Я родился в 1964 году и помню себя с очень раннего возраста. Конечно, для каждого время его детства – самое лучшее. Но я всё же хочу обратить внимание на эпоху, а точнее на то, что шестьдесят четвёртый – это девятнадцать лет после окончания Великой Отечественной войны.
Хотя эти годы и сами по себе интересные. Но всё-таки, что такое девятнадцать лет? После окончания второй Чеченской прошло уже почти столько же.
И то время характерно одним: оно было постпослевоенным. И мало того, что мои родители пережили войну, вокруг было много фронтовиков и среди родственников, и среди соседей, знакомых, просто земляков.
К счастью, это время ещё не прошло. Остались ещё ветераны среди нас. И все ныне живущие могут назвать своих участников Великой Отечественной, знакомых им лично. Если не все, то многие.
Но вот хочется сказать именно о тех фронтовиках, с которыми приходилось общаться близко, разговаривать, в том числе о войне, жить поблизости или видеть их ранения. Потому что у нас в школе, например, тоже были встречи с ветеранами, приходили они по приглашениям, что-то рассказывали, но как-то в памяти ничего не отложилось.
Ещё, кстати, на дверях квартир, на воротах домов были такие таблички, некоторые из них сохранились до сих пор: «Участник Великой Отечественной войны».
Вот небольшие воспоминания о некоторых из них в том виде, как я их запомнил, кратко.
Дядя Петя Пищулин.
Он женился на моей тёте уже в возрасте за пятьдесят. В детстве, будучи лет трёх, я ругался на него, когда он надо мной подшучивал:
-Пётр Иваныч, Пётр Иваныч! – обзывался я, а он хохотал. От этого я злился сильнее и опять выкрикивал: «Пётр Иваныч!» - а он опять смеялся.
У него было ранение в руку чуть выше кисти, как мне объясняли, разрывной пулей, от этого рука в том месте была вся в шрамах и искривлена. Он был добрым дядькой.
После женитьбы они не поделили дом с его мамой и сестрой, жившей отдельно, им же построенный, вынуждены были уехать в Киргизию, в город Фрунзе. Построили там большой саманно-кирпичный дом, который после распада Союза достался цыганам. Мы часто приезжали к ним.
Они очень тепло встречали. Пётр Иванович был очень хозяйственным, с золотыми руками. Будучи на пенсии, находил разные выброшенные вещи и восстанавливал их. С находящейся рядом сигаретной фабрики натаскал табака огроменную коробку и сигареты, некоторые из них были длиной больше метра. Он частенько поддавал понемногу и почти постоянно был навеселе. Тётю очень любил, а вот на Родину никогда не ездил.
Дядя Андрей Клоков.
Дядя Андрей был мужем папиной троюродной сестры. Они жили на соседней с нами улице в частном секторе, на окраине небольшого городка Сибай в Башкирии.
Я в садик не ходил, меня иногда оставляли с ним, он со мной нянчился.
Учил меня рисовать солдат в шинелях, раскрашивая их жёлтым и зелёным карандашами. Он был небольшого роста, щуплый. Но когда напивался, из ревности частенько устраивал серьёзные разборки с женой. Однажды вытащил из дома холодильник, унёс его из дома и выбросил в глубокую канаву. У них по улице как раз прорыли длинную и глубокую траншею для трубопровода. Несколько мужиков потом кое-как его оттуда достали.
У него помимо прочих наград была медаль "За отвагу". На фронт ушёл восемнадцатилетним пацаном. Корректировщиком был, согласно наградному листу, уничтожил пулемётчика и до взвода оккупантов.
Дядя Ваня Дружинин.
Дядя Ваня Дружинин был моим родным дядей, маминым братом. Он тоже был худым и небольшого роста. На войну его призвали в 41-м году семнадцатилетним.
В одном из боёв его ранили в руку, они тогда бежали в атаку. Попали в район локтевого сустава. Попал в госпиталь. Рука не сгибалась, не разгибалась. Поэтому его комиссовали. Однажды, когда я был уже взрослым, мы с ним немного разговорились о войне. Он сказал тогда:
-Это в кино показывают, как таскают раненых, вытаскивают из боя, носят на носилках. У нас ничего такого не было. Если можешь идти, сам идёшь, если нет, жди, когда после боя тебя заметят и заметят ли вообще. Что ж сорок первый год, самое начало войны. Всякое бывало.
