ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ "КОТЛОВАНСК.RU"
ГЛАВА 8.
В ней повествуется о нелегкой судьбе, и трагической смерти оппозиционного человека по имени Самат.
Самат родился и вырос в одной из восточных республик, бывшей некогда частью громадной империи. Там же выучился, женился, но детьми обзаводиться не стал, полностью посвятив себя борьбе с коммунистической диктатурой. Правда, о героическом сопротивлении режиму не знал никто из посторонних, а тот самый режим, с которым шла ожесточенная борьба, даже не догадывался, какой опасности он подвергается.
В свою великую тайну Самат окунул лишь одного человека – верную супругу Фаину, необычайно добрую, кроткую и терпеливую женщину. Только ей, на просторной кухне их квартиры Самат раскрывался, делясь подробностями своей яростной схватки с империей зла. Лишь она знала, сколь храброе сердце скрывается под внешней скромностью простого работника министерства культуры. Иногда, в порыве нежности, она его так и называла: «Мой храбрый культурист!».
Перестройку, и демократические преобразования, начавшиеся в стране, Самат воспринял с восторгом. Он с удовольствием участвовал в демонстрациях, и на радостях даже сочинил прославившую его частушку:
«Жри картофельные очистки, и шкурки сала шпик,
день твой последний, пришёл большевик».
Когда говорить вслух всё что угодно, даже полный бред, стало абсолютно безопасно, Самат, немедля перенёс на публику содержимое кухонных бесед. Новая сверх звезда протестной деятельности избрала своей специализацией национальный вопрос, старательно пробуждая в коренных жителях чувство суверенитета, и умело реанимируя их национальное сознание. Ученики оказались людьми смышлеными, и, набив Самату его «неместное» лицо, выгнали вместе с женой вначале из квартиры, а потом и из республики, ставшей к тому времени суверенным государством. С одним чемоданом, в котором лежала пара носков, мелкие вещи супруги, и его конспекты, Самат прибыл в логово национального угнетения, то есть в то самое место, бороться с диктатом которого он ранее призывал.
В Котлованске, позиционируя себя пострадальцем за горькую политически правду, потомственным демократом в шестом поколении, и человеком, лично знакомым со многими членами Финской группы, он добился для себя статуса вынужденного переселенца, а для Фаины почётного звания политической беженки, и жертвы «тончайшего» восточного деспотизма. Отбросив ложный стыд, Самат продемонстрировал ответственным людям свои глубокие душевные раны, и приступил к осаде властной крепости, требуя предоставить его семье трехкомнатную квартиру в центре города. Власть долго держала оборону, но, уступив настойчивости осаждающей стороны, в конце концов, откупилась двушкой с раздельным санузлом и балконом, выходящим на восток.
В довольно просторную квартиру, Самат, конечно же, въехал. Но, без особой радости, искренне считая, что его «надули». Угнездившись, он даже не помышлял заняться чем-то полезным, а решил продолжить карьеру профессионального оппозиционера, тем более, как он сам считал, этот вид деятельности может приносить не плохие барыши.
И дело пошло. Самат зарабатывал деньги выполняя заказы по обеспечению оппозиционной легитимности того, или иного мероприятия; приданию веса партии, объединению, или частному лицу. Но, иногда, он позволял себе вкалывать и бесплатно, так сказать, для души. В одну из таких свободных охот, бизнесмен от оппозиции обнаружил в зарослях домов и хитросплетении городских тропинок плотоядную фигуру новоиспеченного преступного авторитета по фамилии Жмурдь. Процент странствующих бандитов был в те годы очень высок, и все те, кто не хотел работать, себя к таковым с гордостью причисляли. Понятно, что, в общем - то, ничем особо не выделялся тогда Жмурдь, среди себе подобных. Но, имелась в биографии «правильного» мужика одна страничка, пройти мимо которой, и не замарать её, Самат не мог. Дело в том, что долгое время бандит трудился личным шофером крупного партийного бонза, а к партийным функционерам вынужденный переселенец пощады не знал. Бывший шеф Жмурдя недавно (по отношению к тем событиям) умер, и поэтому вся порция гнева правозащитника должна была достаться его шоферу.
По образному выражению Самата, из прошлого Жмурдя торчали «окровавленные клыки тоталитаризма». Вот их то, и было решено удалить операционным путём, используя острое, как скальпель, слово. Тщательно вымыв руки, Самат сел за письменный стол, и уже через пару дней явился в редакцию местной газеты «Путь в Котлован», где вручил сочиненный им фельетон главному редактору по фамилии Крыжовников. Редактор был грузным мужчиной лет пятидесяти, со смертельно усталыми глазами, и большим, крючкообразным носом, придающим ему сходство с механиком-водителем боевых марсианских треног.
Во время чтения фельетона редактор постоянно шамкал губами, и это очень раздражало автора. Ему казалось, что Крыжовников не читает его творение, а пережевывает, словно жвачку.
Закончив, хозяин кабинета снял очки, и печально карими глазами глянул на гостя.
-А вы простите, кто будете?
- Самат!– отрекомендовался фельетонист, вложив в голос максимум уважения к себе – потомственный борец с диктатурами всех форм и вероисповеданий. Вынужденный переселенец. Правозащитник. Подвергался политическим пыткам на родине. Автор запрещённой к постановке пьесы «Будь поднята ты, целина».
Здесь Самат немного слукавил. Он действительно сочинил по молодости пьесу с таким названием. Главным героем трагедии являлся Пашка Фаустов, молодой целинник, первый секретарь райкома комсомола. Накануне визита в город партийной делегации, он, будучи убежденным материалистом и атеистом, умудрился продать душу дьяволу, сторговавшись за шестьсот шестьдесят шесть тонн асфальта и бригаду чертей дорожников.
