Кем я мечтал быть в детстве? Точно не врачом и не писателем. Мне нравилась железная дорога. В выходные и даже вечерами, когда не было школьных уроков, я с приятелем ходил на станцию и смотрел на пробегающие поезда. Один за одним они уносились вдаль, и мне тоже хотелось туда, вслед за ними! К чему-нибудь необычному, величественному и красивому.
Особенно интересно было смотреть на маневровые паровозы. Таких сейчас нет. А это было ещё военное поколение трудяг. Сотни из них стояли в резерве вдоль магистральных путей по всей стране. На всякий!
Пыхтя, отфыркиваясь паром и распугивая окружающих предупредительными свистками, эти старые работяги неустанно растаскали по станции разрозненные вагоны и стыковали их друг с другом, выстраивая в полноценные составы.
Некоторые машинисты меня уже знали и пускали внутрь своих железных напарников. Всё, что позволяли, там я у них изведал сполна. Забирался на тендер с углем, бросал его в топку. Дергал даже за тросик паровозного гудка.
—У-у-у, — послушно ревела машина.
Радости было…
Пойди всё таким же оптимистическим чередом, я стал бы со временем Почётным железнодорожником, Героем Социалистического труда и даже министром. Возможно. Но…
Её звали Ира. Ира Захарова. Мы учились в одном классе. Это была первая представительница прекрасного пола, подставившая моим планам подножку. Посторонние мысли мои она вымела из головы, как сор из горницы.
—Женюсь на ней! — воскликнул я как-то среди своих старших родственников.
С жаром воскликнул, с пафосом.
Женька Афонюшкин, дядя по матери, только что вернулся из армии. Он сидел за столом ещё в парадной форме образца 1943 года, в которой демобилизовался. Стоячий, жёсткий воротничок с голубыми петлицами, погоны рядового. Боец служил в авиации, на том самом злополучном аэродроме под Владимиром. Это при нём Гагарин с полковником Серёгиным убыли в свой последний полёт, чтобы потом навеки остаться в Кремлёвской стене.
Услышав о моих матримониальных прожектах, многомудрый воин усмехнулся и пододвинул ко мне листок бумаги из школьной тетрадки в клеточку:
—Напиши расписку!
—Зачем?
—Потом посмеёмся вместе.
Обидеть норовил, паразит. Задеть самые чистые порывы детской души.
Впрочем, шуточки это. К Женьке у нас в семействе относились всегда с симпатией. И «дядей» его я никогда не называл (меня он был старше всего то на восемь лет).
В общем, не раскрутил меня родственник на гарантию обязательно жениться. Хоть и не велик был тогда ум, но его хватило, чтобы воздержаться от глупостей.
Ир потом было много. Ир, Наташ, Галь, Свет. Они появлялись и исчезали, а вместе с ними рождались и рассеивались во времени одна мечта за другой. Любовь она на то и любовь, чтобы запудривать мозги и отправлять в Лету даже самое сокровенное, задуманное в детстве и юности. Железную дорогу, музыку ту же.
С музыкой был долгий роман. Он открыл мне дорожки ко многим девичьим душам. Играть приходилось в разных ВИА. В основном на органе и бас-гитаре. Мы ориентировались на мэтров советской музыкальной эстрады — «Весёлых ребят», «Самоцветов», «Цветов», челябинский «Ариэль». Само собой, нравился «Beatles», «Queen», «Pink Floyd», отдельно Пол Маккартни с его умилительным альбомом «Wings». Кое-что из этого мы тоже лабали на танцплощадках и в ресторанах.
А ещё я хотел стать артистом. Готовился к «Щуке», колыбели почитаемых мной Андрея Миронова и Юрия Петровича Любимова, создателя знаменитой Таганки. Заучивал наизусть весёлые монологи Жванецкого, Чехова, Зощенко. Вникал в образы. Чтобы это получалось изящней, изучал систему Станиславского, подражал Карцеву с Ильченко, Райкину и Хазанову — лучшим юмористам той поры. Иногда мне удавалось близко приблизиться к оригиналу. Барышни слушали меня раскрыв рот.
Творческие замашки притормаживала учёба. Всё-таки мединститут — это не церковно-приходская школа. Левая нога тут далеко не заведёт. Разве только в загс или в армию. Благодаря своему легкомыслию, я попал сразу в обе эти организации. Причём почти одновременно. Поэтическая лафа моментально закончилась. Жизнь принудила думать о скучной прозе. Жизнь и природная лень.
Иногда вспоминаю об этом во снах и по привычке старинной дёргаю за тросик паровозного гудка.
—У-у-у, — многообещающе ревёт моё будущее, несостоявшееся наяву.