ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ (1933-1935)
Глава 126.48. НЫНЕ ОТПУЩАЕШИ НЕ МНЕ ОДНОМУ…
Триада «Самодержавие, Православие, Народность», выдвинутая министром просвещения С.С. Уваровым в 30-е гг. XIX в. как основа внешней и внутренней политики России, явно запоздала» Ее без преувеличения можно отнести к реалиям Отечественной войны 1812 года». Но через несколько лет после окончания войны она умерла, еще не будучи сформулированной.
Бунт гвардейского Семеновского полка (1820) явился первым признаком социальной болезни русского общества.
В 1821 г. губернатор Васильевского острова генерал-лейтенант А.Х. Бенкендорф представил императору Александру I записку о «Союзе благоденствия», тайном обществе офицеров и генералов, вступивших на путь заговора в целях государственного переворота». А.Х. Бенкендорф докладывал о самороспуске общества, полагая, однако, «что они желают лишь освободиться от излишнего числа с малым разбором наверстанных членов и составить скрытнейшее общество и действовать безопаснее. Предположение генерала полностью оправдалось. Действительно, вскоре возникли Северное и Южное общества, радикальные члены которых планировали убийство императора и введение в России конституции».
К Александру I поступали и другие сведения о готовящемся государственном перевороте, но он не принимал никаких мер для пресечения замыслов заговорщиков». Всегда склонный к мистицизму, он полагал, что все это — наказание Божие за участие в свержении отца — Павла I и невольное соучастие в его убийстве.
После подавления восстания декабристов новый император Николай I приходит к выводу о необходимости создания тайной политической полиции. По его повелению было учреждено III отделение Собственной Его императорского величества канцелярии, которую возглавил А.Х. Бенкендорф. III отделение состояло из пяти экспедиций: по борьбе с революционерами, работе с сектантами, наблюдению за иностранцами, контролю за прессой и театрами, пресечению уголовных преступлений.
Одновременно А.Х Бенкендорф был назначен шефом жандармского корпуса, отныне используемого для политического сыска по всей территории России, III отделение и сам А.Х. Бенкендорф и его помощники (фон Фокк и Дубельт) создали разветвленную агентурную сеть и привлекли к сотрудничеству ряд известных в русском обществе литераторов (Ф. Булгарин, Н. Греч, П. Толстой).
Деятельность III отделения была весьма продуктивна, однако имела зловещую репутацию в обществе в связи с делами Чаадаева, Герцена, Белинского, Лермонтова и др.
Непосредственно за борьбу со шпионажем отвечал Военно-ученый комитет Главного штаба русской армии.
Вторая половина XIX и начало XX в. приготовили России новые потрясения.
Стремительно развивалось протестное движение, вызванное реформами 60-х гг. и, прежде всего, «дарованием крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей». Крестьяне ответили на «освобождение» взрывом возмущения. На социальную и политическую арену выходит прослойка интеллигентов-разночинцев, в среде которых все более крепнут настроения разрушить существующий государственный строй.
Неспособность правящего класса приспособиться к изменившейся ситуации все больше приводила протестные группы к мысли о невозможности политических реформ без применения насилия. Для того чтобы «расшевелить народ», на вооружение был взят индивидуальный террор.
4 апреля 1866 г. в Летнем саду прозвучал первый выстрел террориста, покусившегося на жизнь самого русского императора.
Рескриптом царя от 13 мая 1866 г. Государственному совету было предписано навести порядок в стране. В результате закрыты журналы «Русское слово» и «Современник», ограничены права земств, расширены права губернаторов, усилен и без того жесткий контроль за университетами и студентами.
С этого момента пути правительства и интеллигенции окончательно разошлись. Для ведения пропаганды среди крестьян была создана в 1876 г. революционная организация «Земля и воля».
Правительство ответило жестокими репрессиями. Народ не понимал агитаторов «Земли и воли», в результате чего деятельность народников полностью провалилась.
Однако вскоре последовала серия терактов против высоких должностных лиц, что застало правительство врасплох. Власти вновь прибегли к жестким мерам: 9 августа 1878 г. был принят закон «О временном подчинении дел о государственных преступлениях и некоторых преступлениях против должностных лиц ведению военного суда, установленного для военного времени».
