Длинный коридор, залитый нежно-молочным светом, с множеством дверей и стойкой посередине – совершенно удивительное место. Здесь, вроде бы, всегда людно. Секунды не проходит, что бы кто-то за чем-то куда-то не шел. Кто к стойке, кто от стойки, кто в кабинет. А бывает, что и очередь образуется. Редко, но бывает. Постоянно кто-то – да есть. Но как же тут пустынно и одиноко! До чертиков, до тревожного гула в голове! И время тут течет удивительным образом. То оно летит куда-то, не остановишь. А то вдруг становится густым киселем. Трясешь его, подгоняешь, а оно никуда не торопится. Удивительное место.
И те, кто в это место, по своей ли воле или волею судьбы, попал, испытывают разные эмоции. Кто разочарованно плетется, дорогой размышляя о прожитом, кто с обидой и негодованием грозно топает заданным маршрутом, кто – со слезами на глазах, кто – с отрешением во взгляде. Грустно все как-то, не весело.
Но вот чтобы с радостью, со смехом?
Молодая, красивая, но изрядно измученная бытием блондинка лет тридцати пяти, стояла возле стойки и безудержно смеялась, словно ее смешинка укусила. То согнется в приступах хохота, то разогнется подышать – слова вымолвить не может. Не каждый день такое увидишь в этом откровенно безрадостном месте. Может ненормальная?
- Твоя хохотушка? – спросила подошедшего светловолосого парня строгая дама за стойкой.
- Моя, моя, уже забираю! – торопливо ответил светловолосый, статный парень, одетый в светлый, элегантный костюм и, подхватив под руку прекрасную хохотушку, увел возмутительницу грусти в просторный кабинет, находившийся рядом со стойкой.
С трудом усадив на стул изгибающуюся от смеха женщину, светловолосый парень легким движением головы забросил длинные, светлые волосы за плечи и принялся разглядывать свою смешливую клиентку.
Шикарная дама! Про таких обычно говорят: «Все при ней». И ростом, и статью, и лицом. При виде таких все мужчины, считающие себя мужчинами, тут же втягивают животы, покуда дыхания хватает, выравнивают спины, не взирая на всякие сколиозы и радикулиты, расправляют плечи, аж пока рубашка не треснет и растопыривают руки, словно птицы перед полетом. Только свежести, лоска в ней не хватает. И смеется сильно. Но как же задорно! От ее задорного смеха даже Светлого стала разбирать смешинка.
- Прекращай это безобразие, а то и я сейчас рассмеюсь! – шутливо наказал хохочущей даме Светлый, с трудом сдерживая смех.
- Не..не.. не мо…гу… - сквозь смех выдавила его смешливая клиентка Юля и тут же разразилась новым приступом хохота, едва не свалившись со стула.
Светлый открыл папку с делом блондинки. Что же там такого веселого? Уж он-то, тот, который о ее жизни знал едва ли не больше, чем она сама, никак не мог понять повода для смеха.
- А что веселого-то, Юля? – недоумевая спросил Светлый, бегло перелистывая страницы.
- Извини, нервное, наверное, – ответила Юля, слегка отдышавшись.
- Нервное? – переспросил Светлый.
- Ой, не знаю, – выдохнула Юля, внезапно погрустнев и потускнев, словно свечка, которую только что задули, – то ли нервное, то ли. Какая-то горечь, что ли, обида, отчаянье… Что-то вроде тягостной пустоты. Вроде и в красках все, да только краски какие-то невеселые. Нахлынуло что-то, вот я и рассмеялась. Глупо, да?
- Необычно, – поправил Юлю Светлый, – вполне объяснимо, но для здешних мест необычно.
- Необычно глупо! – обреченно вымолвила Юля. – Бездарно и обидно глупо жизнь прошла. Словно и не было ее. Хочешь вспомнить что-то хорошее – а его-то и нет. Все колеса жизни перемололи, – Юля иронично улыбнулась и протянула: – ко-ле-са.
- Так уж и не было ничего хорошего? – лукаво спросил Светлый, – так уж все плохо в жизни было? Ой, сдается мне, напраслину ты несешь, Юлия Николаевна. Давай-ка, рассказывай.
- А чего рассказывать-то? О хорошем бы рассказала, да только не о чем. Все сгинуло под колесами. Все, погибло, все про...
- Ты, давай, поспешных выводов не делай, – перебил Юлю Светлый, – не время еще для выводов. Ты лучше рассказывай.
- А что рассказывать? – недоумевая, спросила Юля.
- А вот все, что в голову придет – и рассказывай. Про семью свою. Про папу, про маму… Были?
- Ага, – кивнула Юля, – и брат старший был. И собака даже была. Спаниель персиковый, Снуппи. Мне лет 10 было. Мы с отцом на птичий рынок пошли. Представляешь, – оживилась Юля, – лето, жарища. Люди стоят под навесами, платочками и газетками обмахиваются. Кто хомячков продает, кто попугайчиков. А тут, - Юлины глаза на мгновение блеснули неимоверным детским восторгом, – они, щенки спаниеля. Маленькие, лохматенькие, с такими прикольными ушками. А я-то, я-то так собаку хотела – просто страсть! Я матери все уши прожужжала! Она уже слышать не могла. А она – ни в какую! Вот нет – и все тут! Я уж потом узнала, что мать специально отца подговорила со мной за собакой на рынок, сама бы она не решилась. Я к ним ручонки тяну, говорю: «Пап! Гляди, какие милые!», а отец мне: «Не трогай без спросу». Продавец, тетка такая полная, и говорит: «Да пусть девчушка погладит, с них не убудет. Может, какой и глянется». Глянулся. Самый бойкий. Всех растолкал и прям вот так на руки мне влез. Я – в слезы, к себе его прижала, отдавать не хочу. Ну как тут не взять?!
- Ну, вот, видишь, – улыбнулся Светлый, – есть же хорошее! Собаку купили.
- Да, купили, – с иронией сказала Юля, – той же зимой ее машина сбила. За каким чертом он через дорогу ломанулся?! Из ошейника выскользнул – и прямо под колеса! Гололед, снежище валит, водитель даже не тормозил. Я его, окровавленного, подхватила, а он так жалобно скулит, хрипит! Господи! Снег, мороз, я бегу домой, к себе его прижимаю… Ой! – Юля мотнула головой, словно дурную мысль – муху помойную от себя отогнала, – вот такая история. Аккурат, перед Новым годом. Мы его в скверике с отцом хоронили. Земля мерзлая. Отец ломом долбал, а я лопаткой землю отбрасывала. Руки мерзнут, слезы текут… А-аай, вспоминать не хочется!
- Родителей вспомни, – намекнул Светлый, желая увести разговор от грустного конца.
- А что родители? – с ностальгической грустью ответила Юля, – родители, как родителя, как у всех: мать, отец… Отец водителем самосвала работал. На летние каникулы частенько меня с собой в рейсы брал, если я дома была. Мама ему с собой еду собирала. А, когда я с ним ехала, и мне тоже. Вечно положит хлеба и накажет: «Коля! Проследи, чтобы Юленька хлеб съела!». А я-то хлеб ужас, как не любила! Мы с папой приходили в гараж, он командовал: «Можно!» - и я этим хлебом голубей гаражных кормила. А матери говорила, что я сама съела, проголодалась, мол. И отец поддакивал, не «сдавал». Да и к чему мне весь этот хлеб был, если мужики в гараже постоянно меня чем-то вкусненьким подкармливали. Кто шоколадку, кто конфетку с печеньем. А тетя Лида из диспетчерской, когда на месте была, для меня всегда «птичье молоко» припасала.
- Ишь ты, как устроилась! – улыбнулся Светлый.
- Ага. Представляешь, – Юля вновь оживилась, – ее брат на кондитерке работал и частенько приносил домой целые пласты этой начинки, которые потом на конфеты режут. Она мне отламывала такой здоровенный кус этой белой вкусности, в бумагу заворачивала и давала. Может и не здоровенный, может мне тогда казалось? Ай, не важно! Главное, что вкусно!
- А отец позволял?
- Ворчал. Вечно говорил: «Юлька, попа слипнется!». Ничего не слиплась, вон, какая здоровенная задница выросла! – и Юля демонстративно хлопнула себя по пятой точке.
- Попа – что надо! – оценивающе прокомментировал Светлый.
- Бывают и лучше, – отмахнулась Юля. – Мы с отцом такими заговорщиками были – ух! Я, когда мы с отцом Снуппи домой с рынка принесли, 2 часа в туалете его прятала, чтобы мать не увидела. С порога – и бегом в туалет. Представляешь, закрылась с ним в сортире и сидела битых два часа! А они с матерью хихикали там, подшучивали, мол: «Что, Юлька, веревку проглотила?». А потом мать тихонечко за дверь вышла, а отец к двери подошел и сказал: «Можно». А уж потом и мать, хоть и нехотя, позволила. Да толку-то, все ровно машина…
Юля вновь потухла, как свечка, закрыла лицо руками и тихо заплакала.