Улицы города обрели ухоженный, современный вид. Начальство осталось довольно, однако кто-то из подчинённых написал донос на комсомольского лидера. Фаустова вызвали в областной комитет партии, пропесочили там за связь с лукавым, и, сослали на должность начальника машинотракторной станции. Там, Пашка и спился, окончив жизнь в лечебно-трудовом профилактории. Где в итоге оказалась его райкомовская душа и кому она досталась, автор не указал, лишив тем самым произведение всякого смысла. Так что, рекомендуя себя автором пьесы, Самат говорил правду. Но, он забыл упомянуть, что пьесу он никому, даже Фаине, не показывал. Следовательно, запретить её, при всём желании никто не мог. Однако, пафосное признание: «…автор, запрещенной к показу пьесы» так нравилось диссиденту самоучке, что при каждом удобном случаи он им щеголял.
Стоит заметить, все вышеперечисленные титулы на твердолобого редактора впечатления не произвели. Тогда Самат выложил последнего козыря. Глядя куда – то в сторону, он, подчеркнуто сухо заявил: «Между прочим, лично знаком со многими членами Финской группы»
-О! - прокомментировал эту часть биографии посетителя главный редактор. Но, в восклицание Крыжовников не вложил никаких эмоций, и вполне нейтральное «о», можно было воспринимать по-разному. В зависимости от настроения. Оно у Самата было возвышенным, и как следствие в его голове родилась следующая мысль: «Уважает! Быть может, восхищен!».
Дальнейшие действия заведующего свободной котловановской прессой вроде бы подтвердили данное предположение. Крыжовников высоко оценил представленное ему произведение, и пообещал опубликовать фельетон в ближайшем номере газеты. Правда, в момент торжественной клятвы начальник передовиц в глаза автору не смотрел, нервно хрустел пальцами, а потом, вместе с рукописью исчез из кабинета.
Вернулся редактор довольно скоро. Нервозность свою он где-то оставил, приобретя неискреннюю улыбку, делавшую его лицо зловещим. Но, Самат не обратил никакого внимания на перемены, произошедшие с редактором. Тем более, начальник городских журналистов заявил, что не отпустит уважаемого гостя, пока не напоит его чаем. Разнос, с двумя чашками, вазочкой с конфетами, печенье и сахар, подтверждали, что редактор не шутит.
После чаепития, и продолжавшейся почти час беседы, тепло распрощались, заверив друг друга в необходимости развития дальнейших отношений на почве любви к литературе и ненависти к тиранам.
Крыжовников проводил гостя до вестибюля, и крепко пожал на прощание руку, но, снова смотрел куда-то в потолок, пряча свои глаза от постороннего взора с целомудрием, достойным тургеневской барышни.
Из редакции Самат отправился домой, рассчитывая на свидание с женой Фаиной, и фасолевым супом на свиных ребрышках. Усесться за стол он, рассчитывал аккурат в полдень, но дальнейшие события показали, насколько уязвим человек в прогнозах своей жизни. На подступах к площади атамана Платова путь фельетонисту преградил наряд милиции. После идентификации личности, под предлогом дачи показаний в качестве свидетеля, его поместили в патрульный автомобиль и куда-то повезли.
Изнурительная поездка в дурно пахнущем «клоповнике» завершилась противным скрипом тормозов и тишиной, которая после скрежета и лязга, издаваемого дряхлым автомобилем, действительно оглушала. Некоторое время узник совести приходил в себя, а когда пришел, требовательно стукнул кулаком по железу кузова: «Выпустите меня! Здесь дышать тяжело!».
Спертый воздух и омерзительные запахи усилились после остановки, и брезгливый Самат понимал, что еще минута и его стошнит. Себя, в данный момент, он видел большим жуком, которого любопытные дети посадили в коробочку из-под леденцов и принесли домой, чтобы лучше рассмотреть странное создание природы. Принесли и забыли, увлекшись другими играми.
Находя свое теперешнее положение очень обидным, пленник железной коробки еще раз напомнил о себе.
Кто – то равнодушно отозвался: «Не хулигань! Сейчас открою». И действительно, лязгнул замок, дверь распахнулась. В мерзкую, кузовную атмосферу ворвался солнечный свет, свежий воздух, и чей-то голос:
-Выходите...
Прикрывая глаза ладонью, жертва милицейского произвола с трудом выползла из машины.
Самат покряхтел, разминая затекшие конечности, а когда зрение адаптировалось к яркому свету, очень удивился. Место, куда его доставили, явно не имело никакого отношения к органам внутренних дел. Вокруг простиралась обширная территория частного дома. Причем, скорее всего, участок начал застраиваться не очень давно. Повсюду валялись кучи мусора, горки песка, битый кирпич, стекло и различные строительные инструменты. По периметру участка проходил высокий, кирпичный забор – единственное сооружение, имеющее полностью законченный вид.
Дальнейшему изучению местности помешал капитан. Тот самый, что остановил Самата на площади. Сотрудник милиции тактично, но твердо подхватил Самата под локоть:
-Пошли, что ли…
- Куда? Позвольте спросить…, какой может быть следственный эксперимент в частном доме?
- Ничего не знаю. Мне приказано доставить. Там разберутся, да вы не волнуйтесь. Осторожно, арматура!!!
«Что за идиотские методы работы у нашей милиции?» - ворчал Самат, двигаясь за провожатым по бесконечным, темным коридорам. Наконец, встретив очередное препятствие в виде деревянной двери, капитан не стал открывать её пинком ноги, как все предыдущие, а деликатно постучал костяшками пальцев. «Входи!» - послышался изнутри мужской голос. Милиционер жестом пригласил своего подопечного проследовать внутрь, легонько подтолкнул его в спину, и захлопнул дверь.