Покушение на Александра II 2 апреля 1879 г. вызвало Высочайший указ о разделении страны на 6 генерал-губернаторств. С апреля 1879 по июль 1880 г. оттуда было выслано без суда за неблагонадежность 575 человек. Производились повальные обыски и аресты.
К этому времени в стране возникают подпольные революционные организации экстремистской направленности. Создание «Народной воли» являлось новым этапом вооруженной борьбы с самодержавием.
Власти ответили не только совершенствованием полицейских методов.
Законодательным образом было ликвидировано III отделение Собственной Его императорского величества канцелярии, а его функции переданы Департаменту государственной полиции Министерства внутренних дел в целях «политического розыска и наблюдения». Шефом Отдельного корпуса жандармов с этих пор являлся министр внутренних дел.
На местах розыскными и осведомительными источниками Департамента государственной полиции стали губернские жандармские управления.
С 1881 г. вступило в силу «Положение об охране», предусматривающее ряд чрезвычайных мер: губернаторы и градоначальники получали право на трехмесячные аресты и административные высылки, закрытие торговых и промышленных предприятий, приостановку периодических изданий, а также передачу на рассмотрение военного суда отдельных дел. Полицейским и жандармам было предоставлено право на обыски в любое время суток в любых помещениях и на задержание на две недели любых лиц, «внушающих подозрение». По сути дела, в стране было введено чрезвычайное положение.
Меж тем рукой Колышко водило само провидение, строки ложились на страницах убористо…
Распад русских государственности и общественности, русских политики, экономики и этики, начавшись 1-го марта 1881 года, завершился 1-го марта 1917 г. Падение северного (третьего) Рима продолжалось, таким образом, около 40 лет, почти столько же, сколько и Рима южного. Вдумчивые историки найдут, пожалуй, аналогию между этими двумя катастрофами, как ни велика внешняя разница между Петронием и… Набоковым, между Сенекой и Распутиным, между поэтами римского и русского декаданса, подпочва этих, как и других грандиозных государственно-правовых сдвигов, – та же. И скрытые в подпочве корни почти те же, – корни загнившего на корню века.
Распад России найдет достойную его оценку лишь в отдаленных поколениях. Нам же, злосчастным его современникам, нам, обреченным, остается лишь поднимать из мусора более ценные и цельные обломки затейливой архитектуры, составлять из них музеи, наподобие музея обломков Помпеи, и по ним судить – чем была Россия до извержения коммунистического Везувия. Эти обломки, само собою, разумеется, не дадут понятия о целом; но их контуры дадут понятие о типе […][Далее одно слово не разобрано] храмины, а, пожалуй, и намекнут на причины разрушенной […][Далее текст не читается: край листа рукописи оборван]
Моя задача – собрать эти обломки.
Целое поколение прожило свою сознательную жизнь [в эпоху] российского распада – люди, встретившие 1-ое марта юнцами и проводившие 1-ое марта 1917-го года стар[иками] (?)[В этом месте подлинник поврежден (оборван край листа рукописи). Слово читается предположительно] – поколение упадочное, на вид оно казалось здоровым, пылким, европеизированным. На деле же от него несло азиатчиной. Оно молилось на своих предков и учителей: Герцена, Чаадаева, Огарева, Добролюбова, Белинского. Считая себя их правопреемниками, оно клялось довершить начатое Милютиными и Ростовцевыми. А стлало путь Ленину с Троцким.
Какой-то загадочный, дьявольский, неисследованный еще никакими гениями, но лишь предсказанный пророками процесс творился в умах, сердцах и крови этого поколения, все начинавшего, чтобы ничего не кончить, всем желавшего блага и всем напакостившего, растратившего свои силы в постройке вавилонской башни, спускавшегося в ад, чтобы вымостить его добрыми намерениями, и карабкавшегося на небо, чтобы закоптить его.
Какая-то хворь точила русскую душу как раз в то время, когда в нее жадно заглянул весь мир, когда русский гений открыл человечеству достижения и возможности, о которых ему не снилось. Трагедия распада надвигалась с головокружительной (в историческом смысле) быстротой.
