Аслан Хакуй: «Народ есть - значит и культура есть. Народ есть – значит и язык есть»
Интервью с заслуженным деятелем искусств Республики Адыгея, заслуженным артистом Республики Калмыкия, режиссером и актером Национального театра Республики Адыгея им. Ибрагима Цея, постановщиком театральных спектаклей и массовых театрализованных представлений, драматургом Асланом Хакуем.
- В этом году 21 мая на площади Единения и Согласия в Майкопе прошел митинг-реквием с участием исполнителей адыгского народного песнопения. Среди них Замудин Гучев, Заур Нагоев, Дамир Гуагов и Джанти Либзо, ансамбль «Ашамез». Вы были постановщиком этого театрализованного траурного представления. Использовали ли Вы выступления адыгских исполнителей народных песен по случаю того, что это был День памяти и скорби? Или это Ваш творческий замысел?
А.Х.: Понимаете, даже по-адыгейски это звучит шъыгъо-шIэжь маф, что обозначает тот траур, который адыги испытывали в те первые дни 155 лет назад. Эта народная трагедия воспринималась тогда, конечно, очень близко к сердцу. И, полагаю, в этот день люди просто выходили на улицы и молчали, либо молились Всевышнему. Скорее всего, они просто молчали. Со временем, когда научно-технический мир начал развиваться в другую сторону, люди стали другие, стала проявляться толерантность между ними, людьми, между народами, А сегодня чтобы вспомнить их, наших предков, отдать им должное, формат должен быть совершенно иной. Такой возможный вариант, как мы и представили 21 мая.
Знаете, есть много историков, и наших, российских, и зарубежных, и советских, и адыгских, которые описывали траурные события 150-200 лет назад. В их работах отмечается, что, когда герои погибали, в честь них устраивали даже скачки. Да, именно скачки. А также они делали какое-то поминальное игрище. Учитывая это, в траурном мероприятии, которое мы проводили, нам надо было как-то привести к этому. Правда, там у нас вышла одна маленькая оплошность. Паренек, который исполнял на палочках, извлекал на сцене совершенно другой звук. То же самое трещотки. Поэтому эти народные музыкальные инструменты чуть-чуть выпали. Но, в целом, формат представления, поставленный нами, и стихи, написанные про это, собирательный образ – всё вело к тому, чтобы в этот день, народ мог собраться, вспомнить и не повторить тех ошибок, которые мы, возможно, совершали за эти 150 лет.
С другой стороны, в реквиеме мы поминаем героев. Что обозначает гъыбзэ? Это песни-плач. Их слагали в честь героев и прямо на поминках пели эти песни. Мы же вспоминаем с ними. Ведь поминки – ш1эжь мафэ –это время, чтобы вспомнить. А кого мы должны вспомнить? Наших героев, таких, как Айдамыркъан, Тыгъужъыкъо Къызбэч. В честь них и слагались эти песни. Так, их пели как раз на празднике 1 мая, 9 мая. Даже тогда мы вспоминаем наших пра-пра-пра-дедов. Многие замалчивают, но 101 год… Ни один народ не воевал столько на этой земле. Я не говорю о России или Европе. 101 год! Это была кровопролитная с двух сторон война.
По-моему, хорошо, что реквием прошел на площади Единения и Согласия. Я говорю это не в угоду политикам. На самом деле, хорошо, что у нас есть такое место. Это не просто место для молитвы, но и место для других мероприятий. Соединяя песнопения с произведениями Нальбия Куека, мы всё же старались не выпасть из жанра. Все-таки есть какое-то направление, обойти которое было нам нельзя. Конечно, можно было брать произведения разных поэтов. Например, Исхака Машбаша. У него есть выдающиеся стихотворения, которые знают все. И других наших поэтов, молодых, Можно было взять стихи и у Шхамбия Куева, и у Тимура Дербе. Но, чтобы выдержать формат, мы взяли произведения одного автора. В следующий раз найдем другого поэта.
