От нашей точки в эту Забайкальскую командировку попали двое, я и Сима – рядовой Симонов. Шёл 1970 год. Весна. После известных событий на Даманском началось авральное укрепление наших восточных рубежей, граничащих с Китаем. Командировали солдат и сержантов, имеющих строительные специальности. В особой цене были сварщики. Нас с Симой, как генералов, увезли в штаб бригады на командирском газике, хотя на нашей точке катастрофически не хватало людей.
Конечно, на точке мы уже привыкли, несмотря на то, что тянули службу, как ломовые лошади. Из-за нехватки личного состава вся служба наша состояла из нарядов. Сутки – караульная служба, сутки – боевая работа, сутки – внутренний наряд. Спать удавалось только через ночь. Конечно, это дикие нагрузки, но было одно утешение –
время на такой службе летело быстро и незаметно, а это для солдата самое главное.
В штабе бригады нам выдали новое обмундирование, новую рабочую форму, сухой паёк и посадили в идущий на восток пассажирский поезд. Командировка началась. Через сутки пути мы увидели Байкал. Поезд остановился на станции Слюдянка на самом берегу необыкновенного озера. Командированные солдатики высыпали на берег. Всех поразила чистота и синева байкальской воды. Кажется, лежит красивый камешек на мели у берега, потянешься за ним, а он оказывается глубоко на дне. Прозрачная вода работает как увеличительное стекло. Несколько солдат даже искупались в ледяной воде, дабы было о чём рассказать. Как же, купался в самом Байкале! Огромные, покатые сопки, поросшие лесом, придают необыкновенную величественность озеру, поражают воображение человека, впервые увидевшего Байкал.
Скоро миновали столицу Бурятии Улан-Уде, Читу, потянулись голые, безжизненные степи. Тут нас и высадили на маленькой, убогой станции.
Ровное, открытое пространство простиралось до горизонта, только несколько высоких, голых сопок охраняли степь, хотя охранять тут нечего. Совершенно пустая, неприветливая земля, лишь небольшими островками низкая, высохшая трава и не единого деревца или кустика.
До расположения идём одной большой колонной – человек четыреста. Сильный, холодный ветер продувает обмундирование, носит по степи песок и мелкие кусочки земли. Они попадают в глаза и за воротник. Примерно через час подходим к расположению. В открытой степи стоит большая казарма, собранная из щитов, и огромная палатка – столовая, представляющая собой каркас из толстых алюминиевых труб, обтянутых зелёной про резиновой тканью. В палатке, в три ряда настроены столы и скамейки на десять человек, грубо сколоченные из толстых досок. Больше в степи ничего нет, даже туалета.
Весь личный состав распределили по взводам и назначили командиров. Мы с Симой попали в самый маленький взвод сварщиков под командование молодого вежливого лейтенанта. Первый день отдали на обустройство быта и знакомство с личным составом. В казарме всем места не хватило, и к вечеру рядом вырос палаточный городок. Перед отбоем солдатам провели политинформацию. Замполит, пожилой подполковник, кратко рассказал о напряжённости на советско – китайской границе. Призвал к бдительности, памятуя о том, что граница рядом. Сказанное замполитом откликнулось сразу же. Неожиданно среди ночи в казарме раздался громкий командный голос:
- Шункуйсь! Струнко! – что в переводе с украинского означало «Равняйсь, Смирно!» Проснувшиеся солдаты посмеялись над здоровым украинским хлопцем. Не открывая глаз, он принял в койке сидячее положение, проорал команды и обратно лёг, продолжая спать. Под утро от его громового голоса проснулось полказармы солдат. На этот раз он прокричал (патриотические) слова: - Китайцы! Тикай! – за что получил по здоровой роже прилетевшим сапогом. После этого его впечатлительный организм наотрез отказался кричать ночами и в дальнейшем мы спали нормально.