- И отца тоже машина, – сквозь ладони, полные слез, тихо произнесла Юля, – и его. Этот чертов самосвал! Мы с папой, как обычно, за щебнем поехали. Дорога к карьеру пустынная, машин мало. Отец загрузился, меня в кабину усадил и на завод поехал, щебень выгружать. Там дорога от карьера немного под уклон шла. И что-то с самосвалом случилось. Вроде, как едет, но совсем не так. Отец остановился, меня высадил на травку возле дороги, а сам под машину полез. Вокруг – тишина, машин нет, птички поют. Я за бабочкой стала гоняться. Она с травинки на травинку перелетает, дразнит меня, в руки не дается. А тут крик отцовский за спиной. Такой, знаешь, как … – Юля вздрогнула всем телом, словно ее током ударило, – такой… В общем, под колесом он оказался. Своего же самохвала, – слезы вновь брызнули из Юлиных глаз, – под колесом. Лежит, весь в крови, кричит. Я бегом к нему, он мне сквозь хрип: «Позови кого-то на помощь, дочка». А сам еле дышит, кровью захлебывается. Я бегом на карьер. Километра два на одном дыхании, пулей, только босоножку по дороге потеряла. Мужики с карьера бегом к отцу, вытянули его, а он, как не живой уже. Отца - в скорую, меня – домой. Мать к нему с работы помчалась, а мы с братом дома остались. Всю ночь не спали, ждали. А утром мать домой пришла. Бледная вся, трусится, сказать боится… - на мгновение Юлин взгляд пронзил какой-то животный страх. – Я мозгами-то понимаю, хоть девчонка еще, 12 лет всего, а все равно в душе прошу: «Пусть все будет хорошо! Пусть все будет!». А оно… Нет больше отца у вас, детки! Я после похорон два месяца молчала. Не рыдала, не кричала, а просто молчала. Думали, вот так, немой до конца жизни останусь. Ан нет, разговорили. Настюха, подружка моя разговорила.
- А мать как? – спросил Светлый.
- А мать едва ли не через неделю с первым инфарктом слегла. А потом второй был, когда с братом…
- А с братом-то что? – поинтересовался Светлый.
Юля вытерла слезы руками и пристально посмотрела на Светлого. Эх, какие глаза, какой взгляд! Картины бы писать!
- Слушай, у тебя выпить ничего нет? – внезапно для себя спросила Юля, словно была она не в Небесной канцелярии перед очами пусть и доброго, но экзаменатора, а на кухне, в гостях у старого друга.
- Чай! – тут же ответил Светлый, ничуть не смутившись просьбе.
- Ча-ааай, – с недовольством протянула Юля, – а что-то покрепче?
- Крепкий чай, – предложил альтернативу Светлый.
- Э-эх! – с досадой выдохнула Юля. – Чаем душу не обманешь.
- Да я бы и сам не против чего покрепче, – стал оправдываться Светлый, – да только правила заведения не позволяют. Корпоративная этика и все такое…
- Ладно, – заразительно улыбаясь, согласилась Юля, – чай – так чай. Корпоративную этику надо уважать. А то тебя, того гляди, уволят еще, – рассмеялась шикарная блондинка.
- Уволить – не уволят, но нагоняй могу получить конкретный! – сказал Светлый по дороге от стола к большому шкафу, к которому он, видимо, пошел за приборами. Сказал, а про себя подумал: «Сколько же в ней жизни!».
- Тебе с медом или с пряниками? – спросил Светлый, роясь в большом шкафу.
- И с медом, и с пряниками! – ни секунды не думая, ответила Юля.
- А не слипнется? – лукаво спросил Светлый, выкладывая на поднос чайные приборы.
- Не сли... – хотела было отшутиться Юля, но что-то тягостное вновь навалилось, придавив под своим весом все радостное жизнелюбие, редкими лучиками то и дело пробивавшееся наружу. – Впрочем, какая разница? Как я полагаю, попа мне тут не понадобится.
- А как же эстетическое восприятие? – парировал упаднические настроения Светлый.
- Ладно, тогда пусть остается! – вновь с улыбкой ответила Юля. С улыбкой-то, оно лучше. – Но чай с медом и пряниками! – строго наказала посетительница.
Светлый наконец-то вылез из шкафа, держа в руках поднос со всем, всем, всем, что нужно для хорошего чаепития. На подносе красовался фарфоровый заварник с веселенькими цветочками, чайник с кипятком, испускавший струйки пара носиком, внушительное блюдце, доверху наполненное пряниками в шоколадной глазури, блюдце с янтарным медом и две милых чашечки. Светлый ловко поставил поднос на стол и стал наливать чай своей очаровательно посетительнице.
Боже, какой аромат! От незатейливого напитка исходил удивительный запах полевых цветов, перемежавшийся терпковатым травяным ароматом, сладость спелых фруктов и приятное тепло имбиря… Совершенно удивительный напиток!
- Мамочки, как вкусно! – воскликнула Юля, отпив немного горячего чая из чашечки.
- Наш фирменный! – похвалился Светлый. – Ты такого больше нигде не сыщешь. Пей, пей. Вон, – и он указал на блюдце с пряниками, – попробуй. Фирменный рецепт.
Юля откусила кусочек пряника и расплылась в благоговейной улыбке. Да, это было куда лучше, чем просто выпить чего-нибудь покрепче! После такого никакие дурные мысли в голову не полезут. Но они, сволочи, эти дурные воспоминания, не давали покоя и все лезли и лезли наружу.
- О брате, – напомнил Светлый тему внезапно прервавшегося разговора.
- Ох! – выдохнула Юля, возвращаясь в невыносимую тяжесть бытия. – У нас как раз очередная прогонка перед выездным выступлением была. Ставили новую танцевальную программу…
- Ты еще и танцевала? – перебил рассказчицу Светлый.
- Что значит «еще»?! – не на шутку возмутилась Юля. – Да будет тебе известно, что я – лауреатка многих международных конкурсов, неоднократная победительница и обладательница гран-при в составе танцевального коллектива! Да я, в свое время, полмира объездила! – не без должной гордости, заявила Юля и хотела, было, броситься за вещественными доказательствами в виде многочисленных грамот, кубков и медалей. Хотела было… Но тягостно схватив себя за загривок, опустилась на стул. Куда уж?! Все это осталось там, среди живых, куда ей дороги уже нет.
- Меня мама с пяти лет на танцы отдала, – продолжила рассказ Юля, попивая чудесный чаек и закусывая его очередным пряником, – я за эти годы все, что можно перетанцевала. И бальные, и народные, и современные... Даже стрип-дэнс освоила.
- Стрип-дэнс? – загадочно повторил Светлый, лукаво приподняв одну бровь.
- Да, представь себе. Чуть позже об этом расскажу. Во-оот, в общем, идет у нас финальная прогонка, завтра выезд. А тут Валерка, Пашкин друг вбегает, прям вот так, без стука. Бледный, глаза на выкате. Кричит: «Юлька, бегом собирайся, Пашка разбился!». Как разбился?! Я его: «Как, что, где он?!». А этот дурень только глазами лупает, ртом воздух хватает и бормочет: «Давай быстрее». Полетела я с ним, в общем, в скорую. Пашка, брат мой, в реанимации. Меня не пускают, – Юля снова расплакалась, - меня не пускают, – всхлипывая, сквозь слезы продолжала она, – говорят, тяжелый, весь в ожогах, нельзя к нему, в стерильном боксе лежит. Твою мать, ну как же нельзя?! Я же его сестра родная! Ну, не пустили меня, в общем. А в коридоре пацаны с его клуба стоят. Да как пацаны? Есть молокососы, а есть и мужики под сорок. Я их: «Что да как?». Говорят: «Заезд был очередной. С трассы слетел и в ограждение. Машина вспыхнула, как бумага. Пока доставали – обгорел весь». Блин, он к этому заезду машину полгода готовил. Все время пропадал возле нее. Все хвалился: «В этот раз всех порву!». Порвал, твою мать!
Юля снова зашлась в рыданиях.
Светлый встал и подлил немного чая в Юлину чашку.
- Ты хлебни чайку, легче станет.
То ли самообладание у этой женщины было нереальным, то ли чай волшебный, то ли…, Юля отхлебнула пару глотков и, тут же успокоившись, продолжила повествование.
- Я сижу, жду хоть каких-то новостей из реанимации, а тут мать по коридору идет. Шатается, за сердце держится. Ну, вот, какой хрен ей сообщил?! Не знают, что ли, что у нее сердце слабое?! Подошла ко мне, на стульчик плюхнулась. Сидит, за сердце держится, губы все синие, дышит тяжело, слова сказать не может. Ее тут же в кардиологию.