Но, если вернуться к песнопению, надо отметить, что то, чем занимается Замудин Гучев, это именно, скажем, салонный стиль, стиль «Хьак1эщ». А вынести его на огромную площадь к массам в тысячи людей – это должно быть совершенно другое видение.
- Верно! Народное песнопение всегда исполнялось в кунацкой, хьак1эщ. Поэтому и удивительно, что 21 мая оно представлялось на площади для масс. Насколько трудно всё-таки было его использовать в таких условиях?
А.Х.: Народные песни так и должны были звучать. Но вынести их в народ, на огромную площадь на тысячи человек оказалось чуть-чуть сложнее. В первую очередь, оно и технически сложнее, и исполнительски сложнее. Трудновато было и выстраивать его мизансценически. Надо было выискивать какие-то режиссерские ходы. Да, это было сложнее, но мы попробовали. Судить, конечно, тем людям, которые приходили и слушали. Понимаете, много было хороших отзывов. Много было тех, кто приходил и благодарил нас, артистов, благодарил певцов, благодарил Замудина. Люди приходили прямо за кулисы, вернее, за сцену. Спасибо им большое за это!
Была еще одна трудность. У нас огромный песенный материал, который связан именно с этой эпохой. Очень много героических песен. В истории нашего народа, начиная с 1864 года до начала Октябрьской революции, затем в 1920-е годы, когда у нас уже появилась и письменность, и литература начала развиваться, мы начали писать на языке, наш народ ничего не создал, кроме одной песни - къоджэ уорэдхэр. Представьте себе, что 100 лет, а это три поколения народа, не пели. А что это значит? Люди не могли подняться, чтобы спеть свою песню, исполнить свой танец.
- Возможно, это было связано с тем, что не было уже такой культуры?
А.Х.: Культура всегда есть! Народ есть, - значит и культура есть. Народ есть – значит и язык есть. Нет народа - нет культуры, нет языка. Убыхов нет, нет их культуры, нет их языка. А ведь были. Не все же уехали, остались же. Да, большинство уехало. Но они унесли с собой другое. Вы понимаете, пять поколений выросло на войне. Пять поколений! Что им надо было слагать? Какие песни? Только героические!
Поэтому вопрос. Неужели за 101 год, когда шла война, люди были другими? Они же рождались, женились, семьи создавали, ходили на войну, погибали. Опять новое поколение росло. Но эти жернова работали, работали, не переставая. И в этой ситуации люди пели, пели другие песни в то время. Вот только что люди погибли, а они сидели тут же и слагали гъыбзэ.
Почему мы сегодня не можем это сделать? Можем. У нас огромный песенный материал, огромнейший литературный материал. Мы всего лишь чуть-чуть прикоснулись к нему. Да просто чуть-чуть прикоснулись к этому огромнейшему материалу. Из этого материала еще доставать, доставать из этого бездонного сундука истории. Там очень много, и хватит на ближайшие 500 лет.
У нас есть гениальнейший герой этой войны. Даже царизм признал, что он – герой. Тугъужъукъо Къызбэч. Величайший герой! Он был на войне 44 года. Да, он воевал 44 года. Знаете, для него две цифры оказались сакральными. Это 4 и 7. Он родился 07.07.1777 года. И всё основное было связано у него с цифрой 7 и цифрой 4. Либо с цифрами, кратными 4 или 7. 44 года. 44, 77…Интересный момент! Это великий человек! Человек-легенда! Насколько документально подтверждено или нет, не известно. Но он мог сделать так, чтобы вместо себя, попросив свою лошадь, та станцевала. И лошадь танцевала с девушкой на джэгу. Его щедрость и его благородство удивляли. Его уму, его таланту завидовали русские полководцы, которые воевали на Кавказе. Ему миллион раз предлагали перейти в русскую армию. Нет! Нет, он был на своей стороне. Он был великолепный стратег и тактик. До сих пор его стратегией и тактикой пользуются во многих армиях мира.
