Жарким и вялым сей выдался вечер весенний. Солнце к закату едва лишь клонилось, и в воздухе душном, землей разогретом, оливы душистой горький стоял аромат. Множество белых стволов оросило златою капелью в лучах как по-летнему ярких и теплых. Легкий навес под деревьями был установлен, там Аурелия, дочь Калиопы, отцовы труды аккуратно сложила в корзину, чтобы их в дом унести и работу над ними продолжить. Хрупкий товар: чаши и амфоры там, и кувшины столь тонкой работы, что и разбить их настолько легко, как сломать птичью лапку, - и потому аккуратность большая нужна мастерице в деле ее непростом. Эти сосуды гончар продает на базаре, кормить их с отцом они будут до полной луны. Впрочем, ловка была дева и столь осторожна, что выполняла отца порученья с тех самых пор, как ходить научилась. И за всю жизнь никогда не разбила она не единой корзины с товаром.
- Ури, эгей! И кого же я вижу? А не помочь ли красотка тебе сильной мужскою рукою? – за частоколом юноша прыгал, шею свою растянув до предела: был он рябой, худощав и лохмат. Лоб свой наморщила дева во гневе, брови густые ее вмиг срослись. Пусть и сосед он ее, до чего же назойлив сей плут вечерами бывает!
- Вик, замолчи. – отвечала она ему ровно, - патер мой будет не рад, что ты здесь, ты же знаешь. Справлюсь сама – с теми словами взяла дева в руки корзину и медленно к дому пошла мягкой поступью –словно бы кошка.
- Видится мне, о прекрасная Ури, что его гнев лишь меня одного избирает, среди мужей, красотою твоею плененных, - так ухмылялся ее собеседник, сидя верхом на заборе, что сам Калиопа из бревен изваял от всякого темного люда. Как же попал туда Вик, дева узреть не успела. «Вот же ловкач», - Аурелия думала мрачно, «Лишь отвернись, и пролезет в любую он дырку. Истинно сказывал патер, что вор он и плут!».
– Сения разве ж приветствует так, как меня? – следом добавил ехидно ее собеседник.
Должное надо отдать нашей деве, столь же скромна была, сколь и красива. Всё поселение знало о сей красоте, но Аурелия всяко была непреклонна. Жаль, не скрывала льняная хламида, формы божественной стана ее. Переливались под грубою тканой одеждой тени и свет, лишь сильней привлекая внимание к свежести кожи младой, и очертив еле видно прекрасную ножку. Вот и недаром гончар Калиопа ревностно деву берег от сторонних мужей. Их он гонял от ворот словно цербер, и не пускал дочь одну ни на шаг.
Была Аурелия в водах зачата, терренских брегов, куда греки держали свой путь для торговли. Позже Прибытие их состоится, эллинский мир станет шире, и многому греки научат латИн. Но не сейчас, когда один лишь корабль к скалам прибило – и мало кто выжил в ту страшную ночь. В одно поселенье они путь держали, что соль добывает, да тем и живет. Туда с берегов иных бравый народ приносило, тех, для кого голова меньше стоит, чем злато от прибыльных дел. В недобрый же час корабли снарядили друзья Калиопы и с ними он сам зря поехать решился. Они еще может быть справились с бурей, но вовсе не гнев Посейдона сгубил караван их, но бравых терренских пиратов армада. Ладьи потопили, людей подобрали, живых и погибших, и воспылали огни алтарей их богов. На те алтари дюжину пленных сложили, а остальных повязали булыжник на шеи, да повели в город Цере – новых рабов, погоняя кнутами. Много погибло друзей Калиопы на этом печальном пути, сам же он выжил – наверное чудо богов. Был новый раб, как многие греки весьма образован, и туски его с удовольствием взяли к себе. Рабство его было легким, познания в травах и ядах безвкусных пропуск к терренским царям ему дал очень скоро. Жилось Калиопе фривольно и сытно, но в толстых оковах покоя ему не видать. Так бы, пожалуй