Падающую звезду Фрейя видела семьсот лет назад: короткий серебряный всплеск в угрюмо-чёрном небе. Поймать её не стоило и надеяться: бледная, прозрачная, она наверняка сгинула в море.
Шторм вздымал исполинские волны, над горизонтом бугрились голодные тучи; селяне в спешке запирали ставни, втаскивали в дома переполошившийся скот – бок о бок греться у очага, пока не минует буря. Фрейя босыми стопами зарывалась в мокрый песок на берегу и думала, что ей почти жаль бедняжку – в такую ночь звезде не выжить. Впрочем, кому-то повезёт: ни один ланд-вайхтр не упустит шанс загнать её, словно лань.
Если бы не ураган, Фрейя и сама отправилась бы за ней. Однако ненастье рокотало утробно, и Фрейя, храбрая, но тогда совсем ещё юная, сложила лук и стрелы. Для ланд-вайхтр убить звезду – величайшая честь, но жизнь казалась незыблемой, и в ней возможность представилась бы не единожды; Фрейя была уверена.
Ту, мерцающую голубоватым пламенем над хищной, скалящейся острыми валунами водой, она так и не встретила. Должно быть, до неё добрались, пока не взошло солнце, или она разбилась у мыса, среди остовов драккаров. После Фрейя не замечала ничего. И в конце концов перестала смотреть ввысь.
В тот вечер в воздухе витал аромат грядущего ливня, влажной травы и соли. Гордая Фрейя едва отвоевала для себя крошечное, но плодородное поле. Она заботилась о трудолюбивой крестьянской семье, вспахивающей его, и не сомневалась – это будет продолжаться вечно: они, нуждающиеся в ней, и она, вкушающая от их хлеба, ибо за помощь сокрытый народ требует скромную плату. А однажды звезда отдастся ей в руки, и её имя обессмертят в сказаниях.
Она имела право уповать на судьбу.
Теперь, в двадцать первом веке, она мечтала лишь о покое. Утомлённая, сонная ланд-вайхтр, которой не хотелось охотиться, ведь никто из людей не помнил ни о её племени, ни об их врагах. Порой не помнила и она сама: растягивалась на узком диване в тесной квартире, остужала дымящийся какао и забывала о цветах, прорастающих сквозь кожу, и лепестках, осыпающихся с волос; о том, как её молили об урожае, ранней весне и долгом лете.
Она притворялась тем, кем никогда не была: смертной. А смертным чуждо волшебство, и уж тем более не нужны им звёзды. Та, блеснувшая в далёком прошлом, ознаменовала закат колдовства. Тогда они не понимали, что мрак уже поглотил обиталища ланд-вайхтр – испещренные рунами камни, – и захлестнул суровые фьорды, а небо простилось с ними, ниспослав последнюю добычу. Будто швырнуло кость отощавшему псу.
Фрейя не верила. Когда после работы она забиралась на подоконник, укутывалась в плед (с которого так и не срезала этикетку «Икеа»), над крышами сверкали огни самолётов, рекламные баннеры, магазинные вывески. Копенгаген – древний город, старше неё самой. Но и тут: пыль, асфальт, трели колокольчиков на велосипедах, звон стекла в бакалеях, мягкая пружина кошачьих лап по черепице.
Звёзды не вернутся. Она знала.
По крайней мере, пока одна из них не пронеслась аккурат над улицей: столь близко, что до неё можно было дотронуться.
Раскалённый белоснежный факел в снопах синих искр прокатился над церквями, дешёвыми отелями и пивными лавками. Сотряс тротуары и мостовые, выкорчевал парковые деревья, кирпичную кладку и медные памятники, разбил стёкла и остановил часы; все, от «Ролексов» до треугольной башни, едва не загоревшейся, когда по ней мазнул алый хвост – звезда удалялась стремительно, с треском затухающего пожара.