У нас есть такие герои. Много! Просто даже взять какой-то день, вот 21 мая, и посвящать его одному герою. Это возможно! Да, пока нам позволяют и время, и ситуация, и толерантность, мы будем их вспоминать. Обязательно будем! Это не говорит о том, что мы должны взять и отомстить. Нет! Ни в коем разе! Как я уже говорил, люди гибли с двух сторон. У Льва Николаевича Толстого есть повесть, в которой он говорит, что сто тысяч русских мужиков положили, чтобы сделать одну просеку. «Для кого и для чего?» - он ставит вопрос.
Да, сейчас нам легко об этом говорить, а в то время была другая политика. Может, нужен был им выход к морю. Может, нужно было договориться по-другому. Не прийти с оружием, а сказать: «Давайте, вот вам это нужно, а вы нам дайте проход». И всё! Можно было это как-то мирно решить. Это мы сегодня их осуждаем или обсуждаем в силу того, что мы не жили в то время. Мы судим по тому, как кто-то написал свое субъективное мнение в книге. Но не верить Льву Николаевичу Толстому я не могу, когда он говорит фразочку: два офицера сидят и разговаривают «100 000 мужиков русских положили, чтобы сделать эту просеку». Зачем? – он спрашивает. – Для чего?
Я говорю о том, что с двух сторон погибало огромное количество людей. Конечно, это за 100 лет. Это двусторонняя огромная трагедия. Это трагедия не только для адыгского народа или для кавказских народов. Это большая трагедия для русского народа, для всей цивилизации. Вы знаете, что можно было за 100 лет сделать доброго, хорошего? Война отвлекает от мирных дел. Все это прекрасно знают, что все силы, все умы, всё творчество – всё уходит на войну. Это огромный монстр, и он поглощает всё, пожирает всё добро и оставляет только одно зло.
В моем понимании, если мы начинаем вспоминать своих предков с добром в этом мире, ничего плохого в этом нет. Каждый народ имеет право иметь своих предков, поминать их, восхвалять их, хвастаться ими, возносить их. И тогда история оживает, оживает правда. Вот сегодня очень много говорится о том, что прямо на наших глазах переписывают историю. То, что мы помним, и то, что сегодня говорят, совершенное разное. Это совершенно разные вещи. Люди жили в советское время, и они это видели всё своими глазами. А сегодня об этом пишут совершенно другое. В угоду кому? Не знаю. В угоду чего? Не знаю. Может, в то время, тогда что-то тоже писали в угоду и что-то не дописали или не досказали? Вполне возможно.
- Сегодня мы вспоминаем наших героев. И для того, чтобы это было более ощутимо, подходит народное песнопение, исполняются народные песни-плачи.
А.Х.: Понимаете, мы вспоминаем, чтобы не совершать впредь таких ошибок. Если мы знаем правдивую историю, из-за чего это всё случилось, то зачем на граблях танцевать лезгинку? Один раз наступили, хватит. Понимаете, если долго танцевать, можно так и лоб расшибить.
- По профессии, Вы – театральный постановщик. Как на Ваш взгляд, насколько сложно использовать народное песнопение в театральной постановке? Востребовано ли это? Сами Вы использовали его в своих спектаклях?
А.Х.: Я очень часто использую народные песни. И потом у меня уже есть какой-то опыт. Дело в том, что у нас в театре Касей Хачегогу ставил «Песни наших отцов». И до этого были спектакли. Но, вообще, любое песнопение театрализовано. Понимаете, оно театрализовано в любом случае. Даже тот исполнитель, который сидит в хьак1эщ и поет, когда доходит до него очередь, если есть и другие исполнители, он так сразу и приободряется, становится по-своему актером. Это как театр. Да, именно театр! И люди как-то вокруг него рассаживались. Это происходило как театральное действие. При этом был какой-то свой порядок. Исполнителя сажали, если он исполнял несколько произведений, на почетное место рядом со старшим. Если там было несколько исполнителей, они сменяли друг друга на этом месте. Один уходил, другой садился. Это был знак уважения. И образовывалась такая маленькая сцена, где он (исполнитель) на сцене, а все его слушатели. Сохранялся принцип театра. Мы не видим, мы как бы не замечаем это, но он присутствовал тогда. Все-таки в каждом исполнении есть какая-то своя театрализованность.