«И в таких вот условиях будет происходить следственный эксперимент?» - раздраженно подумал Самат, когда оглядевшись, понял, что находится в просторной комнате буквально залитой светом, потому что окна без занавесок, а из мебели, длинный деревянный стол, стоящий почему-то по диагонали, а не вдоль одной из стен, как это принято у нормальных людей. Некоторую ясность ситуации внесло присутствие в помещении подполковника Остапенко, начальника милиции Котлованска. Он сидел за столом ближе всех к фельетонисту, и Самат сразу узнал его, потому что встречал мужественное лицо этого человека, когда посещал различного рода заседания в администрации города. Конечно, удивлял тот факт, что перед главным милиционером города лежали не папки с документами, и пыточный станок, а тарелки со всякой снедью, а так же горячительные и прохладительные напитки. Но, в те времена, грани между различными состояниями человеческого бытия были столь размыты, что Самат не очень-то удивился антуражу, в котором ему надлежало исполнить свой конституционный долг, выступив в роли свидетеля, или понятого. Пару раз кашлянув, Самат намекнул на свою готовность это сделать.
Но, Остапенко, молчал. Фельетонист же, считая себя человеком законопослушным и привыкшим в определенных случаях соблюдать субординацию, решил, что начинать разговор в данной ситуации, следует все же не ему. Лучше дождаться, пока это сделает человек облеченный властью. Или его заместитель. Тот странный тип, что сидит по правую руку от милиционера. Присмотревшись, Самат понял, что этого человека он видит впервые.
Незнакомец являлся особью мужского пола, возрасту лет под сорок. Судя по одежде, и манере держаться, принадлежал к сословию простолюдинов. Из клетчатой, довольно грязной, покрытой бурыми пятнами рубашки, торчала длинная шея, коронованная головой. В верхней её части имелись сальные волосы, по бокам уши. Впереди нос, рот и губы. Все эти части тела выглядели неприятными, заношенными, и давно немытыми. Но самое отталкивающее впечатление производил взгляд незнакомца. Его бесцветные крошечные глазки, напоминали холодные линзы перископа, когда тот, поднявшись из пучины, изучает морские окрестности, с целью увидеть то, что можно утопить. Выражение «глаза зеркало души» было в данном случае совершенно неуместно, ибо, у этого человека либо не было оной, либо она была слепа от рождения.
Стараясь как можно быстрее избавиться от его изучающего взгляда, Самат посмотрел на третьего мужчину, из числа сидящих за столом.
Если и существовал предел изумления отважного фельетониста, то он находился далеко за пределами солнечной системы. Ведь всего в нескольких метрах от Самата, что по космическим меркам сущий пустяк, и на расстоянии вытянутой руки от полковника милиции, сидел не кто иной, как «окровавленный клык тоталитаризма». И, не просто сидел, а употреблял в пищу шашлык. И, кстати, он был единственным, кто не обращал никакого внимания на званого гостя.
Некоторое время потомственный демократ в шестом поколении смотрел на своего заочного врага. Но, вспоминал, и думал он при этом, о другом человеке. О редакторе газеты. «Вот ведь сволочь какая! А ещё чаем угощал! Конфетами прикармливал! Тьфу! Сволочь крепостная»
Решив, что следующий фельетон он посвятит продажным журналистам, правозащитник обратился к Остапенко:
- Я требую у вас, как у представителя власти, объяснений. На каком основании меня похитили? И кто автор этого дурацкого спектакля? На кого мне жаловаться?
Реакция слушателей на слова Самата была следующей. Жмурдь перестал жевать и поднял голову от тарелки. Остапенко и неизвестный в клетчатой рубахе, удивленно переглянулись между собой, и результатом совместного изумления стало коммюнике, озвученное начальником милиции:
- Позвольте…, почему вы решили, будто вас кто-то похищал? Вас просто привезли побеседовать. Присаживайтесь….
- Спасибо. Я постою.
В дальнейшем Остапенко, практически не принимал участия в беседе, и общение свелось к диалогу между Саматом и Жмурдем.
- Почему, вы такой эгоист? – нахмурил брови Жмурдь - ведь отказавшись присоединиться к трапезе, вы посеете в моей душе неуверенность. Я хозяин этого дома, и я, начну сомневаться в своём умении принимать гостей. Зачем же мне бессонная ночь, проведенная в мучительной борьбе с муками совести. От таких страданий, между прочим, лекарства еще не изобрели.
- Вы сами, загнали себя в такую ситуацию. Если вы хотели со мною поговорить, можно было просто приехать ко мне домой.
Лёгкая растерянность, владевшая Саматом ушла, и вакансию настроений занял праведный гнев. Держался «похищенный» спокойно, и даже высокомерно. Он считал себя олицетворением всего самого прогрессивного, светлого, доброго, а собеседника, и его прихвостней, типичными представителями тёмных сил. При этом, Самат признавал, что Жмурдь производил впечатление человека не глупого, и что немаловажно в этом мире, очень сильного физически. Пусть он и был невысок ростом, но мысль о том, что сбить бандита с ног практически невозможно, приходила любому, кто лицезрел его плотную фигуру. Авторитет напоминал осьминога, невесть как попавшего на сушу, и намертво вцепившегося щупальцами в скальную породу. Сочетание в одном человеке силы, ума, твёрдого характера, делают его чрезвычайно опасным, но одновременно притягательным. И даже тщеславный Самат, это почувствовал. Но, не поддался дурному влиянию своего оппонента, а поведал похитителям о тех неприятностях, что ожидают их в ближайшем будущем:
- Хочу, чтобы вы знали! Я, потомственный демократ. Правозащитник высшего разряда. Лично знаком со многими членами Финской группы. Моё похищение спровоцирует международный скандал. Поднимется шум,… на правительство страны будет оказано давление. Мне кажется, что вы не до конца представляете последствия вашего необдуманного поступка.