Юля сделала паузу, чтобы чаем немного промочить рот, пересохший от трагических воспоминаний.
- Не спасли Пашку. На второй день, не приходя в сознание, от массивных ожогов… - Юля крепко зажмурила глаза, словно стараясь выдавить подлую слезинку, что так нестерпимо жгла глаз. – Я его и хоронила. Хорошо, все его одноклубники помогли, мне ничего делать не давали, все сами сделали. В закрытом гробу хоронили. В морге сказали: «Не на что вам там глядеть, так попрощаетесь». Так и попрощались. А мать в это время в кардиологии лежала. Как ни рвалась, а врач строго-настрого запретил. Нечего ей там делать, нечего. Я после этого танцы бросила.
Юля замолкла и в очередной раз потухла, как догоревшая свеча.
- А с мужем ты как познакомилась? – желая прервать тягостную паузу, спросил Светлый.
- С Женькой что ли? – будто спросонья переспросила Юля.
- А у тебя еще мужья были? – съехидничал Светлый.
- Не-еее, – протянула Юля, – только Женька. С Женькой мы познакомились, когда я на третьем курсе была. Нам с мамкой денег особо не хватало, у нее пенсия не ахти, какая, работать уже не могла, а я – студентка, что с меня взять. Я потихонечку стала работу искать, домушную, по специальности…
- А где училась-то? – перебил Юлю Светлый.
- Стройка. Архитектура и дизайн. Во-оот, – протянула Юля, собираясь с мыслями, – я людям дизайн квартир делала. За недорого. Расценок я тогда особо не знала, вот и делала, чуть ли не за шоколадку. А что? И шоколадка в те времена для меня роскошью была. И как-то подогнала мне Настюха, подруга моя, клиента. Прораб. Приехал вечером к нам домой такой молодой, кучерявый паренек, с виду вроде ничего, одет прилично, значит при деньгах. Представился Евгением, сказал, что работает прорабом, объект дал и пожелания заказчика. Я нарисовала, что могла, отдала ему. Он через пару дней заехал и столько деньжищ насыпал, я столько еще не получала. Говорит, очень заказчику моя работа понравилась. Потом снова заехал с заказом, и снова… В общем, сработались мы.
- И чего, он с ходу за тобой ухаживать не стал? – с удивлением спросил Светлый.
- В том то и дело, что нет! – эмоционально выпалила Юля, – ты понимаешь?! Я-то уже привыкла, что мужики на меня, как мухи на г…, ну…, за мной роем. Еще с танцев. Всякие разные. И богатые, и женатые, и бандюки всякие. Аж тошнило порой от этих кобелей! А этот, как из камня сделанный! Только по работе. Я стала справки наводить, мож, безнадежно женатый или правильный до мозга костей? Я таких, конечно, не встречала, но всякое в жизни бывает. Нет, свободен, как ветер в поле. Одним вечером на ужин меня пригласил. Я так, с опаской пошла, был опыт…
- Это какой такой опыт был? – поинтересовался Светлый.
- Та было… Нас с Настюхой как-то двое молодых, интересных в кафеху позвали. Мы еще в школе учились. Поели мы, попили чуток, поболтали о разном. Вроде и парни приличные. А после они нас в баню стали зазывать. Мы-то, конечно, в отказ. Какая к чертям баня? А эти стервецы нас за загривок и в машину поволокли. В кафе куча народа, хоть бы кто помочь рыпнулся! Хорошо, Настена моя, девка – не промах. Ей мать сказала лак для волос купить, она его в сумочке держала. Достает она, значит, баллончик с лаком в кулечке, кулечек не разворачивает, чтобы видно не было, и такая вся, на полном серьезе: «У меня тут баллон с газом, армейский. Мне его мой папа – капитан морпехов, дал. Секретная разработка. Я сейчас его тебе, укурок, в глаза брызну – ослепнешь, нахрен! Понял?!». Говорит и лаком им в глаза тычет. Эти двое на попятную. Перекрыли нас, по чем свет стоит, сели в машину и укатили. А мы с Настюхой бегом по домам. Я после того случая от мужиков никаких подарков не принимала. Боязно, знаешь ли.
- Лихо, – заметил Светлый, – а с ужином то что?
- С каким ужином? – не понимая, спросила Юля.
- Ну, пригласил тебя твой Евгений на ужин… - напомнил тему разговора Светлый.
- Ах, да! – Юля вспомнила то, о чем недавно рассказывала. – Вот. Пригласил отужинать, значит. Ну, думаю, понеслась! Сейчас начнет клинья подбивать, меня, красавицу, нахваливать, себя, одинокого, жалеть, горы золотые сулить. Ни фига подобного! Мы с ним весь вечер протрещали про всякое-разное. Он, оказывается, Пашку в свое время хорошо знал, гонял с ним. О Пашке болтали, о работе, о «стройке». Он ведь тот же институт заканчивал, только на четыре года раньше меня. В общем, наелись, наболтались, он меня домой проводил, даже в щечку на прощание не поцеловал.
- Кремень! – отметил Светлый.
- Ага! Ну а потом все как-то закрутилось, стали общаться теснее… Да и влюбилась я в него, как девчонка. А он – в меня. Он, оказывается, с первого раза в меня втюрился, но виду не подавал. Фасон держал, во-от. А потом…
Тягостные воспоминания вновь потушили в Юле все светлые и теплые жизненные нотки.
- Потом? – Светлый попытался вернуть к рассказу Юлю.
- Потом, потом… - Юля собрала все свое самообладание, чтобы вновь не разрыдаться, – потом мама умерла.
- Сердце?
- Да. Третий инфаркт. Мы уже с Женькой о свадьбе думали, а тут. В общем, ее на скорой забрали, в реанимацию положили. Дня через три в кардиологию перевели. Она, вроде, на поправку пошла. Еще слабая была, но уже лучше. Она все домой хотела, хоть ненадолго… Помыться хотела. А в воскресенье с утра я к ней заехала, еду привезла. А она все меня выспрашивать стала. Как я, как учеба, как у нас с Женькой… И подробно так. С чего бы? Я ей: «Все хорошо, мамочка, все просто замечательно!». Так ведь действительно, все замечательно, и скрывать нечего. Лишь бы она поправилась. Она меня послушала и такая довольная сказала: «Вот и хорошо, доченька. Раз тебе хорошо, то и мне переживать не за что». Так сказала, словно попрощалась. А потом уснула с капельницей в руке. Как капельница закончилась, я вышла из палаты, чтобы медбрата позвать. На пару минут вышла. А она… – все, даже невероятно сильное самообладание Юли не смогло сдержать потока слез! Юля снова разрыдалась.
Светлый тихонечко подлил чай в Юлину чашку и молча уселся напротив в ожидании.
- А она умерла, – немного придя в себя, продолжила Юля, – во сне умерла. Ты представляешь?! Она со смертью годила, ждала, пока я из палаты выйду! Меня жалела. Как такое возможно?!
В кабинете на минуту воцарилась тишина, изредка прерываемая Юлиными всхлипами.
- А как у вас потом, с Женькой, расскажешь? – аккуратно спросил Светлый.
- Отчего же не рассказать, – тихонько ответила Юля, – тебе ведь обо всем надо знать, не так ли?
- Ну-ууу, – протянул Светлый, – хотелось бы…
- Женились. Через год Аленка родилась. Знаешь, – Юля вновь оживилась, – вот, все меня родами пугали, говорили, тяжело будет, больно. А у меня все как-то, тьху, тьху, тьху, – Юля трижды поплевала через плечо и постучала по столу, – все так легко, как у кошки. Днем лежу на диване, чувствую: что-то не то, как-то тянет, что ли... Я бегом Женьке звонить, говорю: «Милый, кажется, я рожать собираюсь». Он буквально в пять минут домой прилетел, благо, рядышком работал, офис возле маминой квартиры был.
- У тебя, что ли поселились?
- Да. Женька со своей матерью не общался, на то свои причины были. Он в ее квартиру – ни ногой. А мне, вот, отчий дом достался, двушка, хрущевка. Решили переехать, чтобы на съемную не тратится. Да и зачем, если хата пустует. Да-ааа – Юля грустно вздохнула – пустует. Во-оот. О чем я говорила? – внезапно встрепенулась Юля.
- Рожать собираешься, – напомнил тему разговора Светлый.
- А, точно! Блин, совсем плохая стала, на ходу забываю. Вот, притарабанил он меня в роддом, меня с приемного сразу в родзал. И все как-то быстро произошло, я даже сама не поняла. А Женька в это время внизу круги нарезал, говорит, ведро семечек съел, пока ждал. Вот так у нас Аленка появилась.