Руку он постепенно восстановил благодаря специальным процедурам и тренировкам. После войны он работал на заводе в Медногорске. Приезжала бабушка, надо было её встретить, вещей много у неё было. Он отпросился с работы, но мастер его не отпустил.
Он поехал на вокзал, надеясь успеть по возможности, но опоздал на работу на четыре часа. За это его осудили и посадили на полтора месяца в тюрьму. Отбывал он вместе с отъявленными уголовниками этот срок, работали не покладая рук, а кормили, правильнее сказать, почти не кормили, пришёл, еле ноги волочил от голода и тяжелого труда.
На руке у него была татуировка: «Не забуду мать родную». Уже в возрасте за пятьдесят, проживая в Пензенской области, во время ремонта сельскохозяйственной техники, он сунул руку в цилиндр дробилки, а помощник не заметил и включил её, барабан начал вращаться, и ему оторвало кисть руки, той самой, с татуировкой.
Мама потом сетовала, зачем же он нанёс эту татуировку, и очень боялась, как бы кто из нас, её сыновей, не сделал себе тату, настолько сильно, что только из-за её страхов и переживаний по этому поводу, я не сделал себе ни одной, хотя соблазн был, при мне их делали в армии несколько раз. Предлагали и мне.
Дядя Роман Кишкин.
Дядя Роман был дядей отца. Всю войну прошёл сапёром, а в Сибае работал в карьере взрывником. Туда же устроил и моего отца, сначала в свою бригаду. Вот и взрывали они породу много лет. А мы каждый день в четыре, полпятого слушали «отпалку», которую слышно было по всему городу, и после этого ждали отца с работы. О том, что он воевал, никто и не говорил почти, и сам он об этом не говорил ничего, во всяком случае при мне. Правда, я был тогда маловат для таких разговоров.
Дядя Федя Орлов.
С дядей Федей я познакомился во Фрунзе в 5 лет, когда мы первый раз туда поехали в 69-м году. Он был начальником среднего звена на большом предприятии. На обеих ступнях у него не было пальцев, тоже результат ранения. Но внешне это никак не проявлялась, ходил он нормально.
Он угощал меня кукурузой, какой-то тёмно-жёлтой в початках, то ли жареной, то ли сушёной, со своеобразным вкусом, не сладкой, как сейчас продают, вкус которой я до сих пор пытаюсь вспомнить, найти похожую, но не могу. О том, что он воевал я знал только от родителей.
Дядя Митя Орлов.
Дядя Митя приезжал к нам из лесного Зилаира. Края, точнее района, на вершине уральских гор, сплошь покрытого высококачественным лесом. Именно в тех краях испокон веков ведётся вырубка ценных лесных пород для строительства домов. Он приезжал со своими коллегами по работе на ЗИЛе-157-м, и у нас ночевали. В каждый приезд он привозил мне по паре конфет «Мишка косолапый», за что я ему был очень благодарен, потому что, с моей точки зрения, необычнее, красивее, вкуснее и больше конфет просто не было.
Дядя Ваня Плешков.
Дядя Ваня был нам сватом, отцом нашей старшей снохи. Он сначала воевал на танке механиком–водителем, потом, когда танк подбили, воевал-артиллеристом. После войны всю жизнь работал шофёром. Он был общительным, разговорчивым, охотно рассказывал разные истории. Особенно мне запомнилась история про деревенских колдунов, которые передавали свои знания своим близким. История была страшноватая, при том, что он был под хмелем и рассказывал очень образно. Что, например, колдунья не могла умереть, не передав знания, и кричала:
-Натья, Натья! – до тех пор, пока кто-то из домочадцев не брал её за руку, после чего знания переходили к нему.
Ещё он что-то говорил про чёрных кошек и их головы, причём рассказывал он это ночью. И его рассказы запомнились мне в очень яркой форме. Но опять-таки о войне я от него не слышал ничего.
Сосед, муж Нины Григорьевны.
В Энергетике, в Оренбургской области мы жили в панельной пятиэтажке на пятом этаже. А на третьем этаже жила Нина Григорьевна, она работала бухгалтером там же, где и моя мама. Жили они в однокомнатной квартире. Детей у них не было. Приходили лишь племянники. Не помню, как звали её мужа, то ли Василий. И он был добрым дядькой. Запомниля мне тем, что постоянно был под хмельком тоже, часто сидел на лавочке возле подъезда. При этом, он неизменно ходил в тёмно-синих галифе, несмотря на то, что на дворе были уже сначала семидесятые, а потом и восьмидесятые. Не знаю, сколько их у него был. Но выглядели они всегда почти, как новые, из плотной ткани, либо шерстяные, либо полушерстяные. Он тоже был общительным, но о войне я и от него ничего не слышал.
