УЖИН В АСТОРИИ
В СССР безработных не было. Если работник «отдыхал» от работы более месяца, он автоматически, минуя стадию безработного, зачислялся в антиобщественную группу «тунеядцы», коими занималась милиция и можно было запросто «схлопотать» административный арест от трёх до 15-ти суток.
У меня в тот момент оставалось дня три до окончания срока, но уже была договоренность, что на следующий день буду оформлять документы на работу в организации.
До этого я работал в п/я (все секретные организации именно так именовались с добавлением номера и, возможно, буквы. «Мой» ящик именовался 626-а. Располагался он в … Александро-Невской лавре. С площади Александра Невского следовало войти в ворота, оставить справа захоронения великих русских художников и композиторов и подойдя к собору сделать поворот левое плечо вперед и подойти к монашеским кельям. В кельях и располагался наш п/я 626-а. Это были научно-исследовательские «горячие камеры» с достаточно выскими уровнями радиационного излучения. Толстые и прочные стены келий служили отличной защито супротив проникающих излучений, метко названных в народе радиацией. Строители – монахи, как в воду глядели во время строительства – предвидели для чего могут понадобится толстые стены келий.
Должность у меня была хорошая: Начальник службы РБ (Радиационной Безопасности.)То есть и руководил я и отвечал за эту самую безопасность. Мне было уже 28 лет и за плечами я имел достаточно большой опыт в 10 лет небезуспешнй борьбы, а точнее, сотрудничества, с ею, с радиактивностью. Я знал, что бороться с Природой и бесполезно и небезопасно, потому нужно матушку-Природу уважать, изучать и уметь договариваться. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Особенно быстро заканчивается что-то очень хорошее. Организация собралась переезжать в Гатчину, в 47 км. к югу от Ленинграда составной частью института ядерных исследований. Начальник предложил мне ехать в Гатчину, где обещал квартиру. Мы с ним работали в прежние годы на атомном ледоколе «Ленин» и полностью доверяли друг другу. В Ленинграде у меня была комната, совсем маленькая в двухкомнатной квартире.
- Николай Робертович, - взмолился я, - не хочу уезжать из Ленинграда. Обратно я никогда не смогу попаду. А что я видел в прошлые годы: арктические льды, Мурманск, Диксон?
-Тебе решать, смотри сам. Я своё слово сказал,- ответил начальник и я остался в Питере.
С работой по специальности было сложно и посетив несколько организаций, я, наконец, договорился идти работать в Политехнический в лабораторию по ядерной физике: и лекции читать и лабораторные проводить.
Но человек предполагае и только Бог располагает. К примеру, ни один капитан не даст радиограмму в порт с моря, что он будет тогда-то. Он всегда употребит выражение «полагаю быть» и с морем не всегда удается договориться.
Внезапно позвонила мне моя давняя знакомая, дочь профессора, и, зная моё положение, которое даже сухопутные люди определяют выражением «на мели», предложила угостить меня ужином. Сомнений у меня не было. Я знал, что халява часто не бывае и седует пользоваться первой попавшейся возможностью. Ибо, если вам повезло, вы держите дьявола за хвост, а при неудаче дьявол хватает вас за горло.
Шиковать, так шиковать и мы пошли в Асторию. Спокойно нашли два места за столом у колонны. Сделали заказ. За столом оказалась молодая супружеская пара, которая с радостью сообщила, что через пару дней они едут за рубеж, в англо-язычную страну. Я задал им два-три вопроса на английском уровня второгодника из 5 Г класса. Мы дружно посмеялись и я вышел в туалет, так как после нескольких дней воздержания от еды, пища в меня не лезла. Помню чистоту кафеля, на одной из пластин которого красовался жук-скарабей, символ счастья и удачи ещё с древне- Египетских времен. И точно!
На выходе меня встретили два милиционера и предложили проехать с ними. Я даже не спросил о причине. Зачем задавать дурацкие вопросы, если точно знаешь, что ответа на них не получишь Как говорил герой одного польского кинофильма: «Я живу в свободной стране и имею право чего угодно бояться». Я спросил разрешения попрощаться с дамой и поблагодарить за столь прекрасный ужин. Милиционеры улыбнулись, но не разрешили. Я был абсолютно трезв и никаких противоправшых действий не совершал. Милиционеры с этим согласились. Мы сели в милицейский УАЗик, доехали до Садовой (а я жил совсем рядом на Лермонтовском проспекте), где меня поместили в камеру. Никто, ничего не объяснял. Сказали, что всё узнаю утром.