После завтрака личный состав построили на первый развод, где представили начальника строительства аэродрома – молодого полковника, прилетевшего на истребителе «Миг-17». Полковник поставил задачу жёстко: - к седьмому ноября на этом месте должен быть построен военный аэродром для современных сверхзвуковых истребителей. Особо всем понравилось обещание полковника – предоставить отличившимся войнам краткосрочный отпуск с выездом на Родину. Во многих это вселило тайную надежду…
Затем колонна пешком отправилась на станцию. Там ожидали разгрузки несколько эшелонов с техникой и стройматериалами. Четыреста человек облепили вагоны. Работа закипела. Водители получали машины прямо с платформ, тут же заправляли, грузились и ехали на стройку. Мы получили несколько передвижных сварочных агрегатов, заправили их бензином и начали резать сваркой крепёжную проволоку на платформах. К вечеру разгрузили все эшелоны.
Со следующего дня для взвода сварщиков началась настоящая работа. С утра нескончаемым потоком на стройку пошли грузы. Бульдозеры начали расчищать площадки под ангары для самолётов и взлётно-посадочной полосы. Стало ясно, почему тут не растут деревья… под ногами оказалась вечная мерзлота. Лишь только чуть оттаивал верхний слой земли.
Сварка и резка металла требовалась везде, и нас, с нашими агрегатами, таскали по всей стройке, не давая передышки. Всё вокруг гудело, ревело, грохотало, не переставая весь день. Иногда звуки строительства перекрывал рёв турбин дозвуковых «Мигов», которые базировались недалеко от стройки, на грунтовом аэродроме. Самолёты стояли там под открытым небом.
Постепенно мы втягивались в распорядок дня. Трудно только, оказалось, привыкать к постоянным песчано-земляным бурям. Климат тут своеобразный. Холодная ночь, жара днём, солнце, палящее вертикально сверху, нагревало воздух под сорок градусов, а в самую жару, как правило, стихал ветер. В тяжёлых сварочных робах нам здорово доставалось. Объёмы сварки оказались запредельными. Ангары собирались из огромных полуарок, которые вставлялись в бетонные башмаки, сваренные толстенной арматурой. Это тяжёлая, адская работа. Сваривать башмаки приходилось максимальным током, отчего держатели нагревались так, что невозможно терпеть. Надевали по четыре пары рукавиц. При сварке большим током металл здорово разбрызгивался, и большие капли залетали за воротник, влипая в тело, как в пластилин. Сжав зубы, приходилось терпеть.
Мы с Симой работали рядом, но на разных агрегатах. Сима пахал как одержимый. Мне он ничего не говорил, но я понял, что он решил попасть в отпуск. Я тоже мечтал об отпуске, но не особо надеялся; шутка ли… четыреста человек желающих. Но как же хотелось побывать дома! Ради этого многие готовы были головы сложить на стройке, но этого не требовалось. Удивительная способность молодых организмов не только выносить запредельные нагрузки, но и быстро восстанавливаться давала нам возможность даже спортом заниматься. После ужина мы с Симой, как правило, сидели на его койке, навалившись на стену, и беседовали на разные темы. Спокойный и рассудительный Сима оказался хорошим собеседником. Слушать его интересно, хотя он грешил подробными описаниями мелких, малозначительных деталей. Я постоянно ему на это указывал. Сима соглашался, обещал больше не лить воду, но увлекался и брался за своё. С особыми подробностями он рассказывал о своей девушке, что провожала его в Армию. Мечтательно улыбаясь, он расписывал, какая она красивая, умная, как она смеётся, сердится, какая она сильная, и как здорово плавает! Почти через день Сима получал от неё письмо, прочитывал в уединении, а после ходил счастливый, сверкая своими голубыми глазами.
Отдохнув после ужина пару часов, мы надевали лёгкие спортивные костюмы и убегали в степь. Меня призвали в Армию после окончания двух курсов физкультурного техникума, и потому на правах старшего я учил Симу премудростям спорта. Мы бегали кроссы, толкали ядро, метали диск, боксировали, работали с резиновыми бинтами, в общем, держали себя в форме. И не зря. Скоро это понадобилось.
Собранные из разных подразделений солдаты, быстро стали делиться на группы по интересам, специальностям, национальным признакам. Первыми объединились представители наших солнечных республик – Таджикистана и Узбекистана. Они каждый вечер отходили недалеко в степь, усаживались кружком в позе лотоса, играли на рубабе, а в центре круга состязались пары борцов. Особо им нравилась борьба на полотенцах. Изредка это сообщество поколачивало одного – другого русского, что проходило как – то тихо, буднично, и не особо задевало основную массу русских. Русские же, как обычно, начали выяснять отношения между собой. Каждый вечер то тут, то там вспыхивали небольшие потасовки. Мы с Симой не спешили ни к кому примыкать, и нас, конечно, захотели поставить в стойло.