он там и остался навеки, только случилось несчастие с ним – то несчастье любовью зовется. Прекрасная дева, ее имя Рамта, из рода Патрониев – рода великого в силе своей – его полюбила жестокой терренской любовью. Она обожала участвовать в играх на празднествах тускских богов возносивших. Там и узрел ее грек, когда твердой рукою вела колесницу, и первой пришла, прочих жен и мужей победив. Взгляд ее глаз, бесконечно глубокий, в сердце его поразил и заставил презреть осторожность. И под напором воинственной девы, сдался бедняга, предавшись погибельной страсти. Запретна была эта связь, род Патрониев дочь свою проклял, узнав, с кем связалась и от кого ждет дитя – от раба. Матерь Великая Рамту судила и мужа ее – был жесток приговор для обоих. И должен был грек быть казнен и закопан в глубокой могиле, без права предания тела огню [1]. А плод же позорный из тела несчастной должны были вытравить ядом и в жертву принесть на алтарь бога Айты [2]. Но не такою была дева Рамта, чтобы позволить сему безобразью случиться. И, вознеся всей душою молитву богине Туран [3], она, взявшись за меч, в подземелье спустилась, где, заключенный в оковы ждал смерти своей Калиопа. Разбив мечем цепи, она так рекла ему быстро: « О боли забудь и не время сейчас для страданий. Идем, мой возлюбленный друг, к морю черному, где мои верные люди, корабль для нас уж давно снарядили.» Так, ночью глубокой бежали они к берегам. Корабль их должен был ждать в обусловленном месте. Но, к побережью спустившись, увидели только огонь – надежда горела, отражаясь в морских темных водах – и будто сама преисподняя – Турмсово царство [4], пред ними разверзлось. А за спиною огни разгорались от факелов, что освещали дорогу всем тем, что преследовал двух беглецов. Поняв, что их предали, и более нет уж надежды, упала дева без чувств на холодные камни. И думал уже Калиопа, кинжал у нее забирая, что лучше сейчас умереть им обоим, чем в руки попасть к злым терренским жрецам и в Айтовом храме свои черепа им оставить. Но может Туран за дщерь свою вновь заступилась, иль дева Венера вняла крику сына Афин: средь дыма и искр внезапно чужак появился, и, другом сказавшись, раба за собой поманил. Отшельник то был, Мотерацци, что прятался в скалах от прочих людей. И шел Калиопа, с возлюбленной девой в объятьях, за странным тем мужем, сокрывшись в дыму. Привел их чужак к нелюдимой пещере, невидной в скале никому, кто о ней бы не знал. Там жили они много дней, пока поиски длились в округе. Не выдержав тех испытаний, в ущелии темном, погибла несчастная Рамта, родив Калиопе дитя. И так говорил тогда греку отшельник: ты к умбрам не суйся, блажнЫе они. В лесах своих страшные мессы проводят, и кто попадает к ним, уж не вернутся назад. Иди на латинские земли, там рабства не любят, чужих привечают и не сторонятся. А главное, тусков не жалуют в Альбе – туда путь держи, там найдешь себе дело по духу. Бежал грек с младенцем чрез земли терренские, и горя в пути он немало хлебнул. Придя же в латинские земли, осел и занЯлся гончарным он делом, да так преуспел, что считался средь всех богачом. А дщерь, что на мать свою диво похожа, любил беззаветно и от мужского вниманья берег даже слишком усердно, пожалуй.
- Сения патер не жалует то же. Знаешь об этом меня ты не хуже. - Дева рекла Вику вновь утомленно. - Сколько же раз повториться должна я?
- Эх, не приветит и Сения, знаю. Только не сможет его так погнать со двора, - тот, ухмыляясь, изрек – как меня изо дня в день гоняет. О, Боги Великие! Вижу я что? Да ты рада, пожалуй!
- Ну, перестань. - Отвечала зардевшись.
- Где справедливость, прекрасная дева? Всякому можно, что мне под запретом.