От этих воспоминаний Юлино лицо вмиг озарилось солнечным светом, хотя окон в кабинете, где они сидели, не было. Юля рассказывала и рассказывала. О счастливых днях материнства, о первом купании, о прогулках с коляской под дождем, о бессонных ночах, первых словах и первых шагах. Юля с воодушевлением, с потрясающей энергетикой все тараторила и тараторила, а Светлый сидел, слушал ее и вертел в голове одну мысль: «Сколько же в ней жизни!». Эта шикарная, сильная, но все же хрупкая женщина просто искрилась жизненной энергией. Временами казалось, что этот неудержимый поток жизнь прямо сейчас рванет из нее и смоет с небес все, что было: и чайник с чашками, и стол со стульями, и Светлого, и даже Юлю. Поразительно! Иные, у которых, вроде, все более-менее ладно, ходят по жизни, словно их похоронить забыли. А эта! Жизнью дышит, смерти вопреки! И даже было немножечко обидно, что ей на ее жизненном пути такие нелегкие испытания достались.
- А егоза же какая! – продолжала рассказ Юля, – то туда, то сюда, ни секунды на месте! Я так с ней уставала – просто кошмар! Женька вечером с работы возвращается, а я, как выжатый лимон, словно три вагон дров разгрузила. И по дому ни черта не сделала, и устала, как собака. И такая, знаешь, настырная! Усадишь ее силком, наорешь, а она мордаху насупит, губища выпятит, сидит и теребит какую-то пуговку или заклепку. И теребит, и теребит! Аж пока не оторвет. А потом новую вертеть принимается. Я ей одежку измучалась чинить! Она себе этим своим моторчиком в попе такую беду натворила!
- Беду?
- Ага. Как-то Женька в гараже с машиной копался, а она по гаражу лазила. На полку полезла и какую-то химию на себя перекинула. Хорошо, одета плотно была, но на ручку все-таки попало. Кожа мигом лопнула, кровь потекла, она орет! Ой, намучались мы с ней, по врачам мотаться! У нее так и остался шрам в виде пятиконечной звезды на тыльной стороне ладошки. Думали, пластику позже сделать, чтобы как-то убрать, а оно…. Ох! Оно, вон, как вышло, - Юля снова горестно выдохнула.
- Опять какая-то напасть? – осторожно спросил Светлый.
- О-оох! Поехали мы на море. Бюджетненько так, не до шику было. Ремонт затеяли, машину поменяли, в долгах, как в шелках были. Может и не поехали бы, да я, дура, обскулилась вся: «На море хочу, на море!». Ну, Женька где-то деньжат раздобыл и повез нас с Аленкой. Пять деньков попляжились, а тут Женьке с работы позвонили, аврал, ехать срочно надо. Решили вечером выезжать, чтобы в ночь ехать, Женька говорил, так легче, машин меньше. Гуляем мы, значит, по городу днем, Женька с Аленкой мороженое трескают, а я иду и вижу афишу: «Lord of the dance». Я втихаря позвонила по телефону, думаю, билетов-то нет. А они, ядрен батон, есть! Я с дуру и заказала. Догнала Женьку, говорю: «Милый, мы вечером на представление идем». А он мне: «Юленька, солнышко, ну какое представление?! Нам же ехать надо!». Ну, мы с Аленкой его прибомбили, пошли, в общем. Эгоистка я, да? – обратилась к Светлому Юля.
-Ну-ууу… – протянул Светлый, теряясь в ответе.
- Эгоистка! – самокритично подтвердила Юля. – Вот, думала, оно не долго. А оно – аж до полночи. Потом пока вернулись, пока сложились – уже и выезжать пора. Ночью выехали, впритык по времени. Уже подъезжаем, километров 30 осталось, солнышко только всходит, едва светло, меня в сон рубит – спасу нет! Я спереди, Аленка сзади, Женька, конечно же, за рулем. Думаю, хоть бы Женька за рулем не уснул. Пытаюсь как-то смотреть, а меня выключает. Выключилась. А тут такое. Грохот страшный, меня об потолок башкой шандарахнуло, я и вырубилась. Очнулась только в скорой. Ни черта не понимаю, никто ничего толком не говорит. На силу выведала, что Женька в реанимации, к операции на позвоночник готовят, а Аленка в другом корпусе, в детском. Я к ним порываюсь, а меня не пускают! Говорят: «Куда ты с поломанной ногой и сотрясением?!». Позвонила Настюхе, та примчалась и пошла все разнюхивать. Фу-уух!
Юля перевела дух и продолжила.
- Приходит Настя ко мне аж днем и начинает меня «добрыми» новостями топтать! Говорит, в машину мы какую-то со всего хода въехали. Хорошо, говорит, у обочины была припаркована, людей в ней не было, только водилу, который возле машины крутился, чуток задело. Та машина – в хлам, наша тоже. Женьке операцию сделали, тяжелый, но стабильный, врачи говорят, что выкарабкается. Я ее за Аленку спрашиваю, а она глаза прячет, бормочет, мол, все хорошо и такое, - Юля закрыла лицо руками – нет, нет! Не могу! НЕ МОГУ-ууу!!! Не могу, не могу, не могу! Ай, мамочки, как больно!!!
Светлый открыл папку в бежевом переплете и стал читать.
- Со слов Анастасии: «В ожидании ответа врача под дверями детской реанимации, я просидела, пожалуй, часа два. Никто ничего толком не говорил. Кто сказывался на незнание, кто не желал говорить, потому, что я – не родственник. Я собиралась выйти на улицу, перекурить, но что-то меня задержало. Уж лучше бы я вышла! Дверь реанимации распахнули на полную, открыв обе створки. Санитар из отделения стал выкатывать каталку. А на каталке – маленькое тельце, с головой накрытое серой, больничной простыней, сквозь которую проступали пятна крови. А из-под этой простыни выглядывала маленькая ручка со шрамом в виде звездочки, как у…».
- Перестань! – в истерике закричала Юля – ПЕРЕСТАНЬ!!! ХВАТИТ!!!
Светлый прекратил читать и захлопнул папку.
- Хватит, прошу тебя, очень больно! – взмолилась Юля.
Светлый сталь пристально смотреть на Юлю с вопросительным выражением лица, недвусмысленно давая понять своей собеседнице о своем желании выслушать дальнейший рассказ.
- Да, да, – тяжело сказала Юля, взглянув на Светлого, – я продолжу, продолжу. Только можно об Аленке не упоминать? Прошу тебя!
- Как скажешь, – невозмутимо ответил Светлый.
- Когда Женьку привезли домой, я ахнула. Парализованный весь! Не говорит, только глазами вертит, губами слегка шевелит и немного левой рукой. Господи! Что мне с ним делать?! Я-то и сама в гипсе, на костылях. А список лекарств на каждый день – аптеку купить можно! И денег – ни шиша, долги одни. На работу выйти не могу, денег взять негде… Господи, спасибо тебе, что есть у меня такая подруга, моя Настенька! Она, сердобольная моя, на меня всю свою с Максом заначку потратила! На первое время-то хватило, но жить-то дальше надо. Настена все проплатила: и больницу, и по… – Юля вмиг съежилась от боли, нестерпимо обжигавшей грудь изнутри, – и кровать для лежачих даже Женьке купила, б/ушную, но хорошую. Но ведь и она-то – не миллионер! У нее тоже финансы иссякли. И взять-то больше негде! Я, что могла по работе, дома делала. А потом плюнула, взяла костыли и одним прекрасным утром на работу вот так, на трех ногах похромала.
- На трех-то быстрее, чем на двух, – пошутил Светлый, желая разрядить обстановку.
- И удобно, – с иронией подтвердила Юля, – в транспорте все место уступают. Работу гребла, как не в себя! Спать ложилась не раньше трех. А все равно не хватало. Не то, чтобы долги раздать, а вообще, чтобы жить. Лекарства, блин, такие дорогие! Из милиции, чуть ли не через день приходили, показания с меня снимали по поводу ДТП. И один такой щупленький лейтенантик постоянно намекал, что было бы неплохо с потерпевшими вопрос решить. А как его решишь, если на хлеб насущный не хватает?! На панель мне, что ли, в свободное ото сна время, пару часиков?! Так я не обучена.
- Ну – снова пошутил Светлый – там, вроде, особых знаний не надо.
- Не со мной и не в этой жизни! – жестко пресекла неудачную шутку Юля. – Я потом поняла, чего он так намекал вопрос решить. Недельки через три, как мы с Женькой домой вернулись, заявилась ко мне особа, жена потерпевшего. Наглая, сука…
- Ш-шшш! – зашипел Светлый, приложив палец ко рту. – Юль, я тебя очень попрошу, ты уж повремени с крепкими выражениями! Постарайся. У нас тут очень строгий лингвистический режим, меня потом за каждое выпорхнувшее слово распинать будут.