Озвучив ноту протеста, Самат прикрыл глаза ладонью, обдумывая свою реакцию на поток извинений, что вскоре прозвучит. Скорее всего, он снисходительно улыбнется, услышав обычные для шалунишек оправдания: «…простите, бес попутал» или же: «…не губите! Пожалейте детишек малых и жену беременную». Конечно он, простит, и не станет доводить дело до суда. Но, накажет строго. Например, Остапенко, переквалифицирует в дворники. Или в кондуктора автобуса. В принципе неважно в кого, но переквалифицирует. Жмурдя направит на работу в баню. «Неплохая мысль» - Самат даже улыбнулся, восхищаясь своим чувством юмора: «Авторитетный Банщик Жмурдь. Здорово!»
Но, вскоре выяснилось, что напрасно он ждал покаяния от злодеев. Хуже того. Они снова, долго переглядывались между собой, краснели, тужились, и наконец, разродились гомерическим хохотом. Они не просто смеялись. Эти солидные по возрасту мужчины, истерично хохотали, кашляли, хрюкали, и было удивительно, как они вообще не задохнулись от смеха. Наконец, Жмурдь обратился к начальнику милиции:
-Ты слышал? На правительство будет оказано давление,…. скандал будет международный,… там, глядишь и до третьей мировой войны недалеко.!!! Как ты думаешь? Такое возможно? Хе-хе –хехе!!!
Это уже было чересчур. Самат покраснел от возмущения:
- Что я сказал смешного?
Быстро посерьезнев, Жмурдь внимательно посмотрел на своего неразумного гостя, словно пытаясь понять, сумасшедший тот, или просто притворяется. Видимо, так и не разобравшись, попытался объяснить Самату его положение:
- Вы заявили, что лично знакомы с членами Финской группы. Прекрасно. Слышал о таких, и уважаю за личное мужество. Хотя и считаю, что страшно узок был их круг, и бесконечно далеки были они от народа. И почему то мне кажется, что решая с прошлой властью вопросы, замешанные на своём эго, о народе они даже и не вспоминали. А вот я, к народу очень близок, и знаком со многими его представителями. Например, с Прохором. У него, кстати, …сколько у тебя, друг мой, в свинарнике голов? – обратился Жмурдь к мужчине в клетчатой рубашке. Тот, по собачьи преданно моргнул глазами, задрал голову, пошевелил губами пельмешками, и с гордостью ответил:
- Сорок шесть.
- Слышали? В его свинарнике проживает сорок шесть поросят. Огромных, и злых. И за ними нужно ухаживать. Поэтому, мы отвезем вас на ферму, оденем ошейник с цепью, и вы будете там работать. За похлебку и корку хлеба.
- Да, уж… – усмехнулся презрительно Самат – страна встаёт на путь демократии, а вы про рабство речь ведёте. Бред! Вы плохо кончите, господин бандит!
Жмурдь не обиделся. Во всяком случаи, по нему этого нельзя было сказать. Но ответил он Самату весьма жестко. Без сюсюканий:
- Осмелюсь оспорить ваше мнение. И мне, и вам, хорошо известно одно государство, которое, имея выборного президента, реальное разделение власти на исполнительную и законодательную, и более или менее независимую судебную систему, прекрасно совмещало все эти модные для своего времени штучки с чудовищным по своей жестокости рабством. Так что, кандалы, и демократия, вещи способные прекрасно уживаться. Вопрос лишь в экономической целесообразности. Стоит измениться условиям, и всё вернётся на круги своя. Теперь насчет международных скандалов. Мой лучший друг – чтобы лучше было понятно, кто именно является его лучшим другом, Жмурдь протянул руку, и похлопал Остапенко по плечу - очень увлекается футболом. Скажи, милейший Николай Фомич, ты можешь представить себе ситуацию, когда наставник одной из команд, советует тренерскому штабу соперников, как правильно строить игру против его же подопечных?
- Исключено! – категорично заявил Остапенко – это бред!
(Самат, как бывший работник министерства культуры, не мог не заметить, что трогательная картина братания вора и начальника милиции очень символична. И как памятник новейшей эпохе, скульптура: «Милиционер и бандит», изваянная в бронзе, должна непременно занять своё место рядом со знаменитой композицией «Рабочий и колхозница»)
-Слышите, что говорит мой друг? Исключено! Проведем аналогию! Разве правительство некой третьей страны, будет поддерживать, в том числе и финансово, людей, конечной целью деятельности которых является благо родной для них державы? Конечно, нет! Но! Следуя логике, оно непременно постарается оказать помощь тем, кто принято называть пятой колонной. Теперь подумайте, разве вы, или я, в данный момент представляем собой опасность для страны проживания? Я, конечно, существую не по правилам, но считать меня серьёзной угрозой государству просто смешно. Про вас вообще молчу. Кому наш конфликт интересен? Так что у вас нет ни единого шанса на помощь из-за бугра. Надеюсь, я понятно излагаю? Теперь вернемся к обстановке в родных пенатах. При том уровне бардака, что творится сейчас на наших необъятных просторах, искать вас, кроме дражайшей супруги Фаины, и г-на Остапенко, никто не будет. И тот, факт, что Фаина, в отличие от упомянутого господина, будет это делать не формально, ничего не меняет. Кстати, вы в курсе, того, что свиньи всеядны?