- Викус!!! - совсем уж разгневалась Ури. Ярким румянцем покрылись ланиты, делая деву еще даже краше. Может того добивался мучитель, ликом прекрасным любуясь? он обожал этот легкий румянец словно рассветный бутон, распустившийся в небе. Гневно сверкали глаза у соседки, и звездную россыпь в них видел влюбленный. Готов был терпеть он за эти мгновенья не только сердитого грека-папашу, но даже побои соседки хромой, что частенько давала ему по хребтине. Старуху ту Клавдией звали [5], за ногу короткую так нарекли, за нрав же прескверный весьма опасались. Особенно палки ее, да тяжелой руки эту палку держащей. О, та тухулка [6] страшнее воинственных тусков, когда же оружье свое занесет - так и вовсе спасайся кто может. -царица моя не серчай, умоляю, я смертный простой и смиренно любуюсь твоею красой с расстоянья, не смея коснуться подолов от юбок твоих. И всё же, позволь оказать тебе помощь, корзина твоя тяжела, словно пахаря плуг.
- Уйди Вик, мне помощь твоя не сподручна! - она всё сердилась, но больше уже напоказ, - Что есть разобьешь, дурень ты косорукий. Потом мы с отцом, чай голодною смертью помрем!
=Я возьму тебя в дом, голодать ты не будешь. Буду досыта вас я кормить, стеклом и одежей тебя осыпая. Хочешь ли бусы терренские, иль финикийскую бронзу?... Ну не сердись, я уже замолчал. Кончив решительно ту перепалку, дева товар свой подняв аккуратно, в дом унесла, про себя улыбаясь. Там, у стены, куда не попадала вода дождевая из отверстия в крыше, много стояло сосудов размеров различных и форм.
Те, что уже разрисованы были, отставлены поодаль - отец, как сумеет, отправит их в печь. Однако и так Аурелии много работы осталось. Здесь, в ойкоса стенах [7], в тиши и уюте, любила она волшебство создавать. И будто стоял за плечом ее светлый дух - гений. На охристых стенках посудин, снов мимолетных виденья, тени мечты оживали под пальцами ловкими девичьих рук. Язык свой впелетая в абстрактный и яркий рисунок, молитвы скрывая под краскою чудных картин, дОма хранителей -ларов она о призреньи молила, семье своей о благодати, и тем, кто товар ее купит себе. Эти идеи чуднЫе свои, в тайне великой дева держала, не поделившись тем даже с отцом. А Калиопа рассказывал гордо и громко, сколь у него покупателей много: видно у дщери его столь великий талант. Стоит заметить, что был он вполне в этом прав. Сколько хозяек, кувшины купивших, вернулись обратно с добром на устах, всегда благодарность свою гончару объявляя. О том говорили, что только чудесный товар в их домах появился, как будто бы сразу случился в роду их достаток, удача в семье воцарилась тот час. И снова товар покупая, хранили в домах как святыню, словно бы веря, что их тот горшок защитит. И с тем шла торговля у грека воистину бойко.
Сейчас Аурелия краски разводит и, встав на настил деревянный у входа над новым сосудом свой труд начинает.
- Как не приду я в свой дом, дочь моя вечно в трудах. И даже с отцом своим к ложу трапЕзному ты не возляжешь? - Насмешливый патера голос от входа раздался. Смотрели глаза гончара с добротой и любовью.
- ПАтера! - Радостно крикнула дева, и следом, сложив инструмент, в объятья родителя кинулась резво.
И, дщерь приласкав, размышлял Калиопа о том, что и выглядит хоть бы прекрасною зрелой красоткой, но все же юна и наивна девица пока что душой.
- Сегодня я должен уйти на весь вечер - сказал грек тревожно смотря вокруг ищущим взглядом.
- А что так, отец, уж не вышло ли где-то худого?
- Увы нам. Волненья среди пастухов:
- И что же случилось, что даже магистр пэкорис [8] не смог подопечных унять?
- Не ведаю я. Но скотина вся разом хворает.
- Вот прямо и вся? И с чего бы позвали тебя?