- Ой, извини, – виновато сказала Юля, прикрыв ладошкой рот, – извини, не знала. Вот, заявилась эта морда наглая! С порога меня, на костылях, отпихнула, я чуть не упала в прихожке. Говорит: «Так вот, как убийцы живут!». А у нас только ремонт закончился, мебель старая, а ремонт уже свежий. Убийцы! – злобно хмыкнула Юля. – Тебя, что ли, коровищу, убили?! Я перед ней извиняться стала, распинаюсь и так, и сяк, как дурочка, чесслово! Думала-то, она – женщина нормальная, при памяти и совести. А у этой твари совесть и не ночевала! И с мозгами – беда, а те, что есть – куриные, по распродаже на рынке взятые! В общем, парафинила она меня, по чем свет, грязью поливала, а потом за компенсацию ущерба стала толковать. Говорит, машина у нас почти новая была… - Юлины глаза сверкнули гневом, – ага! Девятка ржавая, которая еще Горбачева видела! Вот, машина, типа, новая, руку мужу поломали, хлопот доставили. Короче, за машину, за руку, моральный ущерб и беспокойство правоохранительных органов. Я-то думала, там сумма хоть немного вменяемая. А она мне такое заявила! Мерседес новый купить можно! Я уж не выдержала, говорю ей: «Тетя! Ты с мозгами то дружишь?!». А она мне в ответ смеется: «Ты не знаешь, с кем связалась!». С тварью связалась! В общем, развернулась она, дверью хлопнула и ушла. А потом я узнала в полной мере, с кем связалась.
- Ух ты, как грозно! – то ли в шутку, то ли всерьез прокомментировал Светлый.
- Грозно, не грозно – а пары дней не прошло с визита этой самой мадамы, как меня по дороге с работы выцепили какие-то два урода. Здоровые, бошки бритые, четыре класса образования на морде! Взяли за грудки, затащили в подворотню и давай беседу вести. Говорят: «Ты чего людям деньги не отдаешь, курица?!». Каким людям, какие деньги? Я им говорю: «Мальчики, я вам ничего не должна!». А один, с-ссу…, козел такой, смеется: «Уже должна!». В общем, нагрузили они меня «по самое не балуй». А что я могу сделать? Я, обычная женщина, с парализованным мужем на руках?! Я, конечно, перетрухнула, с Настькой пересоветовалась, заяву в ментовку накатала. А толку-то? У них-то все менты купленные! У этой стервы, оказывается, племяш в прокуратуре работает. И меня потом, как начали кошмарить! То бритые, то с погонами. Кошмар!
- Да, - с пониманием сказал Светлый, – не позавидуешь. В такие жернова попала.
- А одним вечером я к квартире подхожу, а меня сзади за руки хвать, в хату вломились и сразу к Женьке. Чо, говорят, молчишь? Денег давай! А то мы твою распрекрасную женушку тебе по частям в коробке пришлем, будешь, как конструктор собирать. Представляешь, каково Женьке было?! Просто капец! А через пару дней Настюха вечером зашла. Взъерошенная вся, уставшая, злая, колючая, как еж в луже. Я ее пытаю, что стряслось, а она самым, что ни на есть, отборным матом всю нашу жизнь распрекрасную перекрыла! От нее такое редко услышишь, она – женщина с железной волей, себя держать умеет. У Макса, мужа ее, опухоль нашли. Вроде и операбельная, но большая. Надо срочно операцию делать, пока не поздно. А как ее делать, если она, подруга моя сердешная, всю заначку на меня истратила?! Ты представляешь, какие дела?! Я, блин, в шоке! Говорю: «Настюша, зайка, я пустая, как банка из-под пива в жару!». А я действительно без копейки. В доме жрать нечего, в холодильнике только супчик Женькин, даже чаем угостить подругу не могу! Женькины лекарства каждый день целого состояния стоят! Настюха психанула, кулаком по столу треснула и в дверь. Йокарный бабай! Все, думаю, нет у меня подруги теперь.
- Что, вот так вдрызг разругались?
- Хе, – разулыбалась Юля, – то ты Настю мою не знаешь! Через полчаса заявляется, курочка моя! С бутылкой водки и закусем! Ну, вот кто, скажи мне, кто еще на такое способен, как ни верная подруга?!
- Класс! – с улыбкой сказал Светлый. – Хоть жива-то, Настюха твоя?
- Типун тебе на язык! – тут же выпалила Юля, сверкнув глазами, – ей сто лет на роду и еще чуток! Она тебя переживет!
- Да, уж, пережила, – пошутил Светлый.
- Ну да, извини, не подумала, – стушевалась Юля, – во-оот. Загудели мы с ней в тот вечер! Одной бутылкой не обошлось. Она у меня на ночь осталась. А с утра, ты представляешь? – Юля вновь засверкала, – Женька заговорил! Бормотал, конечно, не поймешь. Я уж потом приловчилась его понимать. Но ведь заговорил! Вот ведь, нет худа без добра! То ли от стресса, то ли еще от чего, не знаю. А потом я квартиру мамкину продала.
- Не жалко?
- Жалко конечно! А что поделать? Долгов – по самые помидоры, зарплатой я за сто лет их не выплачу. Даже на что-то плохенькое не осталось. Пришлось однушку снимать. Зато уже без долгов! Да только радости мне что-то не добавило. Какая-то канитель да суета, а не жизнь. Работа, работа, работа! Дома Женька, лекарства, снова работа, готовка, уборка… Я вся какая-то замученная была. Как старая тряпка. И выглядела, видать, так же. Иду я, значит, как-то домой, ползу, вся в мыслях, а тут какой-то модный чел мне сигналит. Какого тебе рожна надо?! Пригляделась – да это же Жорик! Жорик, с которым я танцевала много лет. Машина блатная, прикид модный, весь такой, – Юля растопырила пальцы «козой», - короче, все ок. Он меня домой подбросил, по дороге про жизнь разговорились. Он мне, как-то невзначай, и говорит: «Ты, Юлька, не забыла еще, как танцевать?». А хрен его знает? Может и забыла. В общем, работу мне предложил, говорит, денежная. Я-то, вроде, при работе, да только не понятно, что это за работа такая, от которой денег не остается. Будто и не на работу хожу, а на гулянку. Я подумала, взяла у него визитку и на следующий день пришла вечерком. И знаешь, куда?
- Куда?
- В стриптиз-клуб! «Э-эээ, Жорик, ты, видать, с кем-то меня попутал» - думаю. Но, уж, коль скоро, пришла, надо выслушать. Заползла в его кабинет бочком, авось, не заметит. Ну, как я и думала, предложил танцевать, телесами перед пьяными дядьками трясти. Эх, как я тут взорвалась! Перекрыла его, честно говоря, от души. А он, гад, только смеется. Говорит: «Юлька, Юлька! Вот, ты, как дурой была – так дурой и осталась. Одно дело – смазливая и танцуешь хорошо. Идем!». И за руку меня в зал потянул. Я гляжу – ну, так оно и есть. Столы, девки между ними снуют, на руки плюхаются, жо…, задницами вертят. А Жорик мне: «Да ты не туда смотри, дурепа! На сцену!». А там! А там девчонки танцуют. Не просто танцуют – работают! Да как здорово! Темп, ритм, слаженность, техника! Йо, как здоровски! Я так прямо и засмотрелась. Смотрю – глаз отвести не могу! Да, с элементами эротики, так и что?! Это нынче модно, искусство, так сказать. Ну, блин, не отпадет же от меня, если засветиться! А Жорик лыбится на всю свою хитрую морду: «Вот, куда я тебя зазываю! Я твои способности знаю, мне классные танцовщицы очень нужно. А свои – так в особенности». Что тебе сказать. Ну-ууу, не смогла я отказаться, не смогла! Легкомысленная я, да? – с неким стеснением спросила Юля.
- Я бы сказал – увлеченная, – скрывая улыбку, ответил Светлый.
- Легкомысленная, легкомысленная! – закивала Юля. – А знаешь, что? Да по фиг! Вот, честно! Это ведь то, что я умею, то, что хочу делать! Да, тяжело, а попервой было – вообще крах, еле ноги волочила. Но ведь вернулась Юлька, вернулась! И растяжка, и пластика, и техника, и физо. Я вся вернулась, понимаешь?! Из вот того го…, извини, ну, блин, других слов не нахожу. Я снова стала женщиной! Я иду по улице, улыбаюсь. Не в своих мыслях, а среди людей иду. Я людей стала видеть! А они – меня. Мужики оборачиваются, глаза пялят, их бабы злятся, в бок мужиков тычут. А я иду – улыбаюсь! Привет, Белый свет, Юлька вернулась!