Уром нас, несколько человек, привезли на заседание суда. Судья щедро раздавала, кому пять, кому десять суток, в зависимости от объяснения и представленного протокола милиции. Когда она пригласила меня, то не дала раскрыть рот, не объяснила причину задержания и назначила пятнадцать суток ареста, без права обжалования. Вспомнился анекдот, когда в «предварилке» сидят арестованные и их по-одному вызывают в суд. При возвращении все интересуются кому сколько «припаяли». Кто говорит десят лет, кто пятнадцать. Возвращается из суда улыбающийся чукча. На вопрос о сроке сообщает: - Я, наверное, вас охранять буду. Мне сказали «Вышка!»
Нас повезли на Каляева,4, бывшая Захарьевская. Это то самое здание, как говорили в народе, из которого Магадан видно, только вход сбоку, с правой сьороны. Много лет позже я проходил мимо этого здания, которое рабочие очищали от грязи и пыли. Проходивший мимо мужик процедил сквозь зубы: « Чёрного кобеля не отмоешь добела».
Нас распределили по камерам. Утром было построение и всех остригли наголо и отправили в город на работы, кроме меня, и я понял, что я не «суточник», а просто сидящий в следственном изоляторе КГБ. Я подметал камеры, а потом был выпущен на тюремный двор, где под навесом была небольшая мастерская по сколачиванию ящиков. Ночью меня вызвали на допрос. Никто не говорил, в чем я обвиняюсь. Допрашивающие сидели за настольной лампой, а мне свет бил прямо в лицо. Их лиц я не видел. Я понял: трусят. Спрашивали, где я был такого-то числа, кого знаю на Невском проспекте, что читал в последнее время, где и у кого получал книги и т.п. Ночевал я в другой камере. Свет в камерах не выключался, и никаких постельных принадлежностей не полагалось. Спали на голых досках. Говорили, что при царском режиме это были одиночные камеры, а теперь, при свободе в камеру набивали и по восемь человек. Так как нар на всех не хватало, то на ночь ставили дополнительные нары в проходе и все спали вповалку.
Несколько лет позже были мы семьёй на экскурсии в казематах Петропавловской крепости. Экскурсовод объяснила нам, что каждая одиночная камера имеет площадь 22 кв. м. Такая площадь, по расчётам немецких ученых, производит на узника самое удручающее состояние и давит на него психически. До этого момента я очень часто задумывался о знаменитом узнике Петропавловки Морозове, который прожил каких-то 90 лет. Теперь я точно знал, что так сильно подкосило духовные и физические силы зэка царских времен. Доканали хорошего человека эти проклятые 22 метра. А, ведь, мог бы жить да жить, хотя бы ещё несколько десятков годочков. Я спросил экскурсовода, не влият ли нравственно и физически на нашу семью жизнь вчетвером в комнате площадьб 14,56 кв. м.? Мне показалось, что экскурсовод даже обиделась. Только я не мог определить на кого и за что она обиделась.
- Зачем вы задаете глупые вопросы?
- Разным людям я задаю разные вопросы. Умным людям – умные, а вам вот этот.
- Вы что, хотите сказать…?
- Нет, нет. Я сказал только то, что сказал. Но вы вправе думать, что пожелаете.
На следующий день меня опять оставили в изоляторе. Снова я подметал камеры и читал надписи на стенах, кто и за что сидел в этих камерах. На тюремном дворе работал здоровенный грузин, про которого говорили, что охрана желала бы его избить, но он мастер спорта по какой-то борьбе и всегда ходил вдоль стены, чтобы никто не мог зайти сзади а спереди наезжать на «танк» смысла не было ни какого. Как-то работая рядом с ним, я вполголоса стал напевать: «Тбилисо, мзис да вардебис мхарео, ушенод сицоцхлес арминда… Грузин подхватил песню и мы спели её до конца.
- Откуда слова знаешь?
-Друг у меня в Тбилиси Нодар Челидзе, когда ездил к нему в гости – выучил слова. Хоть одну грузинскую песню мог петь вмесье со всеми»
Мы с ним сдружились и выходя на тюремный двор, я кричал ему «Гамарджоба» и он рычал мне в ответ «Гамарджоба, геноцвали».
Почти каждую ночь вызывали меня на допросы, но ничего конкретного не говорили – старались среди массы вопросов, незаметно подсунуть основные вопросы, которые их интересовали. Постоянно переселяли из одной камеры в другую, и я понял, что здесь могут быть «подсадные утки» и в разговоры не пускался, а на вопросы сокамерников отвечал односложно.
Видел, как из одной части здания вели заключенного в другую часть здания, воткнув в спину дуло пистолета.
Однажды повезло – меня взяли на разгрузку продуктов для тюремной столовой. В то время для меня любой мешок не был большой тяжестью, и я с удовольствием таскал их. Почему-то в тюрьме считается большой ценностью соль. В столовой я прихватил пару пригоршней соли и мне за работу дали две селедки. Всё это я принес в камеру ко всеобщей радости.