- Ты знаешь, что ведаю в лекарском деле. Разрежу я брюхо у дохлой коровы, попробую так вызнать, что приключилось. Боюсь, торопиться мне нужно скорее, пока не случилось беды. А то пастухи, этот гордый народ, сумели и так уж узреть виноватых. - Со словом таким Калиопа на ложе прилег. Сама Аурелия патеру скудную снедь подала: оливки под соусом пиний семян и мяса шмат весом с кулак (для отца), и черствого серого хлеба немного. Сама же у ног примостилась у грека.
- Кого же?
- Вождя и отцов Альбы-Лонги с ним вместе. Нормально возляг, нас не видит никто - грозно хмурился патер и дочь свою за руки поднял, заставив прилечь деву возле себя.
В тот день злополучный, когда Калиопа достиг италийских отвесных брегов, не знал он насколько вся дикость привычек раснийских его обуздает, смирив гордый дух. Он дщери свободы желал больше жизни, забыв про обычаи родины их, он дщерь воспитал как терренку. И слишком уж много отец позволял, отраду свою безвозмездно балуя.
Смеясь про себя про соседские слухи, о том, как сей грек свою дочь ублажает, о срам, позволяя с мужчинами пищу принять, Аурелия с грацией лани на лавку к отцу возлегла.
- Для тебя, о прекрасная дева, принес я подарок, - изрек Калиопа, дождавшись, когда дочь удобно устроится подле него.
Потом из под складок одежды простой, он дар свой достал, во тряпицу небрежно завернут. Раскрыл ту тряпицу и в свете неверном, блеснул перламутр и бронзы оранжевый блик. Браслет претончайшей работы, что может царице носить не зазорно, сомкнул на запястье возлюбленной дщери своей. А та, не шевелится, смотрит, не веря, что чудо такое - и только ее. Но жгло запястье ей алое пламя браслета, как будто то был не метал, но Вулкана горящий огонь.
- О, патер, зачем? Слишком дорого то украшение стоит! - она прошептала с укором, вот только улыбка уже расцвела на губах.
- Да, нечего уж, - бормотал Калиопа, взгляд повлажневший к стене уводя. Да, слишком похожа была его Ури, на деву иную, что грек до могилы любил. И печаль свою чтобы сокрыть, так изрек Калиопа, приняв для внушения вид сильно грозный:
- Слыхал я, как тот проходимец с соседнего дома, тебя заманить вздумал тускским стеклом! Так слушай меня, не нужна мне воров всяких помощь, чтоб дочь свою нарядить побогаче царицы!
Отец был столь хмур, будто Зевс осерчал на Олимпе, но Ури узрела улыбку в его бороде - доволен подарком был так Калиопа, что скрыть того вовсе не мог от нее.
И с нежностью глядя на это, прекрасная Ури руку целует отцу, и ласкается словно бы кошка, стараясь смягчить настроенье отца еще больше. Доверчиво лоб преклоняет ему на плечо, в кольце его рук застывая в комочек свернувшись. Но не отступился гончар от беседы, пусть и не хотелось ему продолжать разговор. И рек своей дочери так Калиопа:
- Подальше держись ты от Вика-прохвоста, ведь видно, рука у него не чиста. Таких я воров навидался сполна, когда уходил чрез терренские земли - про тусков упомнив, гончар злобно сплюнул.
- Он другом твоим претворится легко, но стоит довериться, либо отвлечься - уразуметь не успеешь, когда этот плут кошель твой незримо с пояса срежет. А девок уж портить - вообще их призванье. Хорошо дочь подумай, пред тем как оказывать знаки внимания такому как он. Поймают соседи- да и вздернут на тисе: вчера ты матрона, сегодня вдова. К тому ж не сидят таковые на месте: почует неладное, вмиг удерет, тебя без зазренья одну он оставит. Подумай сама, знаешь разве, откуда он взялся? От умбров пришел, да наплел сверху меры историй, но ведает кто, где тут истина, где тут вранье. Ты слушаешь дочь? Помяни мое слово: позволишь ему близко быть - от того не случится добра.
А Ури кивала, очи свои прикрывая устлало - отца уважала она и перечить не смела, однако подобные речи ее утомили весьма: каждый свой день начинал Калиопа с ученья от том как с мужами опасно сношаться, и что угрожает от них юным девам. И вечером вновь повторял свою песнь.