Вот почему 21 мая Замудин Гучев сидел на сцене, а он мог спеть стоя. Но это салонное исполнение требует того, чтобы исполнитель сидел. Потом Заур Нагоев сидел на том же месте. Да, исполнитель сидит. На шичепшине стоя играть невозможно. Его нужно прижимать к груди. И та музыка, что сердце источает, переносится на струны. Делается механическое действие, и тогда она и начинает звучать. Это то, что на душе. Даже звук на шичепшине похож на наш голос, наш говор, нашу тональность. У каждого народа свой народный инструмент. Он похож на них, на их язык. Понимаете, почему его прижимают к груди и играют?
Очень много вот таких вещей, тонких-тонких, которые мы в обыденной жизни не замечаем. Мы воспринимаем это всё уже в результате, в конечном результате. А идти к этому надо чуть-чуть по-другому. Соблюдая какие-то обычаи, нравы, соблюдая какие-то вещи. Если помните, те, которые делали жъыу, стояли. Они должны были стоять. Молодежь, которая стояла, подпевала жъыу. А вот сказитель или исполнитель, он должен был сидеть. Но в силу каких причин? Может, какие-то историки, фольклористы могут рассказать тонкие нюансы этого. Но сам факт, что оно было так и всегда сохранялось.
- Вы как-то говорили, что театр – это действо. Если брать театр и народное песнопение, то действо как раз и есть тот порядок исполнения в хьак1эщ, как сидят исполнители, их смена. И всё это важно. В свое время режиссер Хусейн Даур рассказывал, что Вы чувствуете язык и в постановках, сюжет которых относится к прошлым векам, правильно подбираете слова и обороты, Вы верно выбираете идиоматические и фразеологические обороты, метафоры, присущие именно адыгскому языку. Откуда Вы их знаете, берете ли Вы их из текстов народных песен?
А.Х.: Вы знаете, скорее всего, в этом виновата моя матушка. Она преподавала родной язык. И с малолетства я впитывал в себя литературу наших классиков. Это и Тембот Керашев, и Ахмед Хатков. Поэтому, сравнивая то время и сегодня, всё совершенно по-другому. Я вспоминаю, как бабушки и дедушки разговаривали. Не знающие русского языка, они излагали не так, как сегодняшние люди, которые знают всего 33 слова. А тогда они рассказывали удивительно. Знаете, в стопе человека 32 косточки. И каждая косточка имела свое название. А сейчас мы говорим одно слово – лъашъхьэ или стопа. И всё! А сейчас заставить кого-то или спросить у кого-то из молодежи, как будет по-адыгски то или другое явление, даже наши внутренние органы: сердце, печень, легкие, как они называются по-адыгейски? Не всякий скажет. Всего 10% скажет. Да и то оно уже уходит.
Вот, в старых песнях есть очень много таких вещей. Приведу яркий пример. Когда я ставил «Къок1ас» Ибрагима Цея, а она была написана еще в 1920-х годах, читаем пьесу, а актеры спрашивают: «Что это за слово?» И мы в программке в конце написали целых 52 слова. Представляете, целый словарь написали. Указали, что обозначает это слово и по-русски, и по-адыгейски. Понимаете? 52 слова в одной пьесе. Вот они откуда берутся.
Они берутся и из Нартского эпоса. Они берутся от тех наших предков, которые жили в XIX-м веке, разговаривали на таком языке. Они могли объять необъятное языком. Они говорили на языке. И каждое животное имело свое название. Каждое растение. Сегодня кого-то спросишь, я имею в виду новое поколение, поколение Next или Индиго, они могут и не знать. Как говорит Абдулах Берсиров, как можно было назвать такое красивое дерево чыгъае словом дуб. Это не потому что дуб плохой термин или нет. Чыгъае.. Это же что-то означало. Его можно расшифровать. Чыгъмэ яе, зэл1эми анахь яй. Самое большое, самое широкое дерево. Близость нашего языка к природе-матери у нас очень ярко проявляется.