Оглушённая, Фрейя едва не рухнула на пол. Бергамотовые пятна из разлетевшейся на осколки кружки выплеснулись на паркет. Она ринулась к окну, судорожно провожая взглядом посеревшие облака и внеурочное зарево на востоке. Звезда уже почти растворилась за проливами и шоссе – словно карманный фонарик, который уронили в канал. Ни вспышки, ни грохота от образовавшегося кратера.
Старейшины говорили: так настоящие звёзды и падают – их логово отнюдь не просто найти. Они бесшумно обрушивают скалы, оборачивают реки вспять. Уничтожить их можно, лишь пока они не вдохнули этот мир достаточно, чтобы его подчинить. Когда они будто новорождённые оленята: уязвимые для волков и диких кошек, тонкие ноги не держат тело. Нет ни речи, ни зрения, ни слуха, ведь там, наверху – гармонии небесных сфер, а здесь – грубая плоть. Звёзды заковывают себя в неё, словно в панцирь, и лежат, свернувшись клубком в обугленной грязи, чтобы затем объявить войну ланд-вайхтр – защитникам холмов, лугов и наделов, добрых людей и отважных ярлов.
«Мы должны выступать быстро», – твердили старейшины, и всякий, кто метал копьё, владел мечом или хотя бы пращой, снаряжался в поход. Кто-то обязательно возвращался с мешком, притороченным к седлу, и небрежно бросал его под ноги деду, отцу – дань уважения, – или невесте: свадебный дар. Внутри: ещё светящиеся локоны, мёртвые глаза оттенка алебастра…
Наверное, Фрейе следовало бы сменить домашний свитер на кольчугу (она трепетно хранила её в шкафу, запертом на римский замок). В тайнике ждал своего часа клинок, страждущий обагриться кровью. Она облачилась бы в ритуальное одеяние, заплела косы на битву и спела песнь смерти, ибо никто не ведает, как и когда ему суждено умереть. Старейшины были бы довольны.
Но она не сталкивалась с ними триста лет. Ни с гигантами, год за годом превращающимися в гранит, ни со златокудрыми юнцами, резвящимися среди источенных языческих алтарей. Иногда Фрейя гадала: не единственная ли она, кто научился обходиться без мисок с молоком, что хозяйка ставит у крыльца? Не предательница ли, обосновавшаяся в гнезде смертных, разделившая с ними их горести, словно ей некуда идти? Увидит ли она когда-нибудь себе подобных или они уснули под Ясенем, чтобы никогда не проснуться?
Уже очень давно никто не распоряжался, что ей делать. Уже очень давно она отреклась от того, кем родилась, какой ей предначертано быть. Если кто-то из её племени до сих пор здесь, они могут казнить звезду. Ланд-вайхтр суеверны: если старшие не обратились в древа или горы, если ещё нашёптывают потомкам законы и прорицания, они истолкуют знамение – боги воскресли, боги желают испытать нас. Ненависть заскорузла в молчании, но вскипит как прежде.
Фрейя никогда не любила вещих и тех, кто им внемлет. Самые жестокие распри всегда начинались с будущего в устах безумных вёльв. Поэтому она решила: пусть братья и сёстры, если они ещё здесь, поступают, как им угодно. А она возьмёт тряпку, пропылесосит керамическую крошку с ковра, заварит кофе и до полуночи просидит на балконе, глядя вверх жадно, пристально – будто наконец вспомнила.
Кольчуга останется в шкафу – с клинком, кинжалами и рунами, указующими путь. Эра героев лишь в легендах, мёд поэзии иссяк, а она больше не убийца. Она Фрейя, строгая, отстранённая, но дружелюбная Фрейя, которая всегда рада пропустить пинту-другую в баре с коллегами, ладит с караоке и прилично рисует графические романы. У неё маленькая, но тёплая берлога, заваленная картинами; когда их накапливается чересчур много, она раздаривает или распродаёт их на аукционах. У неё хорошая жизнь. Пусть и человеческая.
