Она выделялась из других женщин моего возраста не только стройностью фигуры, но и какой-то глубиной негромкого голоса и взгляда, пытавшегося в каждом отыскать что-то не столько интересное, сколько - обязательно хорошее. И в своих поисках проявляла мягкую настойчивость, что говорило о несомненной силе характера этой хрупкой женщины.
Не знаю, как «коня на скаку...», а вот меня на какой-то день нашего совместного пребывания на спортивных занятиях членов ВОИ Заволжского района города Ярославля дама (к её облику подобное обращение не смотрелось модным излишеством) остановила конкретным вопросом:
- Вы не знаете женщину из нашего общества, которая недавно по радио пела?
Бывает же! Разыскиваемая ею была мне не просто знакома. Когда у меня появлялось желание как-то поправить причёску или кепку (других головных уборов не ношу), тут же «её» и вижу - в зеркале.
- А я Вас всё искала-искала... Так это - Вы? -
робко пытала меня женщина с непередаваемо добрым лицом (в таких случаях говорят - лучше один раз увидеть).
То, что мои рифмы и проза кому-то нравятся, я знала, но - пение!
«Наш человек» - подумалось мне про даму, по-спортивному подтянутую, с продуманной причёской и аккуратную до самой незначительной детали своего гардероба - «Не имеет, вероятно, как и я, музыкального образования, а потому неспрослива к мелодии (на которую выплеснулись мои мысли о Рэме, когда он был любим), к голосу моему, представлявшему из себя, по мнению специалистов, раздрызганный инструмент, который, сотворив, бросили на чердак, да и забыли о его существовании»...
И по радио я тогда петь, конечно, не планировала. Так получилось...
- Читаешь Ваши стихи и думаешь - неужели всё так грустно в Вашей жизни? - обеспокоенно и как-то сочувственно спросила ведущая (кстати, старая приятельница Рэма Юстинова).
Если бы в её голосе не было тёплых интонаций в мой адрес, навряд ли я смогла бы тогда внести такие изменения в прямой эфир радиовещания. А здесь почему-то сразу в мыслях всплыл эпизод с тем серебристо-дождливо-солнечным утром, когда ехали мы с любимым на тот момент мужчиной в его авто на его дачу. И именно там, когда, высунув голову из окна, ощутила я свежесть летнего рассвета, и родилась «Дорога любви»: одновременно - и слова, и музыка. Вспомнив, что её текст вошёл в сборник, по поводу которого нас собрали, я мягко парировала:
- Позвольте, разве это грустно?
И - запела. Ведущая удивилась. Но так щемяще жалеть меня, как мне виделось, перестала. Словом, всех всё устроило. «Лена, слышала тебя по радио» - радостно сообщила престарелая соседка (приятельница моей мамы: Царство им, обеим, Небесное; упокой, Господи, души их неспокойные). Поздравляли с удачным творческим дебютом и другие радиослушатели. Их, оказывается, много. Я-то давно существовала (и существую) без радиоточки.
Но чтобы искать меня из-за исполнения песни? Как же надо было быть со мной «одной крови», чтобы воспринять моё импульсивное, секунды не репетируемое, выступление, как нечто, очень нужное для себя.
Естественно, мои занятия спортом в группе «оптимисток» (так мысленно звала я товарок по спортивному залу, каждый вторник «блистающих» в спортивных «па»), всё чаще проходили рядом с Ниной. Так трагически (это я о «Маскараде») назвали её родители. С другой стороны, можно вспомнить и равноапостольную Нину (или - Нино) - просветительницу Грузии начала четвёртого века от Рождества Христова. Сицилианка Нина, считавшаяся древнейшей поэтессой на итальянском языке, жившая во второй половине 13 века, отличавшаяся красотой и умом, тоже (в философском смысле этого понятия) могла составить неплохую компанию моей новой знакомой.
Она стала одной из тех (немногих) моих подруг, кто понимал, о чём я пишу свои «вирши» и прозу. А полюбившуюся и познакомившую нас песню старательно распевала со мной в дуэте, чтобы запомнить мелодию. Текст у неё уже был (вместе с другими моими мыслями, отпечатанными на принтере). Но звучал он на МОЮ мелодию, которая в цивилизованном виде появилась намного позднее (аранжировку подарил мне молодой человек, присвоивший и звание «поэтессы» после первого моего выступления перед ним на сцене). А на момент нашего с Ниной знакомства музыка песни жила лишь во мне.