В силу того, что слова рояль, пианино, гитара, их очень много, пришли в русский язык, откуда мы черпаем многое. Опять же вдогонку к этому, хотел бы сказать, что у нас язык, конечно, чуть-чуть обеднен, в силу того, что у нас мало словарей. Да, словарей очень мало. Сегодня нужны просто словари. Пусть это будут иностранные словари. Как можно было бы сказать? Вот, например, холодильник. Амербий Хапай перевел его гъэуч1ы1аль, он так и остался. Можно же как-то. Раньше же были какие-то гъэуч1ы1аль. Не может быть, чтобы не было такого. Бедняки приносили еду и клали её в погреб. Вырыли они его. Было же такое? Было. Но место как-то называлось. Со временем слово исчезло. Появился холодильник, и место исчезло. К сожалению, мы теряем очень много-много таких вещей. При этом огромное количество слов приходит из других языков. И столько же слов мы теряем из своего языка.
- А современные адыги создают новые слова на адыгском языке?
А.Х.: Редко. Это только какие-то фанаты языка могут что-то придумать. Но они редко уходят в народ. Народ должен принять это новое слово. Если я его придумал, это не значит, что оно всем должно быть доступно. Если народ взял, как я говорил о гъэуч1ы1аль, тогда люди приняли. А если не взял, то не приняли. Понимаете, народ сам должен взять слово. Оно витает в воздухе. Вот мы воздухом дышим, потребляем кислород. Азот вдыхаем, а углекислый газ выдыхаем. Точно также язык должен впитывать в себя новые слова. И они должны остаться в языке. А так искусственно навязать новые слова тяжело. Разве что опять, как я и говорил, через словари. Человек прочитал, он согласен с этим или не согласен.
- А театр способен передать людям новые слова, как бы выпускать их в народ?
А.Х.: Вы знаете, такие случаи были. Да! Театр как раз этим и занимается. И наш Национальный театр этим и занимается. Не именно пропагандой новых слов. Нет! Мы занимаемся пропагандой языка. Мы единственная организация, структура, которая занимается языком публично. Я могу прочитать газету «Адыгэ макъ», взять её и прочитать сам с собой. Я её даже вслух не читаю, мысленно. Или взять книгу Исхака Машбаша или Нальбия Куека. Даже стихи мы читаем про себя, а не вслух. А если хотим их выучить, записываем. А мы в театре собираем тысячу людей и начинаем говорить с ними на их родном языке. Мы говорим, а зритель повторяет за нами мысленно. Даже если он не знает, но понимает, говорит на языке, он начинает наравне с нами говорить. 30-40-50 человек-актеров выходит, тысяча человек сидит в зале, и мы начинаем публично обучать языку, 50 актеров и тысяча зрителей начинают общаться на родном языке, мы говорим об одной теме. Мы узнаем что-то новое, новые слова, что-то из истории узнаем, новые обычаи, новые нравы, старые обычаи, старые нравы. Огромное количество всего. В этом сила Национального театра.
- Тогда вопрос по поводу телевизионных передач. Вы сами были автором, снимались и участвовали в таких передачах. Насколько телевизионные передачи могли бы продвинуть язык в массы?