Фрейя отпивает кофе. Необычно: к шоколаду примешивается что-то ещё. Магия – нежная, свежая, словно иней, бриз или осенняя изморось, невесомая, как паутина. Ласкает скулы, растекается по ветру, словно капля акварели в стакане для кистей. Слабая, но пробуждающая от оцепенения. Скоро звезда очнётся, и магия поднимется, корнями укрепится в почве. Тогда что-нибудь изменится – не сразу, но Фрейя будет ждать: теперь черёд звёзд искать ланд-вайхтр.
Три недели выдались напряжёнными: Фрейя круглые сутки проводила в офисе, сгорбившись над планшетом. Проект завершался, и ей едва хватало времени на сэндвич, заботливо приготовленный секретаршей Гретой. Она почти не вырывалась домой и ночевала на жёсткой софе в приёмной: Грета укрывала её одеялом, собирала в контейнер завтрак. Фрейя мимолётно улыбалась, обещая ответить на доброту позже.
Книги Фрейи, подписанные изящной вязью рун – творческий псевдоним, – продавались стабильно, хотя и без особого восторга, и босс не жалел сил (ни своих, ни чужих), лишь бы организовать всё в лучшем виде. Фрейя его уважала: за проекты он радел, и относилось это не только к ней. С ним каждый чувствовал себя особенным. А она, ланд-вайхтр, ещё и человеком – так, будто в том нет ничего дурного.
Несколько лет назад она почти рискнула вновь стать духом-защитником – девушек в клетчатых рубашках со стилусами от графических планшетов; сутулых юношей, терпеливо разлиновывающих огромные ватманы в такт музыке из наушников; кабинета босса с его дешёвым креслом и запасными пиджаками на вешалках, ведь он постоянно умудряется опрокинуть на себя что-нибудь – крабовый салат, чай, пепельницу, – или врезаться в посыльного, балансирующего с шестью стаканчиками кофе. Это место заслуживало ланд-вайхтр: здесь много смеялись, шутливо спорили, занавешивать ли окна в солнечную погоду или чей черёд бежать в «Старбакс» на углу. Под потолком гудел кондиционер, кто-то шушукался и перекидывался бумажными корабликами; тут и там сигналили смартфоны. Уна, девочка в шароварах и шёлковых платках, всюду расставляла ароматизированные палочки, а на дни рождения дарила свечи и плетёные браслеты.
Фрейя могла бы беречь всё это. Нужно было лишь спрятать свой камень в офисе. Но она не спрятала. Прошептала, как мантру: «Духи заточены в холмах, а кто нет, тот не дух», – и склонилась над раскадровкой. Вина не мучила – почти нет. Ланд-вайхтр без земли, она пожертвовала неизмеримо многим ради человеческой ипостаси. Иначе было не выжить, иначе не выжить и теперь. Откажись она от неё, умерла бы: рано или поздно здание снесут, обломки вывезут на свалку, на пустыре застынет бетон, или трава проклюнется сквозь заброшенный чернозём. Никто не спасёт игрушечный идол, никто не отогреет его у костра; он будет погребён в безвестности – она, Фрейя, будет погребена.
Грета добавляла в её кофе две ложки сахара и будила осторожно. Фрейя хрипела «спасибо» и плелась в сауну при спортзале по соседству. Три недели, пока босс не ухмыльнулся и не пожал ей руку, поздравляя с очередной публикацией: «Вот экземпляр, тащи в свою пещеру».
И тут же, на самом пороге, не успела она захлопнуть за собой дверь, грянули овации: фантастически громкие для пятерых сценаристов, семерых художников и трёх редакторов. Неугомонный Финн свистел сквозь картонную маску с портретом главного героя из свеженапечатанного романа, невозмутимая Ингрид провыла нечто торжествующее. Фрейя с преувеличенным возмущением пихнула Финна, обняла Диану и Холле – колористов, периодически выручающих её со сроками, – и всех, кто не был равнодушен.