- Не понимаю, при чем здесь свиньи? Что вы бесконечно о них упоминаете…- настроение у Самата падало как стрелка барометра перед бурей, но пока он держался в рамках приличия, не позволяя себе раскиснуть.
- А при том, дорогой мой, что свиньи с удовольствием едят мясо. Да и костям можно найти применение. Та ведь? – мощная шея Жмурдя повернула его голову в направлении Прохора. Тот радостно закивал, оценивающе посмотрев на Самата, словно прикидывая, сколько хрюшек можно накормить поджарой фигурой правозащитника. Встретившись взглядом с пустыми, холодными глазами свинозаводчика, и ужаснувшись его плотоядной улыбке, Самат сник, и с ужасом пробормотал:
- Вы хотите скормить меня свиньям?
-Да. Я подумал, и решил, что опасно оставлять вас в живых. К тому же, работник из вас получится никудышный. Но, согласитесь, что вы сами виноваты. Фельетон ваш написан довольно талантливо. Он едок, желчен, смешон и выставляет меня в крайне неприглядном, и главное, потешном виде. Реакции властей я не боюсь. С властью… – Жмурдь подмигнул Остапенко – у меня отношения лучше некуда. Но вот конкуренты, могут воспринять появление такого материала, как признак моей слабости. Может начаться война. А, мне это сейчас ни к чему.
Разговор в спокойном русле, без оскорблений, и ругани, оказывал на Самата весьма благоприятное действие. До какого - то момента, он смотрел на своё положение сквозь мутное стекло политических и общественных иллюзий, воспринимая мир в искаженном, мало что имеющим с реальностью виде. Если бы Жмурдь стал кричать, угрожать грубыми словами, то Самат мог обидеться, замкнуться в себе, и может быть даже пойти на принцип. Но, авторитет выбрал правильную методику, и действовал как опытный мойщик окон. Благодаря его усилиям, в голове у правозащитника, медленно, но верно, рассветало. И вскоре выяснилось, все его принципы оказались лишь пыльным налётом на стекле прагматизма. Стоило облить их мертвой водой, и они медленно начали стекать в канализацию.
До Самата дошло, наконец, что Жмурдь прав. Его партнеры по оппозиции даже не заметят отсутствия своего коллеги по цеху. Никто, кроме Фаины, искать его не станет. И шансы на то, что она его найдет, равны нуля в квадрате.
«Тогда!». На глазах правозащитника навернулись слёзы. «Тогда, остаётся одно!!! Умереть с честью! Умереть ради идеалов свободы и демократии. Да! Именно так!»
Самат всхлипнул, жалея себя до изнеможения.
«Но позвольте! Так вот буднично?! Здесь? В недостроенном доме,… среди бандитов, убийц, и банок со шпаклевкой? Вдали от телевизионных камер?»
Перспектива героической смерти на свинарнике, показалась Самату столь кощунственной, что он нервно хихикнул. Допустить, чтобы его свободолюбивое тело растерзали своими клыками грязные свиньи, а кости пустили на муку? Но, это же не его удел! Он пришёл в этот мир вещать с высоких трибун, с экрана телевизора, со страниц газет. Лучше центральных. Но бороться на уровне навоза? Нет, уж! Пусть этим занимаются другие, менее талантливые, и не столь влюблённые в жизнь.
Уловив перемены в настроении пленника, Жмурдь самым миролюбивым тоном предложил ему пообедать. Он так и спросил, буднично, по-свойски:
- Не желаете подкрепиться?
Самат скромно опустил глазки, и милостиво кивнул головой. Он скорее сделал одолжение новому хозяину, чем принял его предложение. Его тихое «да», звучало примерно так: «Хорошо, смилостивлюсь, составлю вам компанию. Недостойны вы моего общества, но что делать, кушать очень хочется».
Усаживаясь за стол, Самат думал, что станет первым цивилизованным человеком среди дикарей, но быстро понял, что ошибся.
Конечно, сервировка стола оставляла лучшего. Соседство Прохора, который громко срыгивал, и смачно облизывал пальцы, было невыносимым. Но всё остальное, включая блюда и столовые приборы, внушало благоговейное уважение. Изумление правозащитника росло с каждой секундой. Вместе с ним, менялось и отношение к личности Жмурдя. И вскоре, из крайне негативного, оно трансформировалось в восторженное. В самом деле! Как мог Самат невзлюбить этого замечательного человека, организовавшего ради него такой замечательный стол?
Тая на языке, слабосоленая форель растворяла своей вкусовой гаммой все прежние недоразумения и недопонимание между потомственным демократом и преступным авторитетом. Под влиянием коньячных паров многолетней выдержки, прошлое Жмурдя виделось теперь Самату в ином свете. Он уже убедил себя, что хозяин дома, и сам, являлся жертвой кровавой диктатуры.
«Не мог человек, столь прекрасно разбирающийся в винах и коньяках, добровольно служить режиму проповедавшему аскетизм и сухое равноправие! Ну, не мог!!! Это противоречит здравому смыслу!» - такой вывод сделал для себя Самат, и, мысли о героической смерти, окончательно потеряли свою привлекательность. «Подумаешь, фельетон какой-то. И ради такой мелочи, я едва не испортил отношения с этим прекрасным человеком? Какая глупость!»
Что касается загубленных Жмурдем душ, то думать об этом, Самат себе запретил.