Юля воодушевленно рассказывала о работе в стриптиз-клубе. О том, как она примой стала, о строгой дисциплине среди танцовщиц, о конфликтах, об интригах, в общем, обо всем, что, так или иначе, встречается в любом коллективе. О том, как с дизайнерской работы ушла. Все рассказывала и рассказывала. Светлый слушал Юлю и незаметно проговаривал: «Ей бы жить да жить!». Да! Жизни в ней было – на десятерых, пожалуй, если не на сотню.
- А мужу сказала о том, куда устроилась? – аккуратно спросил Светлый, понимая всю деликатность вопроса.
- Мужу? – замялась Юля. – Где работаю – сказала, а вот кем. Я, как бы сказать…, приврала чуток, – легкий румянец стеснения проступил на милом Юлином личике, – сказала, что художником-костюмером пошла. Да только он, – Юля вновь погрустнела, – ему, до лампочки, в общем, было. Я не знаю, как это сказать? Ну, в общем, он с момента аварии не жил. Просто проводил время в ожидании смерти. Ему ничего, ничего от этой жизни уже не нужно было! Блин! – слезинки блеснули в уголочках Юлиных глаз. – Он после аварии сам себя осудил, сам себя приговорил, сам себя казнил и закопал. А воскресать – ни в какую! Ты понимаешь, ничего, ну, вообще ничего не хотел делать! Ну, чтобы, ну, на ноги встать, что ли, как-то восстановиться. Я ему и физиолога приглашала, и психолога, и реабилитолога. Да, блин, каких только ологов не было! У меня, благо, деньжата появились. На все хватало. Еще и откладывала, думала, через годик-два квартирку какую купим, с колен поднимемся. А он… Он, ну, ничего не хотел делать! Спецы ему программы всякие расписывали, объясняли, убеждали. А он лежит. То в потолок смотрит пустыми глазами, то плачет, то дуется, как мышь на крупу. И ничего не делает! Я его и просила, и умоляла! Даже ругалась. А толку то? Был Женька – да сплыл весь. А то, что осталось, ну, не муж это мой был, не Женька. А я ведь так старалась, так старалась! Четыре дня с вечера до утра – танцы, домой приходила еле живая, днем заказы делала для старых клиентов, благо, за время работы моих почитателей поднабралось немало. Я так старалась, так старалась! Лишь бы ему лучше было! Мне то, одной, много ли надо? Он-то единственный родненький человек, оставшийся у меня. Никого больше не осталось, – Юля вновь разрыдалась, – никого, никого, – повторяла она сквозь слезы.
Светлый встал и тихонько положил руку на плечо своей посетительнице.
- Я, конечно, его никак не оправдываю ,– начал он осторожно, – но ты постарайся и его понять. Такая трагедия…
- Понять?! – вспылила Юля. – Понять?! А меня понять! МЕНЯ!!! Да он для меня всем был, понимаешь, всем! А знаешь, как тяжело смотреть, когда твое «все» само же себя убивает?!
- Тише, тише, – Светлый стал успокаивать Юлю, легонько поглаживая по плечу.
- Вот, – немного успокоившись, продолжила Юля, – я даже девчушку одну пригласила из реабилитационного центра. Не помню, как он назывался. «Жить» что ли? Девушка в инвалидной коляске к нему приехала. Милая такая. Аней звать. Проговорила с ним, чуть ли не полдня. Рассказала о своем неумном поступке, о ценности жизни и прочем. Думаешь, как-то помогло? А один раз он мне такое учудил. Я под утро вернулась домой, ни ног, ни спины, устала, как конь после пахоты. Смотрю, а Женька мой не спит. Подошла, спрашиваю: «Ты чего не спишь?». А он мне: «Юль, брось меня, оставь». Как это так: оставь? Говорит: «У тебя же явно кто-то есть. Вот и уходи с ним, а меня оставь. Просто уходи. Денег возьми – и все, обо мне забудь». Етить-колотить, как же я взорвалась! Вроде и уставшая вдрызг была, а тут, как нахлынуло! Ну, я ему и рассказала, почем в Одессе рубероид! Без цензуры и этики! И о том, кто у меня есть, и о прочем. В общем, сорвалась, как псина с цепи. Наорала на него так, что аж сама охрипла. Истеричка я, да?
- Вспыльчивая, – поправил Юлю Светлый.
- Ай, все равно! – махнула рукой Юля, – думаешь, помогло?! Как смотрел в потолок, так… Я потом, как проспалась, помозговала, перетрухнула чуток и сиделку наняла. С такими настроениями он, того гляди, с собой что-то сделает. Наняла, – Юля в очередной раз потухла, – наняла. Отлучилась я как-то к заказчику, на часок всего-то. Прихожу, а Женька лежит как-то непонятно, не так, как обычно. И пена кровавая изо рта. Я бегом в скорую звонить. Приехали. Пожали плечами, какую-то бумажку выписали и труповозку ждать наказали. Внутривенная инъекция неустановленного вещества, приведшая к острой сердечной недостаточности и смерти. Сиделка, не сиделка… Вот так.
Немного погодя, Юля продолжила рассказ. Но это уже была другая Юля, совсем не та, в которой кипит жизнь, бурлящими потоками изливаясь наружу. Это была молодая, красивая, но изрядно измученная бытием блондинка лет тридцати пяти. Измученная бытием и разбитая горем. В каждом жесте, в каждом слове молодой и красивой, но вдребезги разбитой женщины сквозили одиночество, потерянность и безысходность.
- Женьку увезли, а я сижу посреди комнаты на стульчике и понять не могу. Как же так?! Это что же получается? Я теперь совсем, совсем одна осталась? Нет у меня из родных никого? Как, за что?! Настя вокруг меня хлопочет, говорит что-то, а я. Знаешь, внутри что-то разбилось, на куски, на осколочки разбилось. Да так сильно – во век не собрать. Весь мир в осколках и я в нем, на куски разбитая. Что куда разлетелось – не разобрать, не склеить. Когда Женьку домой привезли попрощаться, я сижу, на гроб смотрю, а внутри, будто что-то вскипело. Понимаешь, что-то как выплеснется. Словно черт меня какой в бочину рогами ткнул! Я подскочила, Женьку за грудки схватила и ругать начала. За то, что меня одну оставил, за то, что бросил, не понял, даже не попытался. Сделал, как сам решил, а я…, я… - Юля крепко сжала кулаки, чтобы вновь не разрыдаться, – пуговицы на костюме ему оборвала. Те, кто попрощаться пришел, стали меня от Женьки оттягивать, а я не отпускаю. Вцепилась и ору, как ненормальная. Гроб перевернула, вместе с Женькой. Ай! – Юля обреченно махнула рукой, – увезли его, без меня.
В кабинете вновь воцарилась гробовая тишина.
- А после того меня, вроде, как и не стало, – разорвав минутную тишину, продолжила Юля, – вроде и живая, а вроде и нет. Ничего не хочется. Ни ходить, ни есть, ни дышать. Сидишь чучелом соломенным, пока тебя никто не поднимет. А как поднимут – столбом стоишь. Настя меня и тут не бросила, вот же, умничка какая. Приходила каждый день, силком кормила, как дите малое. К врачам повела. Те лекарств понавыписывали, посоветовали сменить обстановку. Настя меня в домик деревенский отвезла. Не далеко. Ей домик в селе от деда Алексея остался, небольшой такой, но ухоженный, уютный. Она меня туда на все лето и отвезла, как когда-то ее к бабе с дедом родители отвозили. На лето. Настя как-то думала продать его, да потом оставила эту затею. Авось пригодится. Вот и пригодился. Отвезла меня, поселила, говорит: «Давай-ка ты, подружка, воздухом чистым подышишь, на сельских харчах отъешься. А то вся исхудала, как призрак стала». Соседку поглядывать приставила. Та каждый день приходила. То молока принесет, то пирогов, то меду. А мне-то всего этого не надо! Мертвецы, они, знаешь ли, молока не пьют, пирогов не едят и медом не балуются. А я умерла, умерла внутри! Жить совсем не хотелось. И мысли в голове, как каша прокисшая. Гадкие, вонючие – хоть мозги полоскать иди! А под осень я как-то такое Настёнке замолодила – на уши не натянешь. Все эти мысли дурацкие! Она приехала меня навестить, а я сижу на кроватке, глазками туплю и спрашиваю ее: «Насть, а как ты думаешь, умирать больно?». Настюха как встрепенется, как крикнет: «Ты чего, дурья башка, говоришь такое?! Какой тебе умирать?! Мы тебе сейчас мозги на место поставим – дальше жить будешь припеваючи!». А сама-то испугалась, я вижу. А я не унимаюсь, продолжаю пытать: «Насть, а умирать страшно?». Ну, ты представляешь, такое спрашивать?! Ну, не дура ли?!
- Та нет, не дурра, – снова поправил Светлый, – разбитая просто.