В раздевалке, в зале, на улице (возвращаясь с занятий) пели мы сиплыми голосами нашими (ну, не певческими явно) слова, которые роднили нас, на мелодию, задевшую обеих. И это было здорово!
А потом Нина где-то ещё и выступала, пропагандируя моё творчество среди своих друзей. И это - одна из черт её необыкновенного характера: нравящееся ей она непременно несла другим, считая, что нечестно обделять их радостью, которую испытывала сама.
Какие щедрость, чистота и наивность одновременно! Ведь тысячам людей абсолютно безразлично моё творчество. И среди них - ближайшие родственники и хорошие знакомые. А музыкально образованных, например, мои песни («Дорога любви» у меня - не единственная авторская песня) просто раздражают. Им невдомёк, что я не могу не петь их - определённые рифмы рождаются только вместе с мелодией, звучащей во мне. И, что интересно, эти тексты я запоминаю мгновенно, в отличие от тех, что «приходят» без музыки. Про последние, глядя на черновики, иногда думаю: «Это точно я написала?» Но почерк-то - мой...
Ас Ниной Адамовой мы - единомышленницы в восприятии моих творческих потуг. Когда она плачет, читая что-то из моей правды (ложь я не могу писать, не хочу, не получается), вдруг понимаю, что тоже плакала бы, коснись эта ситуация кого-то другого. О себе не могу - зацементировались как-то во мне личные переживания. С другой стороны: рифмы и являются видоизменённым потоком слёз, который я доверяю бумаге. В натуральную не могу - окружающим больно станет. Даже выступать на публике перестала (хотя основная причина - внучка, чьему взрослению хочу хоть как-то поспособствовать), когда поняла, что могу ранить. В каком-то (не помню) центре социальной защиты во время моего выступления одна из его посетительниц со слезами покинула зал, выкрикнув: «Хоть здесь хотела отдохнуть!» «От своей вины, вероятно...» - подумалось мне. Ведь я пела «Вослед уходящему сыну», а в этой песне очень много «прости» в его адрес - первенца моего. О его недуге, столь распространённом в России, прямо не было сказано ни слова. Но убежавшая всё поняла и бежала от этой правды... И мне не захотелось дальше «глаголом жечь сердца людей». Во всяком случае - публично...
Нина, не являясь персоной, избалованной судьбой, тем не менее не боялась в дополнение к своим проблемам понять чужие. Конечно, это подтверждало наличия стержня в её характере.
Со временем, познакомилась я и с её «первой половиной» - мужем Владимиром, подарившим супруге ветхозаветную фамилию. Их общее гостеприимство так отличалось простотой и добросердечием, что я впервые подумала, что, возможно, не так уж плохо «доживать» на Земле вдвоём. Но, вспомнив свои замужества и знакомства, не увидела ни одного «напарника» для такой идиллии. Не вдохновили и примеры других, знакомых мне, семейных пар. Они либо нервно руководили друг другом, либо по-маниловски (ну, не натурально!) угождали один другому.
У Адамовых так быть не могло. Они, как и положено людям, несущим на себе груз столь значимой фамилии, являли собой одно целое. Такое ощущение, что только первородный грех праотцов наших и коснулся их, а другие прошелестели к иным душам.
Совместная жизнь (в которой выпало им страшное испытание), прожитая трудно, но честно, конечно, способствовала этому...
Он уехал в срочную командировку счастливым мужем и отцом, находившимся в расцвете своих сил и мужской красоты, готовым на любые трудности ради своих любимых жены и сына. Этим и воспользовались нерадивые работодатели, настоявшие на том, чтобы не успевший отдохнуть от одного рейса водитель отправился в другой. Ради денег наплевать на человека - до боли знакомая мотивация подлости предпринимателей в то время, когда нас пытались из людей «перестроить» в послушное стадо потребителей. Таких, как тот, кто послал супруга Нины фактически на смерть, получилось. Таких, как она и Володя — нет! И это внушает хоть какой-то оптимизм для тех, кто остался в России навсегда. Работать, а не красть у тех, кто работает...