Странная на первый взгляд компания, обедала молча, деловито, с канцелярской сосредоточенностью, но и не спеша, по-звериному щурясь от удовольствия. Самат очень быстро освоился в чуждой ему среде, и уже не чувствовал себя инакомыслящим среди тех, кого совсем недавно считал представителями темных сил. Единственное, что немного портило сейчас ему настроение, это мысли о Фаине. Она, наверное, волнуется. Смотрит из окна кухни во двор, высматривая дорого ей мужа. «Жаль, что не успел поставить телефон» - горевал Самат – «Нужно завтра обязательно сходить к начальнику узла связи. Прямо скажу, что знаком со Жмурдем. Пригрожу, если понадобиться, и вопрос быстро решится. Но что сейчас делать? А, ничего…, ничего страшного с ней не случится. Работа у неё такая – мужа ждать». Больше в тот день о Фаине, Самат не вспоминал. Да и как можно думать о чём – то мелком, и незначительном, если стол того и гляди сломается под тяжестью представленных на нём яств. Самату хотелось попробовать всё, и хозяину дома, пришлось довольно долго ждать, пока гость утолит голод. Жмурдя удивлялся, как может этот сухопарый человек, в таких количествах поглощать весьма тяжелую для желудка пищу, но в процесс обжорства не вмешивался. И наконец, наступил тот момент, когда пока пленник гурман произнес: « Довольно! Я, похоже, объелся».
Опасаясь, что Самат, немного отдохнув, перейдет к десертам, Жмурдь не мешкая приступил к делу:
- Вот, что уважаемый. Мне известно, что среди народа бытует мнение, будто люди стоящие к власти спиной, то есть в оппозиции, непременно отличаются от неё кристальной честностью, порядочностью, и неподкупностью. Своеобразные белые монахи современности. Они всегда вне всяких подозрений, а если в их сторону и прозвучит обвинение, то оно тут же объявляется политическим заказом, и в пику властям служит дальнейшему закреплению над героями протеста нимба непогрешимости.
- Между прочим – надулся Самат - все мои знакомые, в том числе из Финской группы, люди глубоко порядочные…
-Ой! – скривился Жмурдь – ну, не надо! Предположу, что не все. Думаю, что коэффициент их порядочности не выше чем у представителей той самой власти, с которой они борются. Будь оно по-другому, достаточно один раз поменять власть на оппозицию, и на веки вечные, на земле воцариться тишь, гладь да Божья благодать. Но этого не происходит, как раз по той причине, что иногда борцы с самым мерзким властителем, намного превосходят его именно по части негодяйства. Оппозиция может нести новые идеи в области экономики, общественного обустройства. В конце концов, она выполняет роль щуки в пруду. Чтобы карась не дремал. Но, в нравственном плане, эти люди, могут быть сущими злодеями. Однако, пока озвученное мною народное заблуждение имеет силу, не грех им воспользоваться. Вы, являете собой классический образец ортодоксального оппозиционера, несогласного со всем на свете. Предлагаю сделку – напишите обо мне хвалебную статью! Я хорошо заплачу.
Самат иногда посещал с Фаиной мясные ряды, и знал, что на рынке принято торговаться:
– Мои принципы не позволяют мне выставлять на продажу своё мнение о других людях. Если же моё личное мировоззрение находится в определенной конфронтации с конкретным субъектом, то о сотрудничестве, и речи быть не может.
Спокойно выслушав отказную, Жмурдь достал ручку и что-то написал на салфетке. Затем подвинул её Самату. Тот глянул, открыл рот, и сразу же кивнул головой:
- Я согласен. Конечно, в виде исключения…
Несмотря на явные диктаторские замашки вора, свободолюбивая натура Самата повела себя как водяной матрац. Она булькнула, и покорно прогнулась, подстроившись под все изъяны и особенности фигуры своего нового хозяина.
И сразу же, атмосфера за столом из напряженной, трансформировалась в радостно – оживленную. Прохор вскочил, и с криком: «Брат! Мы с тобой одной крови!!!», бросился к Самату. Крепко обнял его, стараясь поцеловать падшего диссидента в губы. Но тот ловко изворачивался, брезгливо прикрывая рот пухлой ладошкой.
Понемногу страсти улеглись. Начальник милиции и свинарь, вышли покурить, а Жмурдь, найдя в лице правозащитника свежие, хорошо образованные уши, с радостью восполнял дефицит общения, неизменно возникающий в том случаи, если твоими собеседниками являются люди вроде Прохора и Остапенко.
Поговорили о погоде и Шекспире. Потом о политике. Снова о погоде. Между переменой тем, выпивали. Главарь шайки запьянел раньше. Он ласково, с отеческой любовью смотрел на своего гостя и так искренне, что не хотелось верить в притворство, вопрошал:
- Пойдёшь ко мне в банду?
- Я? – опешил Самат.
- Ты! Поверь, это хорошее предложение. Бросай брат, свой бизнес! В нём скоро останутся полные идиоты и опять – таки, идеалисты. Кто вам станет платить, если страна и так разваливается! Пока вокруг бардак, не будет тебе грандов, нобелек и часовых интервью на канале Би-Би-Си. Как друг тебе говорю. Бросай! Неужели ты не видишь, что в данный момент рулят не те, кого в 37 расстреливали. И даже не те, кто расстреливал! Сейчас пришло время тех, кто писал доносы, по которым вторые убивали первых! И не только у нас в городе такая ситуация, но и во всем мире. Наступило время большой подлости и великой лжи! Поверь – те люди, что наверху, намного хуже и страшнее меня. Так что, брат! – Жмурдь обнял Самата, наклонился, и произнёс прочувственно - айда, ко мне в банду!
- Я бы с удовольствием! – Самату передалась ответственность момента. Руки его дрожали, голос звучал сдавленно. Правозащитник с трудом сдерживал слёзы благодарности - верь мне, брат! Рад бы служить под твоим началом, но запаха крови не переношу. С детства. Как твоих оппонентов пытать буду? Ножом опять–таки плохо владею, стрелять не умею,…ты уж прости брат! Я честно говорю – не оправдаю доверия. Боюсь подвести тебя,….но,….вот печатным словом помогу.
