первых снимков начинающего фотографа. Но, держу пари, каждый из присутствующих в этой комнате сейчас думает о своем. Кто-то вспоминает путешествие в прекрасные розовые сады. Кто-то грустит об утраченной любви. Кто-то усмотрел в увядании признак надежды, а кто-то усмотрел увядание, которое рано или поздно ждет всех нас. Работа художника - поймать образ или историю, выловить их из неисчерпаемого потока, доступ к которому есть у каждого творца, а потом изобразить на холсте, придать идее четкий вид, переложить ее на язык, доступный зрителю. Ни одна идея не будет реализована в полном и абсолютном соответствии с изначальным замыслом. Один зритель из тысячи догадается о том, какие чувства владели художником в момент работы над полотном. Означает ли это, что мы должны писать лишь понятные и простые вещи? Означает ли это, что зритель отворачивается от глубоких, детальных, прочувствованных картин? Мой ответ - нет. Нет, нет и еще раз нет. Если бы мы творили лишь ради того, чтобы нас поняли, то не провели бы ни одной линии. Искусство - не математика, не уравнение, которое имеет конкретные решения. Искусство - это процесс, в рамках которого творец открывает часть своей души и пытается протянуть нить к душе почитателя его творчества. Цель искусства - заставить нас выйти из привычной реальности, оно приоткрывает дверь в мир чувств. Некоторые люди плачут, слушая музыку, но не могут ответить на вопрос «почему». Между тем, ответ прост: искусство говорит с нами на языке образов и эмоций. Он уникален для каждого. Он уникален для художника и для того, кто смотрит на его картины. Открывая душу, мы создаем особое пространство, из которого каждый может взять свое. В тот момент, когда картина закончена, изначальный замысел теряет смысл. Что бы вы ни имели в виду, работа завершена. И начинается самое главное: процесс взаимодействия со зрителем. Ценность полотна измеряется не правильной перспективой, не умелым использованием палитры и даже не уникальностью сюжета. Ценность полотна измеряется наличием отклика в душе того, кто его созерцает. Отчасти поэтому я люблю повторять: нет ничего ценнее молчания. В молчании мы погружаемся в себя и концентрируемся на том, что на самом деле чувствуем. Хотя я, наверное, немного кривлю душой. Не знаю ни одного художника, который остался бы равнодушным к восторгам зрителя.
Я поклонился под добродушные смешки и аплодисменты.
- Надеюсь, здесь нет критиков, и я никого не обидел. Продолжим знакомство с картинами. Впереди много интересного.