- Разбитая дура! Настя испугалась не на шутку, меня в охапку – и в город, к врачам. Это ж я, да с такими мыслями, что хочешь, с собой сделаю. Я такая, я могу! Идем мы, значит, с Настей по улочке к врачу какому-то. Улочка небольшая, вдоль клены растут. Осень, листочки желто-красные падают. Вдоль тротуара забор, за ним детская площадка с мамашками и детьми. Выгуливают подрастающее поколения, прям, как я когда-то. Я остановилась чего-то. Гляжу, кнопка какая-то малая через дыру в заборе пролезает. И к кленам, листики собирать. Годика два, пожалуй. Ишь ты, какая непоседа! Прям, как моя была. И с кем же ты, деточка, где же твоя мама? Или не мама? Бабушка! Точно, вон, бежит с площадки, дитюшку ловить. А тут листик с клена сорвался, красивый такой. Его несет по ветру, а он порхает, как бабочка. Девчушка та – за ним, давай его ловить. А листик по ветру летит, на дорогу летит. И девчушка за ним. А тут визг колес, рев мотора! Чудило какое-то на джипе несется. Прямо на эту девчушку. Я-то, может, и дура разбитая, но уж никак не слепая. И знаешь? – Юля внезапно загорелась с силой тысячи лампочек. - Что-то во мне, как переключилось. Откуда-то столько сил взялось?! Я, как пружина сжатая, подскочила, в два прыжка подлетела к этой деточке и с дороги ее вытолкнула. Даже не знаю, как оно получилось. Прямо из-под колес успела вытолкнуть. Девчушка упала, тут же расплакалась…
- Ты смотри, какое везение! – удивился Светлый.
- Ага. Только не мое! – продолжила Юля. – Девчушку-то я вытолкнуть успела, а сама, вот так, пластом на дороге и осталась. А эта тварь на джипе, даже не притормаживая, через меня проскочил! Проехался по мне, словно я бревно какое, а не человек. У меня перед глазами сразу все огоньками да полосочками какими-то. Знаешь, вот как пленка в кинотеатре заканчивается, полосочки и огоньки какие-то на экране. Вот так и у меня. Лежу, ничего не чувствую. Точнее чувствую: каюк мне. А в голове одна мысль: «Опять машина!». Опять машина! Всех забрала и меня прихватила. И так мне стало смешно что-то, сама не знаю, почему. Вот такие, брат, дела. А уж потом ты и сам знаешь.
Юля улыбнулась искренней улыбкой и пристально посмотрела на Светлого.
- Ну и как оно? – спросил Юлю Светлый.
- Что «оно»? – уточнила Юля.
- Ну, умирать. Не больно?
- Не-еее, – протянула Юля, – не больно. Разве, что совсем немножко. Буквально мгновение.
- А не страшно?
- Не, не страшно, – без единого намека на страх, ответила Юля, словно говорили они не о смерти, а о карусели, – разве, что чуть-чуть, самую малость. Обидно! Вот, обидно, до слез. И смешно, как оказалось. – Юля рассмеялась. – Да чего я тебе говорю? Ты, поди, и сам знаешь.
Светлый ничего не ответил, лишь поморщившись. Не самые приятные воспоминания, если честно. А Юля вновь загрустила. Светлый заметил потускневший взгляд своей собеседницы и спросил:
- Чего приуныла, красавица?
- Да, вот, думаю…
- И о чем?
- О жизни своей прожитой думаю. Как-то не так, что ли, прожила. Вроде и все было: и муж, и ребенок. Счастлива была, жизни радовалась. А, как ушла, ничего то от меня и не сталось, все сгинуло. Блин, даже цветочки на могилку положить некому. Разве, Настюха.
Светлый внимательно посмотрел на Юлю, открыл ящик стола и стал там рыться.
- Цветочки, цвето-оочки, – напевал он на какой-то совершенно незнакомый мотив, что-то отчаянно ища в ящике.
Наконец Светлый извлек оттуда пульт, нажал на нем какую-то кнопку и на стене, на большой стене кабинета появился телевизор, едва ли не во всю стену.
- Цветочки, говоришь? – улыбнулся Светлый и нажал на еще одну кнопку.
На экране телевизора появилась картинка. Кладбище, какая-то пожилая женщина в сопровождении молодой девушки кладет цветы к какому-то памятнику. Картинка была столь реальной, что, казалось, действие происходило не на экране, а за окном. Вот, как дома через окно смотришь, так и тут.
- Приглядись-ка! – с прищуром сказал Светлый. – Что-то знакомое видишь?
Юля присмотрелась.
- Елки новогодние! – грусть с Юлиного лица сняло, как рукой. – Да это же моя могила! Вот, фотка моя. Прикольно!
- А людей не узнаешь? – с хитринкой на лице продолжал допытываться Светлый. – Гляди, гляди. Пожилая женщина…
- Не-а, – ответила Юля, удивленно раскрыв глаза, – а кто это? На Настю не похожа.
- Девочку, которую ты из-под колес вытолкнула, помнишь?
Юля от удивления раскрыла рот и еще сильнее выпучила глаза.
- Да иди ты! Не может быть! – Юлины глаза тут же взмокли. – Что, правда?! Та не, не может быть! – с неописуемым удивлением и восторгом говорила Юля, поглядывая то на экран, то на Светлого, – нет, что правда?!
Юля смотрела на экран, уже совершенно не скрывая слез радости.
- Блин, ну, блин же, я же сейчас опять заплачу! – дрожащим голосом проговорила Юля, обмахивая ладонью глаза. – Как выросла, моя ты деточка!
- Твоя, – подтвердил Светлый, – она тебя второй мамой считает. Одна ей жизнь подарила, а вторая спасла. Года не было, чтобы она к тебе на могилку не пришла. Сперва с мамой, потом одна, а вот теперь, – Светлый повел рукой в сторону экрана, – с дочкой.
- Моя ты курочка! – любовалась Юля.
Светлый выключил телевизор и взялся за заварник.
- Чайку?
- Ой, нет, спасибо, – отказалась Юля, – а то я сейчас лопну.
Светлый поставил заварник, уселся поудобнее и стал пристально, с прищуром смотреть на Юлю. А Юля, словно озорная девчонка, тут же спародировала Светлого, прищурив глаза и уставившись на своего собеседника.
- Ну-уу? – протянул Светлый.
- Ну? – вопросительно повторила Юля.
- И что мне с тобой делать?
- Что делать, что делать? Даже и не зна…, стоп! – Юля удивленно подняла брови. – Как: «Что делать»? У меня что, есть выбор?
- Выбор есть всегда, – спокойно ответил Светлый и открыл папку, лежавшую перед ним, – вот, полюбуйся, сама же слово в слово и написала.
Светлый протянул папку Юле и указал на строки, написанные ровным, архитекторским почерком. Юля взглянула, кивнула и тут же принялась листать материал в папке.
- Стой, друг мой ситцевый! Так ведь тут же все про меня написано!
- Все, все, – уверил Светлый, – до последнего слова.
- А чего же ты тогда столько времени меня пытал, на изнанку выворачивал? – с укоризной спросила Юля. – Тут же все про меня сказано и разборчиво написано!
- То, что написано – то одно, – Светлый принял вид строгого экзаменатора перед лицом проштрафившейся студентки, – мне не это важно. Я и без твоего рассказа о твоей жизни все знаю. Важно, как ты ее, жизнь свою, принимаешь. Как оцениваешь, с какими чувствами. И тебе важно.
- Мне?!
- Да, да, тебе! Для осознания, для переосознания важности этого удивительного события: жизни! Как бы она не сложилась, что бы в ней не стряслось, а жизнь…
- Прекрасна! – дополнила Светлого Юля. – Так ведь, на самом деле прекрасна! Ну, правда. Только пожила маловато. И как-то… – Юля вновь немного взгрустнула, – как-то, как бег с барьерами, что ли.
- Зато не устала, свеженькой с дистанции ушла, – отшутился Светлый и вновь стал пристально всматриваться в лицо посетительницы.
- И-иии? – вопросительно протянула Юля.
- Что-ооо?
- Экзамен сдала?
- На отлично! – ответил Светлый, сделав жест «Ок» пальцами.
- А как там с моим выбором? – с долей нахальства спросила Юля. И добавила: – Наглая я, да?
- Напористая.
- На-аааглая! – довольно протянула Юля.
- А хочешь у нас работать? – немного подумав, спросил Светлый.
- У вас?
- Ну да, у нас. Нам толковые люди нужны. А ты, вроде, толковая. И воробей битый, справишься.
Юля немного замялась.
- Слушай, – несколько виновато начала Юля, – не, ну, не мое это, понимаешь. Вот, как ты, с бумажками бегать, людей на изнанку выворачивать. Не мое! Вот, если бы вам тут ремонтик заделать, дизайн какой веселенький сообразить?