Однажды, во время обеда, на Симу жёстко наехали. Я вступился. Со мной пообещали разобраться вечером. Я не испугался, зная, что от пары человек отмахнуться сумею. В техникуме мы постоянно спарринговали с нашими студентами-боксёрами, что, конечно же, не прошло даром. Кроме того, для пущей уверенности, я отрезал сваркой от толстого прутка арматуры небольшую дольку, вмещающуюся в ладонь и прихватил с собой. После ужина я сразу надел спортивный костюм, закатал арматуру в резинку штанов и стал ждать гостей. Симе я запретил ввязываться в драку. И вот скоро подошли двое.
- Ну что? Пошли, поговорим…
- Пошли,- с готовностью ответил я – двоих то я раскатаю, как бог черепаху. Вышли за палатку-столовую, и тут из-за неё выходят ещё двое, а потом, из палатки, в боковую дыру, вылезла пара бойцов. Меня обступили. Вместо страха меня переполнила злость:
- Подонки, вшестером на одного! – я демонстративно снял и бросил на землю лёгкую курточку, надетую поверх спортивного костюма, понимая, что она крепкая, и за неё могут схватиться, что мне категорически нельзя было допускать. Снимая куртку, я незаметно переместил арматуру в правую ладонь. Долго разговаривать бравые вояки не стали. Из-за чьей-то спины вылетел кулак и ударил мне в левую бровь. Удар оказался не сильным, но я почувствовал, что бровь рассечена. Левой рукой я смахнул кровь, а правой резко ответил. Раздался вопль и звук упавшего тела. На меня бросились одновременно. И это оказалось мне на руку. В сутолоке нападавшие мешали друг другу, спотыкались, лезли напролом, но ни один из ударов не задел меня. Изворачиваясь, маневрируя я не давал себя окружить. Через некоторое время мы оказались в открытой степи и тут я поймал на встречном ударе главного забияку-рядового Зябзина. Он рухнул на спину, раскинув в стороны руки. Солдатики остановились, глядя на него. Полежав мгновение, Зябзин приподнялся и прокричал на всю степь страшные матерные слова. Затем он снова упал на спину. Заметив в глазах вояк растерянность, я в свою очередь добавил:
- Сволочи! Я вас всех сейчас поубиваю! – Солдат осталось четверо и уверенности у них поубавилось. Они стали осторожничать и уже не лезли напролом, но это не помешало мне приложить ещё двоих. Арматура работала безотказно!
Оставшись вдвоём, солдатики остановились. Я вернулся к месту начала драки, подобрал курточку и пошёл к умывальникам смыть с лица кровь. В это время из казармы вышли несколько человек с солдатскими ремнями в руках и направились в мою сторону. В свою очередь от палаточного городка отделилась группа солдат и окликнула их. После короткого разговора все разошлись. Я зашёл в казарму. Рядовой Зябзин лежал в своей койке на втором ярусе и голосом потерпевшего причитал:
- Я его знаю, он из нашей бригады, только на другой точке служит… он спортсмен и каждый день в степи бегает…
Я подошёл к Симе. Голубые глаза его светились восхищением и радостью.
- Здорово ты их! Из казармы все выскочили смотреть… потом хотели с ремнями на тебя, но москвичи, которых ты учил диск метать, их припугнули. Больше не полезут... - Действительно, после этого нас никто уже не беспокоил. Про арматуру никто кроме Симы, не знал, все подумали, что я боксёр.
Деление на группы скоро снова проявило себя. Безнаказанно колотившие русских таджики опять побили двоих солдат. На этот раз побили сильно. После ужина началось настоящее побоище. Били всех, у кого узкие глаза. Виновники разбежались по степи. За ними гнались около часа. Некоторых поймали… В этом побоище пострадали ни в чём не повинные якуты и буряты – нормальные, добрые ребята. Остановить две сотни разъярённых мстителей не представлялось возможным. Оперативный дежурный вызвал офицерский состав. Всех построили на плацу. Через пару часов на истребителе прилетел начальник строительства. Началось разбирательство. Полковник, потрясая кулаками, обложил всех трёхэтажным матом за разжигание межнациональной розни и приказал зачинщикам выйти из строя. Но никто не вышел: отправляться в дисбат дураков не нашлось. Ещё через пару часов всем сыграли отбой. На этом всё закончилось. Мы с Симой в побоище участия не принимали.
