Металлические опилки моего фальцетного голоса притягивали её магнитом.
Кроме того, нас единила общность интересов - её праздный, мой шкурный.
Закваска разная, а на вкус мы оказались одинаковыми.
И лишь изредка она доставляла мне боль в праздничной обёрточной бумаге, перевязанной голубой лентой.
И тогда меня осаждали непроветриваемые мысли, убеждаясь, что замысел не всегда несёт в себе логический смысл.
Но я терпеливо сносил удары судьбы, вот куда - не скажу.
Прошло энное количество времени, чтобы остаточные явления здравого смысла не воспринимались существенной потерей.
Наоборот, мы смирились с тем, во что нас окунула повседневная действительность, на которую мало чем можно было повлиять.
Она не принадлежала мне полностью, да и я не был её кумиром, не считая создаваемого мной в порывы гнетущего откровения.
Она в шутку называла меня шахтёром без шлема с лампочкой Ильича, редко выбиравшегося на свежий воздух из завала работы, которой я не только не гнушался, но и наслаждался, избавляясь от одиночества.
Вообще-то я по натуре буйный, но после плотной трапезы мирно засыпаю... в закрома Морфея.
Думаю, вы уже обратили внимание, что писать просто я не могу, потому что простота хуже воровства. Не мной это первым сказано и подтверждено.
Правда, у Льва Толстого на этот счёт мнение с моим не совпадает.
Но кто виноват в том, что он не дожил до наших селиконовых дней.
А не сбеги он на старости лет из дома, неизвестно во что было бы всё это вылилось.
Может сидели бы мы с ним, два долголетних растения, за чашкой чая и читали друг другу написанное.