Жаль… - было хорошо заметно, что Жмурдь огорчён – сработались бы,…много у нас общего. Но за откровенность, спасибо.
На этом время серьёзных разговоров закончилось. Комната заполнилась разукрашенными, полуголыми девицами, принесшими на своих каблучках шум и визг. Начался кутёж. Потомственный демократ пил на брудершафт со всеми подряд, танцевал, нелепо дрыгая ногами, орал как сумасшедший, сажал девок на колени, и кидался баранками в Остапенко.
Из того, что было потом, он не запомнил абсолютно ничего.
Очнулся Самат с тревожным чувством, неизбежным для тех, кто не засыпает, как положено нормальному человеку, а проваливается в тяжелый алкогольный наркоз. Чувство тревоги, усиливающееся гулкими, беспорядочными ударами сердца, долго держало его в своих ледяных объятиях, а когда, немного отлегло, то сразу явилась головная боль. Когда же начала просыпаться память, то стало совсем плохо. Изучая историю вчерашнего дня, Самат нашел в ней массу позорных для себя эпизодов. По сути дела это был печальный рассказ об окончательном нравственном падении одного человека, очень похожего на него самого, и даже носящего такую же фамилию и имя. От боли, физической и душевной, Самат застонал. Почти сразу, на фоне белого потолка возникло такое же бледное лицо Фаины. Красные глаза не выспавшегося человека смотрели жалостливо и нежно, а губы сильно дрожали:
- Самат! Дорогой мой, где же ты был вчера? Я весь вечер бегала к соседке,.. обзвонила все морги, милицию. Нигде тебя нет!
- А когда, … и,… как я появился? – ворочая языком во рту как кочегар лопатой, спросил блудный муж.
- Ближе к полуночи позвонили в дверь. Я кинулась,… думала, что ты…
- А там?
- Ребята крепкие стоят, спортсмены, наверное. Спрашивают: «Ваш?», я отвечаю: «Мой». Они тебя занесли, на диван положили, оставили сумку полную продуктов, и ушли. Кто, эти люди? Ты где был вчера?
Самат пояснил супруге:
- Налаживал контакты с местной оппозицией. Пришлось даже выпить по такому случаю. Нет,… ты ни о чём плохом не думай…
С учётом того, что на рубашке мужа, его лице и шее, виднелись следы губной помады, а французскими духами от него несло как от козла, плохие мысли в голову Фаины даже и не заглядывали.
Появление супруги весьма благоприятно сказалось на моральном состоянии Самата. Фаина принесла с собою что – то приземленное, домашнее, успокаивающее, и её мужу сразу же стало легче. Не физически, конечно, а морально. Осознание собственного падения уже не воспринималось так остро, как, скажем, пять минут назад. Довольно быстро нашлись причины, оправдывающие собственное поведение, и вслед за ними, не заставив себя долго ждать, всплыли имена, фамилии и физиономии искусителей, на плечи которых Самат собирался переложить вину за свое отступничество. Команду, вынудившую правозащитника изменить своим принципам, конечно же, возглавлял Жмурдь. Помимо авторитетного бандита, туда входили начальник милиции Остапенко и свинарь Прохор. Хотелось, конечно, расширить зловещий список, включив туда и остальных участников вчерашней попойки, но вот беда, их лиц, Самат вспомнить не мог. Предъявлять же обвинение в собственной подлости голым плечам, коленкам, бритым затылкам, татуированным кистям рук, и пьяным воплям: «Кто родился в шевроле, вставай, наливай», было глупо. Да и трех обозначенных персонажей вполне хватало для полного самооправдания.
Как ни странно, несмотря на головную боль и провалы в памяти, ту цифру, что Жмурдь написал на салфетке, Самат помнил прекрасно. Впрочем, как и то обязательство, что он взял на себя.
- Фаина, душечка моя, завари кофе, мне нужно работать – жалостливым тоном попросил Самат.
Приняв из рук доброй женщины фарфоровую чашку, он выпил бодрящий напиток, покряхтел от сознания безысходности, и спустя полчаса, умывшись и побрившись, заперся в кабинете. Там, на письменном столе, поблескивая хромированным корпусом, стояла его любимая пишущая машинка, ставшая на следующих два дня, настоящим пыточным орудием для оппозиционера
С утра до вечера он остервенело, но безрезультатно давил на клавиши, стирая в кровь подушечки пальцев. Привыкший критиковать, и видеть везде лишь недостатки, Самат оказался неспособен произвести на свет пусть заведомо ложное, но всё – таки доброе слово. В какой-то момент ему показалось, что ситуация безнадёжна, и он впал в душевное и физическое оцепенение. Но, положение спасла Фаина. Глянув на осунувшееся лицо своего мужа, она рискнула, и поинтересовалась причиной его уныния. Получив невнятный, скомканный ответ, ей всё же удалось уловить суть проблемы. Почти не задумываясь, она порекомендовала супругу, представить, что он пишет статью о себе.
- А что? – Самату идея понравилась – хорошая мысль. Пойду, попробую.
Результатом творческого эксперимента стал очерк, в котором описывалась жизнь, и подвиги замечательного котлованца по фамилии Жмурдь. В обусловленный заказчиком срок, Самат пожаловал в редакцию «Путь в Котлован». Крыжовников брезгливо взял литературный опус в руки, зачем – то повертел в руках, рассматривая со всех сторон, и в присутствии автора ознакомился с товаром. Гадюшно улыбаясь, похвалил, а потом, не пожав руки, и даже не посмотрев на Самата, попрощался, обещав опубликовать материал в ближайшем номере газеты.