А.Х.: Понимаете, я стоял у истоков создания адыгейского телевидения. И знаю все недочеты, все недостатки, все преимущества – всё знаю. Единственное, на что я хотел бы обратить внимание, у нас мало эфирного времени. Если мы в неделю один раз 10-15 минут поговорили, это не способствует изучению языка. Представьте себе вот такую ситуацию, я хочу выучить, скажем, арабский язык или японский. У меня есть словарь. Я учу одно слово в день. В году 365 дней. К концу года я буду знать 365 слов. А на бытовом уровне словарный запас человека исчисляется 400-500 слов. Всё, это словарный запас на бытовом уровне в любом языке. Словарный запас Пушкина был 36 000 слов. У Льва Николаевича Толстого – 32 000 слов. Да, это великие люди! Они язык знали, изучали его. Сегодняшний поэты имеют словарный запас, в лучшем случае, в 2000 слов. При этом сегодня это гениально. Поэтому, если я знаю треть языка такого гениального человека на бытовом уровне, то я язык уже знаю. К чему я это говорю. То, что телевидение показывает 10-12 минут, если человеку эта тематика не интересна, он не будет смотреть эту программу. Он посмотрит её на следующей неделе. В неделю он будет узнавать по одному слову. Хорошо, тогда в год он выучит 52 слова. 52 недели в году. Цифры – вещь упрямая! Что такое 52 слова? Это тоже не плохо. Но, если бы он учил по три-четыре слова за раз, то получилось бы 400 слов. Он бы на бытовом уровне выучил язык.
Мы сейчас занимаемся «Фиксиками» Это английский сериал для детей, познавательный. Наш научно-исследовательский институт переводит его, А мы уже его дублируем. Сейчас мы занимаемся этим. Это для пропаганды языка, например, в садике, в начальных школах. Просто на уроках его показывать, а ребенок его просто слушает. Ребенок тогда быстрее впитывает, как губка, впитывает слова на родном языке. Но если ребенок не слушает, его надо заинтересовать. Сейчас, если взрослый человек самостоятельно учит, это хорошо. А ребенку надо помогать учить язык. А для помощи ему нужен пример.
Сегодня мы переходим на цифровое телевидение. Да, нужно иметь свой канал, нужно иметь свое эфирное время. И тогда вот для этого у меня есть даже проект. Но пока на телевидении нет ничего, кроме информационного контента.
- А как тогда можно использовать Интернет для продвижения языка? Есть уже представления, как обучаться через телевидение, даже через кино. Но сегодня есть понятие веб-сериалы. Их ставят в любой стране, они популярны. Мы пока еще не освоили это направление. Вы сами когда-нибудь задумывались об этом?
А.Х.: Честно, сегодня кино - это очень дорогая игрушка. Чтобы не засорять свою голову, сам я особо не пользуюсь Интернетом. Но если что-то нужно извлечь, быстро надо что-то найти, тогда только. А так я предпочитаю книгу. Если она под рукой, взял книгу, посмотрел. То, что рядом с этим словом, с этой страницей, появляется много интересных вещей, которые ты можешь вычитывать из книги. А в Интернете всё сжато, коротко, поверхностно. На мой взгляд, использовать его для продвижения языка очень тяжело, потому что в Интернете идет такой поток. Если брать Интернет, то это «в стремнину брошенный камешек». Я бы сравнил его так. То есть, если мы начнем изучать язык через Интернет, то это «в стремнину брошенный камешек». Но, конечно, если много камешков кинуть, то можно его запрудить и что-то сделать. Но для этого нужно много. Очень огромное количество людей должно выкладывать в Интернет материалы по языку, по методике обучения языку. И эту методику изучения языка могут подхватить и другие национальности, люди других стран, все, кому интересно его изучение. Пример такого общего изучения. Помните, был такой язык эсперанто. Изучали его как общий во всем мире язык. Пусть это было и искусственно. Но оно дало ростки. И теперь появилось много методик быстрого изучения языка. У нас есть такие методики? Ради бога! Появятся они? Это было бы очень хорошо, помогло бы. Особенно это помогло бы человеку, который в дороге. Но мы все не в дороге. Мы или на работе, или на учебе, или дома. Как в домашних условиях выучить язык? Человек пришел домой. В шесть часов закончил, в семь пришел, в восемь сел у телевизора, включил новости. А там идет канал. Детям вместо «Спокойной ночи, малыши!» показать такой же мультик, как мы делаем, озвученный на языке. Он с этим мультиком заснет, и сны будет видеть на адыгейском языке. А если я вижу сон на своем языке, значит, я свой язык хорошо знаю. Если я вижу сон на другом языке, я свой язык не знаю. Понимаете, особых огромных средств для этого не нужно. Нужна какая-то методика, которую бы кто-то подхватил, какие-то активисты, которые везде её распространили бы.