– Твёрдая обложка, – пробасил рекламщик Алекс. – Круто.
– По такому поводу уважаемому автору бы проставиться! – подмигнул Финн и театральным шёпотом добавил: – Нечасто начальники щедрятся на такие тиражи, а?
Фрейя фыркнула:
– И куда же мы хотим?
Она ожидала: бар с хитрыми коктейлями, или клуб, где можно вдосталь повеселиться, или хотя бы ирландский паб, которому Холле и Алекс посвящали серенады вот уже несколько месяцев. Они мечтали отпраздновать – с сидром, уплетая луковые кольца, где-нибудь в глубине зала, и непременно с живой музыкой. На это Фрейя и рассчитывала. Однако, ко всеобщему изумлению, Уна – скромная Уна, никогда ни на чём не настаивающая и никогда ничего не предлагающая, – откашлялась и прошелестела:
– Тут неподалёку новая кондитерская... её очень хвалят...
Кондитерская ютилась на площади, между пекарней и магазином фарфора, аккурат под гирляндами, зимой пылающими рождественскими светлячками. Старомодная вывеска с кружкой и вьющимся над ней паром – такие скрипят над итальянскими тавернами и в аутентичных деревушках где-нибудь в Оверни; прозрачные окна-витрины, выходящие на сценки будничной суеты; фонтан в стайках фотографирующихся туристов.
Мило. Ничего особенного. Фрейя предпочитала веранды у каналов или беседки, опутанные плющом, чтобы ёжиться от бодрящей прохлады, пока барабанит, журчит и хлюпает дождь. Если она грустила, навещала семейный ресторанчик в пригороде: напротив искусно разбитого сада с пышными розами, постриженными кустами и забавными гномами – от среднего сына хозяев, плотника и резчика по дереву. Чуть вдали – пасека: если сосредоточишься, услышишь жужжание пчёл.
Не то, что здесь, в центре: рокот автомобилей, щебет незнакомцев, щелчки касс и вызубренное «приходите ещё». В этом имелась своя прелесть: под настроение Фрейя отдыхала и так – помешивая пенку в латте, выправляя сценарий и мурлыкая незатейливые мелодии, приглушённые голосами посетителей. Однако это было скорее исключением. Сюда она не забредала вовсе. Но Уна едва не приплясывала от радости, а Грета обмолвилась, что любит встречаться с друзьями именно так, и Фрейя подумала: с неё не убудет, и с остальных тоже.
Внутрь они ввалились галдящей гурьбой: к счастью, народ уже растянулся по домам, и они устроились на диванчиках, утопающих в подушках. Табличка под каллиграфическим «Open» предупреждала о закрытии через полтора часа, и кроме них тут расслаблялись лишь мать с дочерью, выковыривающей изюм из ромовой бабы, да четверо туристов, от усталости кемаривших над тарелками с кесадильей. Фрейя размотала шарф, стряхнула с плеч куртку. У прилавка маялась небольшая очередь. Кафе явно пользовалось популярностью – парочка школьниц выскочила наружу с пакетами с печеньем.
– Очаровательно, – сказал Холле.
– У Элис чудесный кофе, – застенчиво добавила Уна. – И трубочки с вареньем. И карамельные кексы.
– У Элис? – переспросил Финн.
Уна кивнула:
– Да, это… это всё её. Я, ну, я очень люблю кофе, и… хожу в разные кофейни, и кафе, и пекарни, и… да. Она здесь всего месяц, даже меньше, а я была одной из первых, так что мы, ну, чуть-чуть поболтали. Она милая. И так старается…
Фрейя хмыкнула, озираясь. Во вкусе этой Элис было не отказать: просторно, светло; столики компактные, но удобные, на каждом что-нибудь мягкое, широкие подоконники обиты пружинящей клетчатой тканью, над ними – полки с книгами. Детские, классика, фэнтези, что-то по психологии, датско-английский и датско-испанский словари. На досках мелками нарисованы комичные мордочки и «пузыри» с ценами, акциями и потешными гороскопами: «Как же сегодня Скорпиону без чая чёрного, как первозданная тьма?», «Эй, Лев! Не рычи на голодный желудок, у нас отличные круассаны с ветчиной!» Сухие и влажные салфетки, на отдельных тумбочках – пледы и свечи: яблочные, вишнёвые, смородиновые, апельсиновые. Финн подмигнул Уне. Та потупилась:
– Это я посоветовала. Не стоило?