Дальше всё снова пошло своим чередом, но таджики больше не собирались кружком и не играли на рубабе. Да и рубаба не было. Его разбили о чью-то голову.
Скоро началась укладка плит взлётно-посадочной полосы и рулёжных дорожек. Нас с Симой перевели на сварку плит на полосе. Работать стало полегче. Монтажные петли на плитах прямоугольные и играют роль закладных деталей. Оставалось аккуратно укладывать плиты, чтобы совпадали петли, и можно было их сваривать. Легче стало перекатывать «Саги» по ровным бетонным плитам. Несмотря на то, что длина полосы около четырёх километров, мы продвигались быстро. Так же быстро росли ангары. Они обваловывались землёй и выглядели неприметными холмами. К каждому ангару подходила рулёжная дорожка для самолётов. Ангары закрывались огромными стальными воротами, смонтированными на рельсах. Ворота толстые, заполненные песком для того, чтобы в случае нападения на аэродром не пострадали дорогостоящие самолёты.
Прошло два месяца. Мы адаптировались на стройке окончательно. Всё стабилизировалось, мы втянулись в рабочий ритм и уже так здорово не уставали. Тем более, что кормили нас хорошо. Правда не хватало сладкого, но мы с Симой нашли выход. Оба мы не курили и потому на всю нашу скромную получку, три рубля восемьдесят копеек, покупали на станции пряники и сгущённое молоко. Наедались на месяц вперёд. Курящие же тратили деньги на сигареты.
Один раз в неделю привозили кино. Палатка-столовая оборудовалась под кинозал. На одну торцовую сторону вешался изнутри экран, а в другой стороне устроена кинобудка. Фильмы крутили после ужина, когда становилось темно. Солдаты усаживались прямо на столы. Скамейки служили подставками для ног, а на каждый стол приносили десяти порционные бачки с водой и кружки. От большого скопления людей в палатке становилось душно, и солдаты много пили. Фильмы привозили в основном дрянные. Нечего даже вспомнить. Ни одного весёлого, комедийного кино. Но однажды, солдаты сами себе устроили комедию. На экране мелькала скучная средневековая тягомотина, и, когда стало ясно, что ничего интересного не предвидится, кто-то зачерпнул кружку воды и в отчаянии плеснул в темноту… Ему ответили… С матом и хохотом стали обливаться по всему залу. В ход пошла вода целыми бачками, а потом и сами бачки. Началось дикое сражение в темноте. Бачки и кружки летали, как снаряды. Зрители бросились на выход. Падали в темноте, запинывались за столы и скамейки, ругались, хохотали…. Все остались довольны. Некоторым, правда, досталось шальным бачком или кружкой, но серьёзных травм не было. Пару бачков забросили в кинобудку, очевидно, в благодарность за хорошее кино. Впечатлений хватило ещё на несколько часов. Естественно, что выявить виновных опять не удалось.
В августе все силы строителей бросили на полосу, и в конце месяца взлётно- посадочная полоса предстала во всей своей красе. Просочились слухи, что принимать её прилетит крупный военный чин. И скоро это произошло. В один из дней всех строителей собрали вдоль полосы со стороны ангаров. Над бетонкой на предельно малой высоте пронёсся красивейший истребитель, больше похожий на ракету, нежели на самолёт. В конце полосы самолёт резко взмыл вверх, включив форсаж. Два огромных, в человеческий рост сопла выбросили десятиметровые столбы пламени, раздался такой мощный рёв, казалось, что атмосфера рвётся на куски. У половины солдат подогнулись коленки. Машина продемонстрировала заложенную в неё невероятную мощь. Дав круг, самолёт зашёл на посадку, но опять не сел. Снизившись над самой бетонкой, он выполнил горизонтальную «Бочку», едва не задев полосы крылом, что вызвало восхищение людей и непроизвольные аплодисменты. С третьего захода самолёт, наконец, приземлился выбросив дымовые шлейфы от колёс и тормозной парашют. Машина оказалась учебной спаркой. Лётчики вырулили к ангару, и пошли по полосе, держа в руках гермошлемы. Их приветствовали, как космонавтов. Солдаты хлопали не жалея ладоней. Все были восхищены. Когда пилоты подошли ближе, то в одном из них все узнали нашего молодого полковника, начальника строительства. Полковник поздравил солдат с окончанием строительства полосы и объявил, что аэродром начинает свою боевую службу. И несмотря на то, что работы по завершению строительства ещё много, скоро первые отпускники отправятся на Родину. Тут же стали подлетать и садиться новые истребители. Жизнь военного аэродрома началась.