- А как в этом может помогать театр?
А.Х.: Театр только помогает. Мы не филологи. Даже знаете, у нас сегодня очень большая проблема с национальной драматургией. Раз объявляли конкурс, два, три, четыре. Но нет. Приносит человек две странички, на которых написано что-то, как классический материал. Я всегда привожу такой пример. Написано: «Сели втроем. Сидят. Третий подошел, поздоровался. Сели и говорят: «Ну, начинай!»». А дальше, говорят, вы сами играйте. Автору делают замечание: «А что тут играть?» «А вы там сами расскажите что-нибудь». Понимаете, вот такую драматургию приносят.
- Поэтому Вы, будучи актером и режиссером, стали сами писать? Или изначально занимались драматургией?
А.Х.:Я? От безысходности! Надо было что-то ставить. Сам я что-то инсценирую, что-то перевожу, что-то сам пишу. Да, скорее, от безысходности. Потому что нет материала. Нужен материал, а его под рукой нет. Не могу судить свои работы. Но в качестве хвастовства, например, могу сказать. На многих фестивалях мои пьесы выигрывали призовые места – гран-при, первые места. Это пьесы на адыгейском языке, у которых моя драматургия. Но театр – это коллективный труд: труд актеров, художников, гримеров и всех остальных. Эти награды – это оценка всего театра, оценка театральной работы, а не моя личная оценка. Возможно, если бы был конкурс драматургов, может, мне ничего бы и не дали.
- А в настоящее время Вы сейчас работаете над новой постановкой?
А.Х.: Да! Уже работаю над одним проектом. У меня как раз по этому поводу сейчас в работе даже четыре проекта. А то, что связано с мультиками и кино, еще три проекта. Получается одновременно семь проектов. Какой-то из них выйдет вперед, а какой-то отстанет.
- Возвращаясь к театрализованным преставлениям, на самом деле, как мне кажется, сегодня они востребованы, потому что есть какое-то сочетание и театра, и песнопений, и музыки, и даже, может быть, танцев. И, если выстроить всё правильно, как Вы, театральные постановщики, выстраиваете обычно, это приведет к тому, что зритель будет и познавать, и развлекаться, и учить язык, получит еще какое-то эстетическое удовольствие. У Вас в творческих планах есть такие театрализованные представления для детей?
А.Х.: Есть! Конечно, нужно финансирование или поучаствовать в каких-то грантах, выиграть их, чтобы их ставить. Но всё это нужно делать вне того рабочего графика или той «дорожной карты», которую мы сейчас ждем. А вне этого твое свободное время, семья, близкие, от которых ты отрываешься. Такая работа должна оплачиваться. Если собираешь человек 50-60, труд этих людей должен оплачиваться. Театрализованные представления требуют всегда большое количество людей, нежели сам спектакль. В спектакле может поучаствовать один человек, могут поучаствовать два, могут десять. А в представлениях, помимо технического обслуживания, которое обязательно, должно участвовать огромное количество людей. Это и ансамбли, и певцы. Это и массовка, Чтобы сделать это, нужно большое количество участников. Если говорить о бюджете, то в среднем это от 2 миллионов рублей. И это минимум. Если его сделать малозатратным, то будет совершенно по-другому.
Понимаете, на представления, которые делают на площади, человек приходит посмотреть свободно, он не покупает билет. Он просто приходит бесплатно. Если мероприятия в закрытых помещениях, они хоть как-то окупаются, то в такие уличные представления надо вкладывать и не ждать от них отдачи. Но от них ни столько материальная, сколько моральная отдача. Это духовное воспитание. Почему раньше сохраняли этот принцип. Вот, например, джэгу, куда люди приходили все, там они собирались. Принцип этот закладывался в адыгском обществе с давних пор.
- Большое спасибо за интервью! Будем ждать Ваши новые проекты.
Интервью подготовила Фатима Теучеж