– Нет-нет-нет! Замечательная идея!
Диана по-королевски оперлась о подлокотник, закидывая ногу на ногу и похрустывая шеей:
– Так устала, ужасно лень… кто-нибудь, закажите мне капучино с корицей и салат, если тут такое водится.
– Водится, – кивнула Фрейя, пролистывая меню. – Я закажу. Кому что? Не стесняйтесь. Угощаться вам не каждый день.
– Ну коли не стесняться…
Возле кассы она стояла недолго – пока старушка впереди копалась в кошельке, – но быстро определилась: ей здесь нравится. И декоративные цветы, и репродукции в минималистических рамах, и запах пончиков, теста, ягод. Было что-то ещё – пряное, щекочущее, словно бы между строк, но она не понимала, что именно. Выпечка на подносах: торты, эклеры, улитки, затесались даже «сицилийские канноли»; ряды стаканчиков, кофемашина, холодильник с газировкой. Мило, правда, но ничего особенного, повторила она про себя: ей доводилось бывать в куда более роскошных заведениях, и в куда более «домашних».
И всё же тут ощущалось искреннее, кристальное тепло: не как у камина, или у мангала, или с гитарой в путешествии с палатками, и даже не как у бабушки, объедаясь малиной и поглаживая рыжего кота (она пробовала – сотни лет назад, когда люди ещё не забыли о подменышах). Скорее, тепло на грани со льдом: жар дыхания на окоченевших пальцах, соблазнительная нега, хлынувшая в снежную яму, где прячешься от пурги; медвежьи шкуры на ложе в каменной крепости. То, от чего кричишь, стонешь, хохочешь, будто через мгновение в целом мире не станет ни крика, ни стона, ни смеха. Фрейя давно не соприкасалась ни с чем подобным. И не испытывала уверенности, что хочет.
Хотела она остаться.
Старушка прошепелявила что-то вроде «до свидания, девочка моя». Фрейя уже почти начала диктовать заказ…
…и столкнулась взглядом со звездой.
Она не была похожа на то, как о них пели скрюченные, немощные ланд-вайхтр, обплёвывающие собственные бороды в гневе на небесных врагов. Ни крыльев в аметистовом пламени, ни белого взора, прожигающего насквозь. Её силуэт не расплывался чудовищными пятнами, реальность не выворачивалась наизнанку, не разверзалась тошнотворным, гнилым зевом царства мёртвых. Звезда была красива – не как демон из проповедей, не как ши – братья ланд-вайхтр, – и не как сами ланд-вайхтр. Пепельные пряди в растрёпанном пучке, фартук, припорошенный мукой, серебряная цепочка на хрупком запястье. Только глаза – алебастровые, как в преданиях: будто бы в пелене, с голубыми отблесками у зрачка.
Фрейе бы отшатнуться, но она не могла пошевелиться. Звезда и сама замерла – испуганная, настороженная: не сразят ли её мечом, или стрелой, или кинжалом? Фрейя боялась тоже: им, гостям с небес, не нужно и этого…
Медленно, подрагивающими руками звезда сложила древний жест перемирия:
– Я Элис, и я не замышляю зла. Кофе?
Фрейя замялась:
– С двумя ложками сахара.
Элис просияла: на волосах вспыхнули и погасли искры. Фрейя невольно улыбнулась, наклонившись к ней – к лёгкому флёру влажной травы и соли; такому знакомому, такому близкому.
Воистину, отныне звёзды ищут ланд-вайхтр.