Были в нашем подъезде ещё два участника войны, но с ними я почти не общался, только здоровался. У одного из них был сын инвалид, плохо ходил и не разговаривал, возможно, у него был синдром Дауна. Жена, бывшая учительница, родила его поздно, в сорокапятилетнем возрасте, в приют не сдала, постоянно с ним занималась.
Он прожил лет до пятнадцати, рядом с ним всегда мать, чуть ли не на себе таскала к скамейке, передвигался он с большим трудом, был похож на шестимесячного ребёнка по своему развитию. Она его очень любила, даже, с её слов, понимала, что он пытался сказать. Но с мужем из-за этого были разногласия, и он был довольно замкнутым в общении.
Бывший директор школы.
С ним я познакомился в Бриляковской школе Городецкого района Нижегородской области, где почти два года работал учителем. Видел я его не так часто, он был уже пенсионером, имя и отчество его я тоже, увы, забыл.
Но однажды во время какого-то праздника мы сидели с ним рядом и разговорились о войне. Он сказал, что страшнее всего было при бомбёжках, особенно, когда бомбили Юнкерсы. Была одна мысль в это время, с его слов: «Только бы сразу, только бы сразу».
Сын его тоже повоевал, в Афганистане. Был офицером. На вопрос, как с его точки зрения наши там воевали, он сказал:
-Воевали, как надо. А что ты думаешь, если бы воевали плохо, разве было бы такое количество боевых потерь? А сколько было потерь у них, кто-нибудь назвал? А сколько мы там понастроили, сколько обеспечили продовольствием и техникой. Я был с ним согласен.
Но Афганистан и Чечня – это уже другая тема.
Есть у меня ещё один знакомый ветеран, родственник, сват. Он участник Курской Битвы, Александр Васильевич Фёдоров. К счастью, он жив, проживает в Деревне Юламаново Аургазинского района Республики Башкортостан. Мы с ним тоже мало разговаривали о войне. Я как-то спросил у него, много ли он видел людей в камуфляжах, он сказал, что мало, больше носили всем известные ватники да шинели, без всяких маскхалатов. А из танков в их подразделении были в основном Шерманы.
Но Александр Васильевич работал после войны много лет в редакции, был и главным редактором газеты. Он печатал свои воспоминания в местной газете. Он и мне дал вырезки из газет с его работами, те, что у него ещё остались. Я пообещал ему напечатать их. Но в нашей газете я напечатать их не смог, а напечатал их здесь, в интернете на своих страницах, под названием «Огненная дуга», «Пятьдесят четыре дня под огнём», указав имя автора Александра Васильевича Фёдорова.
В заключение хочу сказать, что мои родители, хотя и были несовершеннолетними, работали во время войны, мама с 12 лет в селе Поим Новопокровского района Чкаловской области, а отец с четырнадцати лет - в шахте в посёлке Тубинск Баймакского района Башкирии. Вывозил породу на повозке, запряжённой лошадкой. Он говорил:
-Сколько раз спускался в шахту, всегда было страшно. Я потом прочитал, что из Тубинска во время войны в Москву было отправлено более тридцати тонн золота (в чистом виде).
Уже в девяностые мама была награждена медалями, когда официально признали тружеников тыла. А отец не смог предоставить надлежащие документы, сгорел архив.
Оба моих деда погибли на войне, один, Степан Иванович Дружинин, в июне сорок второго под Харьковом пропал без вести, это была уже третья его война, после Первой мировой и Гражданской, а второй, Радион Васильевич Орлов, погиб в феврале 45-го года в Мендзыжече, в Польше, у него была бронь, так как он работал в шахте, но он предпочёл фронт, воевал с мая 44-го.
Здесь я рассказал о самых близких людях и знакомых, да и то не всех, лишь небольшой части из них. Конечно, я встречал гораздо больше фронтовиков, вижу их сейчас, чаще на 9 Мая. И очень хочется, чтобы о войне говорили только правду, опираясь на воспоминаниях участников тех событий, а их очень много, вполне достаточно, чтобы не врать о той страшной войне в современных книгах и фильмах.