Когда тело мужа, изуродованное автомобильной аварией до неузнаваемости, представляло собой кровавое месиво, как-то собранное медиками в одно целое, она, уже привыкшая к ужасу видимого ею, молилась (и в Храме, и дома, где появлялась лишь набегами; и в палате реанимации, куда пробиралась всеми правдами и неправдами; и в других многочисленных местах, пахнущих чьим-то горем, в том числе и её, личным — НЕПЕРЕДАВАЕМЫМ) только об одном: «Продли ему жизнь, Создатель. Пусть он будет увечным во все наши дни после этого кошмара, но верни мне его живым. Живым! И - ничего больше. Ни-че-го.» С каким угодно, но только с ним рядом её жизнь была нужна ей. И - никак иначе.
Навряд ли она знала (как и я, до того момента, как начала записывать факты из биографии моей новой подруги), что вдова Александра Грибоедова после того, как перезахоронила останки мужа в Грузии, закончила надпись на его надгробии словами: «Но для чего пережила тебя любовь моя?» Возможно, судьба Нины Чавчавадзе сложилась так трагично, чтобы она явила собой ещё один образец женщины, умеющей любить по-настоящему. Муж не позволил ей жить в опасной близости с иноверцами. Она не знала о трагедии русского посольства в Тегеране. А если бы знала, молилась бы о даровании жизни любимому так же горячо, как её современная тёзка - героиня данного повествования...
И не лгала эта женщина с выплаканными от нежданного горя глазами в своих молитвах-просьбах, раз поверили ей Небеса: день - за днём, месяц - за месяцем, год - за годом возвращался к ней тот Володя, которого полюбила она когда-то раз и навсегда.
Того самого сельского парня, которого кто-то из её окружения считал «слишком простым» для городской девушки, имевшей немало воздыхателей. Но именно тогда, может быть, впервые проявился удивительный характер хрупкой и доброжелательной женщины (тогда, конечно, красавицы-девушки).
Она поехала на малую родину любимого (конечно, уже любимого; пусть, ещё неосознанно - на уровне скрываемой симпатии, но, уверена, уже зацепившего её навечно самым красивым и высоким чувством). И, едва увидев его, работающего в поле — молодого, сильного, надёжного хозяина земли этой (не в философском понимании словосочетания такого, а в самом прямом, тёплом: от осознания того, что можно взять в ладони парную горсть с только что обработанного его «железным конём» поля; вдохнуть в себя этот непередаваемый запах, лечащий от любого нытья и скуки), поняла сразу и бесповоротно: «Никому не отдам! Мой. Навсегда.»
Любовь «покупается» только любовью. И, если люди расстаются, значит, кто-то не любил: пристроился, притворялся, а лгать всю жизнь невозможно. Я не беру во внимание новоявленные течения: договорные браки, заключение брачных контрактов и прочую шелуху, пытающуюся нас сделать пошлыми потребителями и в области чувств тоже.
У Адамовых, слава Богу,всё получилось, обоюдно, достойно, красиво. Словно фамилия, объединившая их, обязывала. Ведь первожители планеты нашей, после неудачной попытки солгать Создателю, друг с другом были честны «и в горе, и в радости», как и положено.
И Иисусом Христом, искупившим Собой грехопадение их, были возвращены к Отцу всякого...
Рождение единственного сына и приятные многолетние хлопоты по этому «поводу», обустройство нехитрого хозяйства («три в одном», как традиционно сложилось в СССР- квартира, дача, машина), ежедневные заботы, связанные с реализацией простых и честных планов - всё только вместе. По-другому у Адамовых не бывает.
Тем, кто мучается мыслью, как на украденные из казны или из карманов рабочих миллионы и миллиарды прикупить себе островок, яхту, самолётик или десятую «хибарку», любимых и уважаемых мною супругов не понять. Их честность во всём и для «обычных» - то граждан удивительна.
Но они живут так не в назидание другим. А потому, что по-другому не умеют, не хотят и не будут. Ибо необыкновенно мудро используют свободу, данную любому православному христианину. Дай Бог, их внукам унаследовать этот дар. У сына - уже получилось...
30.06.2019.