Со следующего дня полетели транспортные самолёты с военными грузами для аэродрома. Работать стало веселей. Мы с Симой поменяли маршрут наших пробежек. Теперь мы бегали вдоль полосы, разглядывая самолёты, восхищаясь красотой и мощью нашей военной авиации. К самому краю полосы подбегать опасно: можно оглохнуть от рёва взлетающих истребителей. Заработавший аэродром внёс в скучную солдатскую жизнь новизну, праздничную торжественность, оптимизм. Дни нашей службы полетели быстрей. Теперь каждый вечер нас тянуло на пробежку вдоль полосы. И это опять оказалось не зря.
В один из выходных дней на станции состоялись зональные соревнования по лёгкой атлетике среди частей и соединений Забайкальского Военного Округа. Наш взводный предложил мне поучаствовать. Я выбрал бег на три тысячи метров. Спортивные трусы и майка были найдены, но шиповок, увы, не оказалось. Пришлось бежать босиком. На старте красивые экипированные атлеты смотрели на меня со смехом. Из всех ближних частей нагнали полный стадион солдат. Со старта все рванули, как кони. Три круга я бежал последним, боясь, что в сутолоке мне наступят на ноги. К пятому кругу резво стартовавшие солдатики стали терять скорость, и я легко перебрался на второе место. Притихшие было, наши строители оживились и начали орать, перекрывая остальных. Сима носился возле самой дорожки, размахивая руками и крича мне наставления. Я держался за мощным, длинноногим парнем, и к седьмому кругу мы прилично оторвались от остальных. Когда до финиша осталось двести метров, я предпринял такой спурт, что парень отстал метров на пятьдесят. Строители неистовствовали на трибуне. Громче всех кричал рядовой Зябзин:
- Я его знаю! Он из нашей бригады… - Я был счастлив, но не потому, что занял первое место, главное – удалось доставить хоть немного радости оторванным от своих домов командированным солдатам. Сима с красным потным лицом, сияющими голубыми глазами, возбуждённый и счастливый, обнял меня на финише.
Как потом оказалось, для нас с Симой это явилось началом радостных событий. Скоро на утреннем разводе зачитали приказ об отпуске первых двадцати человек. Мы оказались в списке! Радости нашей не было предела! К тому же дали получку. Мы накупили пряников, сгущёнки, валялись в степи, боролись, как молодые забайкальские сурки-тарбаганы.
В Армии всё делается быстро. Вечером следующего дня я уже сидел в поезде. Сима должен был выехать через два дня. Отпуск мой прошёл быстро и без приключений. Через двадцать дней я вернулся на аэродром. К моему удивлению, Сима приехал из отпуска раньше меня. На мой вопрос, - почему рано приехал, он отвернулся и ушёл в степь. Я понял: произошло что-то серьёзное, но лезть в душу не стал – успокоится и сам расскажет.
Служба пошла своим чередом, но Сима здорово изменился. Потухли весёлые голубые глаза, он постоянно молчал, о чём-то напряжённо думая. Стройка подходила к концу. Многих солдат начали отпускать по своим частям. Работы на аэродроме закончились. Нас перевели на станцию. По-прежнему поступали гружёные эшелоны. Их нужно было разгружать и, кроме того, началась погрузка и отправка техники со стройки. Для работы на станции зимой оставили несколько машин, кран, сварочный агрегат и тридцать солдат. Мы с Симой угодили в этот список. Разочарования не было. Какая разница, где дослуживать, тем более, что нас никто не спрашивал - зачитали приказ и всё. Летняя жара уступила место непрекращающимся холодным ветрам. Нам выдали зимнее обмундирование и валенки. Сима по-прежнему не приходил в себя и молчал, как партизан. Вечерами он безучастно лежал на своей койке, уставившись в одну точку, о чём-то думал.