Когда приходит баландер и начинает раздавать баланду, надо сразу, у амбразуры перекрыть ему обзор, чтобы он не мог пересчитать количество, находящихся узников в камере. И дать ему все алюминиевые чашки, которые есть в камере. Многие, кого переселяли в другие камеры, или ушли на суд и не вернулись, их чашки оставались в камерах, и ими можно было воспользоваться. Некоторые теряли аппетит из-за расстройств – их баланду съедали другие. Баландёры, из числа таких же, ожидающих суд, или окончания срока наказания, тем не менее, вели себя, как принято там говорить, как суки. Они наливали баланды только половину порции, требовали или сигареты, или деньги, чтобы налить нормальную порцию. Чай наливали только полкружки. Удивительное дело – не успеет русский человек получить самую маленькую должность, как начинает издеваться над другими, такими же, каким он был ещё сам вчера. Оставшуюся баланду они не раздавали заключенным, а сливали её в парашу (в унитаз). Вспоминаются слова Фёдора Достоевского из романа «Бесы», в котором он предсказал нашествие на Россию коммунистов. (Цитирую по памяти): У нас в России как заведено: поставьте самую последнюю бездарность, к примеру, продавать перронные билеты и тут же она начинает на вас смотрнть Юпитером: дай, дескать, поизлеваюсь, дай, дескать, покажу свою власть».
Странное дело, но в один из дней меня назначили баландёром. У баландера есть большие преимущества – на время раздачи баланды его камера не закрывается и он свободно ходит от одной камеры к другой, раздавая баланду. Я сразу установил новые порядки – наливал баланду по полной чашке, никого не пересчитывал и чай и хлеб выдавал по норме. Дело в том, что каждому узнику положено полбуханки хлеба в день. Что делает обычно баландер? Он вырезает из средины буханки кусок хлеба и дает каждому хотя и с горбушкой, но не полбуханки, а меньше. Вырезанный хлеб он продает за деньги, или сигареты.
Когда я наливал полные порции и раздавал хлеб по пол-буханки – мне предлагали деньги – я не брал, а от сигарет я отказывался тем, что не курю. Сначала они недоверчиво смотрели на меня, но потом кто-то сказал, что это политический, а все политические «сдвинутые». В следующие разы они уже улыбались мне и ничего не предлагали.
Большим испытанием было отсутствие чтения. Читать не позволялось. Я просил «суточников» что-нибудь принести из города почитать. Любую газету, или даже отдельные листы. Один из надзирателей часто заглядывал в камеру и если видел, что я читаю какой-то обрывок газеты, все время грозил мне карцером. Я молчал. В это время важно не смотреть ему в лицо – он это примет как вызов. Потом я его встретил на улице, он притворился, что не узнал меня.
В каждой камере есть «светофор». Это такое устройство, при нажатии на кнопку внутри камеры в коридоре выскакивает небольшой жезл, означающий, что в камере есть какое-то пожелание, или что-то случилось. Обычно дежурный надзиратель, увидев такой светофор, просто устанавливает его на прежнее место, даже не заглянув в камеру и не поинтересовавшись в чем дело. Однажды мы сидели вместе с парнем, который оказался эпилептиком. Мы все перепугались во время приступа и стали колотить в дверь, чтобы вызвали врача. Меня вскоре вызвали на допрос и переселили в другую камеру. Эпилептика я больше не видел.
Говорили, что в одной из камер, когда-то сидел небезызвестный революционер, выгнанный с первого курса Казанского университета за неуспеваемость ( в анкетах он писал, что за революционную деятельность),, некто Ульянов. Я этому не верил, но из тюремного двора было видно, что у окна одной из камер нет «скворечника» - цинкового забрала, чтобы заключенный не видел ничего, кроме кусочка неба. Потом, у Михаила Веллера, который тоже отметился в этом учреждении, я прочел, что это было действительно так.
Долго ли, коротко, но вдруг слышу: Смирнову с вещами на выход. А какие у меня вещи? Я вышел на тюремный двор и вспомнил, что забыл что-то в камере. Знакомый милиционер из тюремного двора, остановил меня: - «Не ходи в камеру, не возвращайся. Плохая примета». И я не пошел. Вышел за ворота и оказался на свободе. Можно идти в любую сторону. Я пошел к станции метро «Чернышевская». Меня научили, что, подойдя к дежурной, нужно провести себе ладонью по лысой башке вперед и назад и она пропустит без денег. А со шрамами на голове, может пропустить и без этого ритуала. А шрамов на голове у меня предостаточно. О шрамах на душе я не говорю – это никому не интересно.
Не удалось мне попробовать изысканных блюд в Астории.
Через некоторое время я уже стоял на причале Ленинградского морского порта с направлением на работу учеником кочегара на портовый буксир.
САНКТ – ПЕТЕРБУРГ 2009