На этот раз Крыжовников не обманул. Материал, предоставленный Саматом, увидел свет довольно быстро, и после выхода газеты стало ясно, насколько дальновидно поступил Жмурдь, доверив именно оппозиционеру вывести народные массы из мрака неведения, и познакомить их с предметом своего будущего обожания. Статья, написанная Саматом, являла собой откровенный бред. Например, в ней описывался случай, когда Жмурдь, заткнув рюкзаком жерло сахалинского вулкана, и препятствуя выходу лавы, спас от гибели небольшой посёлок. Тем не менее, люди поверили правозащитнику. Доверились только по той причине, что он с первого дня своего пребывания в Котлованске, позиционировал себя как несгибаемый борец с властью, которую котлованцы ужасно не любили. Про Самата ходили слухи, что этот человек познал ужас темниц, и не понаслышке знаком с печальным звоном кандалов. И горожане, доверившись оппозиционеру, очень быстро слепили из Жмурдя небольшой кулёк, полный культа личности.
Будучи бандитом новой волны, не признающим старых воровских традиций, Самат долго не рассуждал на тему «что можно вору, а что нельзя», и легко, как нож в брюшину, вошел в сферу высшей формы бизнеса и узаконенного конституцией криминала. То есть в политику.
Жмурдя выбрали депутатом городской думы. Он стал публичным, и даже в течение некоторого времени возглавлял комитет по борьбе с организованной преступностью. Набравшись политического опыта, посчитал, что в Котлованске ему тесно, и уехал в столицу, цинично заявив, что по таким как он, она давно плачет. Чуть позже, получив генеральскую должность, туда же перебрался и Остапенко.
После их отъезда, Самат облегчённо вздохнул. Ведь на следующий день после выхода газеты с заказной статьёй, к нему явился курьер и вручил не только обещанный гонорар, но и аванс, в счет будущей серии статей восхваляющих его работодателя. Подступиться к этой теме Самат так и не рискнул.
Несколько раз порывался вернуть деньги, но мешала жадность. А потом, потому что никто не тревожил, решил всю сумму потратить на ремонт квартиры. Ремонт получился шикарный, и всё понемногу стало забываться.
А в один из сентябрьских дней того же года, Фаина, вернувшись с рынка, принесла домой картошку, и еще теплую новость о жуткой смерти некого свинаря, который, якобы ушел в запой, долго не кормил своих питомцев, и имел неосторожность заснуть прямо в свинарнике.
- И что? – после знакомства со Жмурдем, Самат испытывал нездоровый интерес ко всему, что связано с поросятами – дальше что?
-Ой! – Фаина зябко повела плечами – сожрали свиньи его. До косточек говорят, обглодали.
- Зовут как? Как зовут? – захрюкал Самат.
-Кого? Свиней?– испугалась Фаина.
- Дура!! Мужика этого…
- Прохор вроде – неуверенно ответила домохозяйка – только не поняла, что это, фамилия или имя…он что, знакомый тебе?
Но Самат её уже не слышал. Он вскочил, и как сумасшедший принялся носится по комнате, показывая кому-то фигу, и крича при этом: «Что скормил меня свиньям? Тварь толстокожая, так тебе и надо!!! Самого на шашлык пустили, Сволочь, грязная!»
Прохор являлся третьим, и последним непосредственным участником событий в доме Жмурдя, и соответственно свидетелем позора правозащитника. И потому радовался Самат его смерти от всей души. Даже открыл по этому случаю бутылку марочного вина, и за один присест её опустошил. Протрезвев, окончательно успокоился, посчитав, что все кошмары и последствия того страшного в его жизни дня, можно забыть.
В последующие годы, прошлое лишь один раз коснулось его своим черным крылом. Это случилось в тот день когда он узнал, что Крыжовникова, еще одного, пусть не столь осведомлённого, но всё –таки участника тех событий, убил инсульт. Таким образом, все те, кто мог упрекнуть Самата в его продажности, либо уехали из города, либо отправились в мир иной. Оставалась, правда, совесть, но с нею Самат всегда умел договариваться.
И вот теперь, спустя много лет после тех неприятных событий, узнав, что бывший городской авторитет пожаловал на родину, Самат пришёл в страшное волнение. Правозащитник всегда имел склонность преувеличивать масштабы своей фигуры, и самонадеянно вообразил, будто Жмурдь приехал в Котлованск единственно для того, чтобы выбить из него давнишний, пустячный долг. Тот самый аванс, за ненаписанную статью.
Чтобы уменьшить риск нежелательной встречи, Самат
забаррикадировался в квартире, приказал жене не отвечать на телефонные звонки, и не подходить к окнам. Сам же, поминутно выскакивал на балкон; нервничал, как всегда суетился, и бормотал сквозь зубы: «О! Какие люди у Самата долги выбивают? Какие люди!». В перерывах между бормотанием, он кому-то звонил, требуя прислать репортеров, хватался за сердце, пил валидол, и вследствие нервного перенапряжения, около шести часов утра, не выспавшись как следует, умер.
Сердце его сломалось не от осознания собственных ошибок, а под тяжестью липкого страха. Оттого в гробу лежал он с недовольным лицом, злой и неприкаянный, словно уже знал, что никто и никогда, не снимет камень с его души, и обречена она несчастная, на вечное прозябание в темной пещере одиночества и пустоты.
Именно таким, жутко суетливым человечком, употребившим свою жизнь на паблисити, он и исчез из людской памяти.
Индивидом, чья судьба оказалась похожей на ложный вызов кареты скорой помощи. Вой сирен, огни проблесковых маячков, любопытные взгляды зевак, но в итоге, кроме разочарования, бессмысленных обид, и потраченного впустую времени, часто чужого, это существование