Она, грека руку своей закрывая, с печальной улыбкой его лобызала ланиту. С отцом говорить - все одно что овес собирать через сито: закатится в ухо одно, да и выпадет вслед из другого.
- а Сений, - решила она неприязнь Калиопы хитрО по другому пути пренаправить. К нему у отца было меньше порой раздражения, чем к бедному и неказистому Вику-соседу.
- а Сений-то что? - буркнул грек недовольно, жуя чёрствый хлеб, и несвежей водой запивая. После все крошки собрал со стола Калиопа, и с бороды, да заправил их в рот он неспешно. Негоже им ларов гневить, да и духов застольных, когда и так голод стоит на пороге их дома, что волк пред добычей и щелкает пастью. Торговля горшками кого сбережет, когда урожай годовой весь дождями загублен? А тут и скотина взяла да издохла - и то не к добру, думал так Калиопа, день ото дня все сильнее тревожась. И верно прогнЕвались боги - но вот на кого? Не виной ли тому человек? Не готов обвинять он огульно, подумать бы надобно, да испросить у старейшин совета. Но только не Греция здесь, и порядки чужие приходится чтить чужакам пуще местных. И дочь ещё блАжит, и то как дитя уберечь, коль дитя это - глупая дева? Но нет мудреца в этом мире, кто смог бы понять женский разум. - тебе видно лестно должно быть, что сам Юла правнук порог сего дома преступит?- грек то через силу изрек, но потом, помолчав речь продолжил - мне ровно что Викус, что Сений - и тот и другой не по нраву. Таков и почище прохвоста и вора выходит - в одеждах беленых, лощеный, хотя бы нутро у него с запашком - что протухшее мясо. Да только с душком или нет, правителя сын, власть держащий. И если такой что решит, то и спорить с собой не позволит.
- Ну патера, всеми-то ты недоволен, - смеялась Аурелия, звоном хрустальным тьму в мыслях отца разгоняя. - тревожиться нету причин, ведь едино с тобой моё сердце! И боле ни с кем, в том даю тебе слово.
И тяжко вдохнул Калиопа – не верил он на слово дщери своей, особо когда столь мила и покорна. Но раз уж дала обещанье, то может на время и этого хватит, потом же глядишь - поумнеет дуреха.
- Пора мне, - зевнул, со скамьи неохотно вставая.
- Так рано? Но солнце еще ярко светит, и жар от земли как из нижнего мира. Мне видится, будет гроза, и Юпитер спаси, коль его колесница тебя вдруг застанет в дороге, - испуганно дочь лепетала, не зная, насколько права в своих страхах. – И трапезу ты не отведал мою даже толком…
- Нет времени, дщерь, - ответил ей тихо и мрачно отец, к стене подходя, забирая свой посох, - гроза собирается, это подметила верно. Ты дай-ка накидку отцу, от дождя поберечься. И страшно не то, что скотина поляжет - с тобой мы видали дела и похуже, да боязно мне, что поднимется пастырей племя - а люд этот крут да и скор на расправу. – Аурелия плащ подала ему, хмурясь как будто от боли. В глазах ее вдруг отразилось сомненье, но этого грек не узрел, из дверей выходя, почтительно кланяясь духам порога. И мысли тревожные прочь отогнав, в улыбкой рукой помахал Калиопа - и вот уже скрылся от взора Аурелии стан его гордый.
Она же смотрела вослед и молилась. Мгновенье текло за мгновеньем, и чудилось деве, что тьма наползает на город, что время с собою несет только тени и хлад подземелий могильных. Вот ветер прохладный с земли поднял пыль, по лицу захлестнув беспощадно, одежды ее разметав, что бесстыдный любовник. От этого дева очнулась, вокруг оглядевшись, глаза подняла свои к небу. То вовсе не тьма, просто облако солнце закрыло собою - и верно, что будет гроза. Рассмеялась испуганно дева, сама себя глупой назвав, вернулась к сосудам - работы осталось еще очень много.
сноски: http://www.proza.ru/2019/07/11/1399