- Ой, ты что, – махнул рукой Светлый, – почти, что не реально. У нас тут такая бюрократия, – прикрыв ладонью рот, продолжал Светлый, – за каждым разрешением бегаем, сто подписей собираем. А уж согласование ремонта – так вообще, на пару вечностей растянется!
- А денс-пол у вас тут есть? Ну, или пилон. Я бы станцевала.
- Ой, ты что! – замахал руками Светлый. – Даже думать забудь!
- Вот видишь. А бумажки, нотации. Нет, извини, не мое.
Кабинет в очередной раз погрузился в тишину.
- Раз уж я – наглая, – осторожно начала Юля, – можно спрошу?
- Валяй!
- Я, вот, слышала, что после смерти с родственниками встретиться можно. Вроде свидания, типа, перед судом там каким-то.
- Не, – равнодушно ответил Светлый, – не слышал такого.
- Брось! Ну, правда, можно? С братом, с родителями?
- С братом и с родителями не получится. Все сроки давности вышли.
- А с Женькой? – не унималась Юля.
- А с ним - и подавно, – ответил Светлый и как-то нехорошо поморщился, – у него теперь иные заботы в совсем другом департаменте. Я туда, знаешь ли, не вхож и, откровенности ради, не хочу.
- Понятно. – Слегка огорченно ответила Юля. – А с дочкой, с Аленкой?
- С дочкой?
Светлый встал и принялся ходит по кабинету, потирая голову, словно подгонял какую-то шальную мысль. Шальную, дерзкую, но до чертиков классную.
- Слушай, – выпалил Светлый, с ходу приземлившись на стул, – а ты обратно хочешь?
- Обратно? – с наивным непониманием переспросила Юля.
- Да, обратно в жизнь.
- В ту, что была? Типа еще раз прожить?
- Нет! Просто пожить еще разок. По-другому.
Юля тут же вспыхнула невероятным азартом.
- Ага!!! А можно?!
- Оно-то, конечно, нельзя, – замялся Светлый, – но один разок прокатило. Можно еще разок попробовать.
- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – как маленькая девочка, стала проситься Юля, сомкнув ладошки. – Я знаю, ты можешь!
- Ты, прямо, как твоя дочка! – улыбнулся Светлый.
- Так ведь родственники же!
Светлый вздохнул, полез в карман, достал оттуда ключик и отомкнул нижний ящик стола.
- Что у нас тут? – перебирая бумажки, бормотал махинатор, – экзаменационный лист. Ага, ну это мое, согласовано. Так, дальше. Акт очистки. Ой, прости меня, Рыжий, согласовано. Так! – серьезно обратился он к Юле. – Если что – ты ничего не видела!
- Слепа, как крот! – картинно хлопая глазками, подтвердила Юля.
- Индивидуальный план, – продолжал Светлый, вытягивая очередной бланк из кипы бумаг – индивидуальный план. Ты кем будешь: мальчиком или девочкой?
- Да по фигу! Давай пацаном!
- Пацаном. А задачи какие тебе нарезать?
- Да какие задачи?! Ты же сам знаешь, жизнь – такая штука, что сама всяких задач подбросит, лишь бы сил хватило, – Юля широко улыбнулась, – не волнуйся, скучать не буду.
- Ладно, – не отрываясь от писанины, ответил Светлый, – предписание, предписание. Все, есть!
Юля радостно захлопала в ладоши, словно маленький ребенок при виде леденца.
- Но смотри мне! – строго наказал Светлый, потрясая пальцем в воздухе.
- Могила! – уверила его Юля, поведя вдоль рта рукой, словно застегивала «молнию».
- Так, помчались! – решительно провозгласил Светлый и встал со стула.
Юля встала и решила потянуться, чтобы как-то размять засиженные конечности. Пластично, словно кошка, Юля прогнула поясницу, выпятив далеко назад изумительную пятую точку.
А Светлый…
Ох, и гад! Светлый со всего размаху шлепнул Юлю по ее очаровательной попке! Упругая попа заманчиво спружинила, играючи отбросив назад руку светловолосого наглеца. Иная женщина развернулась бы и как дала бы нахалу по мордам наотмашь! Или хотя бы обругала последними словами. Иная. Только не Юля. Юля с улыбкой обернулась к Светлому и безо всякой обиды, злости или прочего негодования спросила:
- Доволен?
Светлый расплылся в самой широкой улыбке, на которую только способен человек. Его лицо ничем не отличалось от морды кота, только что слопавшего кило хозяйской сметаны.
- Ты даже себе не представляешь, – протяжно и до обморока довольно сказал Светлый, – как давно я этого не делал!
Заговорщики с улыбкой вышли из кабинета и скорым шагом пошли вдоль длинного коридора, залитого нежно-молочным светом в сторону какой-то двери.
Светлый взялся за ручку, чтобы открыть дверь и стал строго инструктировать Юлю.
- Слушай внимательно! Ты пойдешь на свет, такой яркий свет, он будет у тебя спереди. Строго спереди, запомни! Вокруг тебя будет много, чего интересного.
- Чего интересного? – спросила Юля.
- Много чего, не перебивай! Вот, ты ни на что не отвлекаешься, поняла? Ни на что! Ни на секунду! Что бы там ни было! Отвлечешься – все, пиши, пропало, конец затее. Идешь строго вперед на свет!
- А как долго? – не желая «накосячить» в столь ответственный момент, озабоченно спросила Юля. - И что там, на свету будет?
- Что там будет? – задумчиво произнес Светлый, – честно? Не знаю. Но точно знаю, что за светом будет жизнь.
- Жи-иизнь! – с восторгом и умилением протянула Юля.
- Ну что, готова? – решительно спросил Светлый и хотел было распахнуть двери, но Юля нежно положила свою руку на руку Светлого и, глядя в его голубые, бездонные, как небеса, глаза, тихонечко сказала:
- Айда со мной, а?
Светлый на мгновение поддался какому-то ностальгическому душевному порыву, что велел ему, бросив все, сию же минуту умчаться прочь с небес вместе со своей очаровательной спутницей. Но он тут же взял себя в руки.
- Не могу! – тяжело вздохнул он. – Видишь? – и он показал на стойку, что красовалась посреди коридора. – Уже ждут. Да и тебя протолкнуть надо.
Светлый широко распахнул дверь, а Юля нежно поцеловала Светлого в щечку и прошептала на ухо:
- Увидимся.
- Увидимся! – подмигнув, ответил ей Светлый.
- Лет через сто! – бросила на прощанье Юля и пошла вперед, строго вперед на свет, тонкой полоской струившийся откуда-то оттуда, куда Светлому хода, увы, не было.
А Светлый с грустной улыбкой проводил взглядом шикарная даму, при виде которой все мужчины, считающие себя мужчинами, тут же втягивают животы, покуда дыхания хватает, выравнивают спины, не взирая на всякие сколиозы и радикулиты, расправляют плечи, аж пока рубашка не треснет и растопыривают руки, словно птицы перед полетом…
***********
В маленьком скверике, прямо напротив приемного покоя городского роддома, Валентин нервно вышагивал в ожидании новостей. В нервном ожидании Валентин намотал вокруг клумбы, пожалуй, бесчисленное количество кругов. А рядышком на скамейке сидел Артемка, нервно теребя пуговку пиджака. На тыльной стороне Артемовой ладони красовался шрам в виде пятиконечной звезды, как грозное напоминание о событиях годичной давности, едва не ставших трагичными. Артемка уже привык к шраму и совсем не обращал на него внимания.
Несмотря на уговоры, Артемка твердо решил быть с отцом этим воскресеньем. Хотя в воскресенье, в свой заслуженный выходной, Артемка смело мог играться на компьютере или планшете, бегать с пацанами во дворе, дурачиться с дедом в парке или просто ничего не делать. Мог. Но не стал. Ведь такой ответственный момент! С минуты на минуту, из животика мамы Валентины на свет должен был появиться его младший брат, Юлий! Самый настоящий, его собственный брат!
Почему Юлий? Артемке так понравилась история о римском императоре Гае Юлие Цезаре, что он твердо решил: его брат будет Юлием! И никем больше! Ни Никитой, ни Сергеем, ни даже Сашкой, как того хотели бабушка с дедушкой. Юлий! И все тут! Ну, Юлий – так Юлий, главное, чтобы здоровеньким был.
Чтобы никому не мешать, Валентин с сыном решили ждать появления Юлия в небольшом скверике больничного двора, прямо перед приемным покоем. Ах, как долго тянутся эти минуты! Просто века, а не минуты! В особенности, когда «томилка» и «ожидалка» внутри натянули все нервы струной, аж до ноты ля третьей октавы!
Томительное ожидание прервала улыбающаяся медсестра, миловидная девушка в белом халате, вышедшая на крыльцо приемного покоя.
- Молодые люди! – с радостью в голосе и улыбкой на лице позвала она ожидавших.