Подогретая материалистическим прогрессом Европы и скованная инертностью Азии, славянская слизь претворилась в сплошной яд злостности, самоанализа, самолюбования, самодовления, окуталась испарениями мистицизма, загнила алчностью, похотью, аморальностью.
Не было способнее и тупее этого удивительного поколения, не было порывистее и безвольнее, альтруистичнее и эгоистичнее, целомудреннее и развратнее.
Центробежные и центростремительные силы всей русской истории, всего конфликта между Европой и Азией, столкнулись в потомках Пушкина и Булгарина, Алеши и Смердякова, Сперанского и Аракчеева.
Изумительное, трагическое поколение!
Без вины виноватое, без намерения все губившее и осквернявшее! В сильных и слабых, пасущих и пасомых, в праведниках и грешниках, – та же червоточина. В умах и сердцах – тот же червь, точивший лучшие намерения, раздваивавший добрейшие души, отравлявший сильнейшую волю.
В галерее типов, творивших историю российского распада, знакомые черты Чичиковых, Хлестаковых, Держиморд, Ноздревых, Рудиных, Карамазовых. А в давящем тумане мыслей и чувств, что спутал языки строителей российской вавилонщины, явственно различается лишь грандиозный двойник, воплотивший коллективные черты поколения mixt.
Одним фасом рыдая, другим хохоча, этот загадочный фантом, на рубеже двух столетий, этот всероссийский Хам и нигилист с манерами светского денди, со складкой елейной религиозности, с невинной усмешкой отравленных уст, с лукавым поблескиванием таивших ненависть глаз, широко крестясь и глубоко вздыхая, вел Россию прямехонько к пропасти.
И шла святая Русь за страшным вожатым своим – хоть и упиралась, дрожала, падала и вставала, но все же шла с повязкой на глазах, с залитым стыдом, схваченным тернием челом.
* * *
Моя сознательная жизнь началась с воцарением в России Хама. Я наблюдал его сплевывающим семечки в вечер 1-го марта 1881 г. и палящим здание суда 1-го марта 1917 г. Я прислушивался к его гвалту в дни «диктатуры сердца» Лориса и «доверия» Мирского; я наблюдал его холопство вправо и влево, в дни всех четырех Дум; я наблюдал хамство Витте и Распутина, банкиров и биржевой шушеры, художников и философов, газетных писак и болтунов.
Всюду и везде, от чертогов до загородных кабаков, от учреждений «идейных» до берлог утробных, от раздушенных будуаров до домов свиданий и карточных клубов, торжествовал меднолобый всероссийский хам. Большевики его лишь короновали, но не сочинили – большевики лишь набросили купол на здание, воздвигнутое нами – здание всероссийского распада.
Было время, когда и я мог что-нибудь сделать для предотвращения катастрофы. Судьба поставила меня близко к людям, делавшим эпоху – на рубеже между государственностью и общественностью. Далекий по удельному весу от «вождей» типа Милюкова, далекий по таланту от Горького, Бунина, Розанова, Мережковского, в свое время я обладал и убедительностью, и темпераментом.
Я и впрямь писал в газетах разного «направления», но писал я об одном и том же. Я не ходил «к Плеве и к Витте», я не лез к власти. Но я и не жертвовал своим благополучием ради правды, которую чувствовал нутром, – правда эта висела лишь на кончике моего пера.
Горе дореволюционной России, а с ней и мое, одного из ее недостойных сынов, что в нас, людях дарования и порядка, отсутствовала жертвенность, – жертвенность проявили лишь «бесы» русского безвременья.
Все мы были ближе к Ивану Карамазову и даже к Смердякову, чем к Дмитрию и Алеше. Все мы, и я в особенности, – Нарциссы, корыстолюбцы и сластолюбцы. Розанов, напр[имер], осмеял «Сладчайшего Иисуса», чтобы склонить выю перед лукавцем Сувориным. Близко за ним следовал я и художники, богоискатели, «лучшие люди» века.
Не досада за разбитую жизнь и не мстительность водят моим пером в этих очерках, а лишь потребность на закате дней сказать то, что я не умел, или, вернее, не хотел сказать на заре ее. «Ныне отпущаеши» не мне одному, а всем, кто содействовал великому российскому распаду.