Беда ворвалась к нам, как этот пронзительный степной буран, свирепый и леденящий. Однажды, вечером, в казарму прибежал возбуждённый, растрёпанный рядовой Толмачёв:
- Ребята! Сима на станции под товарняк прыгнул! – Все оторопели. – Врёшь! Ты видел?
- Это при мне было… Там всё оцепили, никого не пускают… - Меня словно колотушкой ударили. – Этого не может быть! Этого просто не может быть! Мозг мой отказывался верить. Ночь мы не спали. Солдаты сдержанно переговаривались, перебирая различные варианты причин такого поступка. Симу уважали все. Я молча лежал, слушая разговоры, воля моя была парализованной. На следующий день, к обеду, на транспортном самолёте прилетели родственники Симы. Они зашли в казарму, и я отдал его вещи. Один из них, что помоложе, сдержанно объяснил нам возможную причину поступка Симы. Оказалось, что его невеста вышла замуж, но ему об этом не писала. Он узнал, когда приехал в отпуск.
На следующий день тело Симы должны были увезти на Родину, и вечером мы пошли на станцию проститься. Гроб с телом Симы стоял на табуретках в пустом, холодном солдатском клубе. Гробом назвать его было нельзя. Грубо сколоченный прямоугольный ящик, небрежно обитый выцветшей красной тканью. Местами на ткани остались следы от написанных когда-то букв. Внутри ящика, где не хватило ткани, виднелись пропитанные бетонным молочком доски, вероятно, из-под опалубки. Родные Симы сидели на стульях возле гроба. Густо пахло валерьянкой. Мы подошли ближе. Симы в гробу не было… На дне ящика лежало нечто бесформенное, замотанное бинтами. Сквозь бинты, пятнами проступала кровь. Головы не было. Все стояли в шоке. Некоторые побледнели… Глядя на нас, со стула поднялась не старая ещё, голубоглазая женщина. Она мгновение постояла и ринулась к гробу. Раздался жуткий, нечеловеческий вой:
- А-а-а! Ребёночек ты мой! Козлёночек ты мой! Цыплёночек ты мой! Что же ты наделал! Да на кого же ты разобиделся?! Ведь ты приезжал домой! Всё было хорошо! Где твои рученьки?! Где твои ноженьки?! А-а-а… Женщины, пытаясь оттащить её от гроба, тоже завыли… Ноги мои приросли к полу. В ушах отдавались удары сердца. Я слышал, как кто-то возмутился по поводу гроба, но ему ответили, что самоубийцам почести не положены. Меня охватило оцепенение. Затем изнутри покатила непонятная волна. Она ударила в голову, глаза, уши, попёрла звериными звуками из горла, из глаз брызнули слёзы. Я рванул на выход. Ноги понесли меня в степь, в сторону нашего аэродрома. Я бежал, хрипя и обливаясь слезами. Холодный ветер бросал в лицо песок и крошки земли: Сима! Где ты?! Что ты натворил?! Перед глазами стоял грубо сколоченный ящик, забинтованные, окровавленные куски, вой обезумевшей матери: «Ребёночек ты мой…!» Я ускорял темп бега всякий раз, когда волна слёз и рыданий рвалась из меня. Сердце выскакивало наружу. Это была первая смерть близкого мне человека. На аэродроме начались ночные полёты. Один за другим садились и взлетали в темнеющее небо истребители, страшно грохоча на форсаже. Я бежал к месту взлёта, не думая, что могут не выдержать барабанные перепонки. Это уже было не важно.
Из Забайкальской командировки я возвращался на точку один. Наступил жаркий сибирский май. На станции Слюдянка я вышел на берег Байкала. В тайге зацвёл сибирский багульник. Он окрасил розовато-сиреневым цветом все сопки вокруг легендарного голубого озера, создав неповторимую по красоте картину. На берегу я подобрал отшлифованный водой круглый, блестящий камешек. Привёз его домой. Он хранится у меня сорок пятый год. Иногда я достаю камень. В памяти возникает величественное голубое озеро, красновато-сиреневые горящие сопки, голубые, пронзительные глаза Симы.
2015 г.