Снова я на Родине,
Верится – не верится.
Аромат смородины
Над землёю стелется.
На лесной опушке,
Там, где кроны сводами,
Звонкая кукушка
Награждает годами …
М. Елютина
1.
Над широкой полноводной рекой стелился низкий туман, и вода с лёгким шумом волн бежала к небольшим порогам. Бурлила и пенилась, спускаясь по ним и прохладные брызги, попадая на лицо, приятно освежали. Осторожно ступая по мокрым камням, Лена поскользнулась и, вздрогнув … проснулась. Сразу надавили болью жара и духота. Сухие потрескавшиеся губы, казалось, прилипли к зубам и лицо было покрыто мелкими каплями липкого пота. Ветер по-прежнему шумел в проводах, бился в стены и безжалостно гнул деревья. Она встала и, слегка приподняв деревянные жалюзи, выглянула в окно. Грустно вздохнула, увидев унылый нечёткий уличный пейзаж, покрытый пеленой пыли, что с большой скоростью кружилась и неслась, гонимая куда-то почти штормовым ветром, поднимая в воздух горы мусора. Сухой и горячий хамсин*, не останавливаясь ни на минуту, гулял над городом уже второй месяц. Мелкая розовая пустынная пыль, как будто проникала в дом сквозь стены. Всё в нём: мебель, посуда, пол, постельное бельё и даже стены приобрели розовый оттенок. Жара! Духота! Пыль и сушь. За окном ни души.
Жизнь в стране остановилась не только из–за жестокого изнуряющего пустынного ветра. Шёл священный месяц Рамадан и отказ в дневное время не только от пищи, но и от воды, истощал организм верующего. Тем более в такую непогоду. Сама Лена ислам не приняла. Многочисленной родне мужа это не очень понравилось, но мир менялся и приходилось мириться.
Родом она была из центральной части Восточно-Европейской равнины России. Но капризная судьба занесла её, словно оторванный случайным ветром листок, далеко на другой континент, где она не жила, а маялась в далёкой североафриканской стране.
Накинув длинный халат, Лена покрыла голову платком и пошла на кухню. В ней горел свет, а два узких окна, похожие на бойницы, были наглухо закрыты жалюзи. Вдоль стен на стеллажах стояли кастрюли огромных размеров, в высоких сервантах горы сложенных тарелок и другой посуды. В углу ящики с вялой петрушкой, кинзой, фруктами и овощами. На краю большого резного деревянного стола на серебряном подносе лежат приготовленные на ифтар** ровные блестящие финики.
Женщины большой семьи кормили малых деток. Небрежно одетые, заспанные и уставшие от поста, они приведут себя в порядок ближе к вечеру, когда, совершив вечерние молитвы после захода солнца, им будет позволено пить и есть. В дневное время мусульмане молятся, читают Коран и отдыхают, а ночью большой город оживает: зажигаются огни, открываются магазины, лавки и кафе. Люди встречаются с родственниками, прогуливаются по городу. С каждым днём поста они становятся всё более уставшими, но, крепкие в вере, благодатно принимают все лишения ради духовного очищения. От рассвета и до заката некоторые даже отказываются от назначенных медицинских препаратов, не чистят зубы, чтобы случайно не глотнуть воды и не умываются. Отец старшей невестки Лутфии болен диабетом и не принимает жизненно-важные лекарства. Семья очень переживает за его здоровье, но он молится и Аллах даёт ему силы жить.
– Доброе утро, мама, – Лена слегка поклонилась свекрови.
– Доброе утро, Лутфия.
– Доброе утро, Ихтимам.
– Доброе утро, Зульфа.
– Доброе утро, Фаида.
И каждую спросила: «Как дела?»
По утрам она всегда здоровалась с ними на русском языке, затем повторяла всё это на арабском и начинался новый день, ничем не отличающийся от предыдущих: в постоянной суете с многочисленными детьми. А было их в этом большом родительском доме от пяти сыновей – тридцать два. Лена не успевала запоминать их имена, как рождались следующие. Семья была большая, дружная и установленная веками иерархия родственных отношений строго соблюдалась. Даже её приход – единственной иностранки – в семье был встречен хоть и настороженно, но уважительно. А когда она родила сразу двух сыновей близнецов, а затем по очереди двух дочек, то завоевала и любовь свекрови, тем более, что была по северному сдержана и не болтлива, как другие невестки.
Младшенькая родилась всем на удивление светленькой, но с восточным разрезом больших тёмно-серых глаз. Лена упросила мужа назвать её в честь бабушки красивым славянским именем Бажена. Она ласково называла дочку «Баженок», «Баженочка» и душа, истосковавшись по родной земле, печалью отзывалась на, приятное слуху, родное имя. Она будто устремлялась вырваться из тела и полететь к милым сердцу местам. Тоска по Родине стала неудержимой.
Сейчас она опять носила под сердцем ребёнка, но никто об этом не догадывался. Главное было скрыть от мужа, иначе бы он никогда не отпустил её в поездку домой. Не зная, он наконец-то позволил и все мысли её были подчинены сборам и приготовлениям в дорогу.
Грусть по бабушке и родному краю переросла почти в заболевание. Как наваждение, перед глазами всплывали бревенчатая изба с невысоким крыльцом, резные ставни, кусты жасмина, сирени в палисаднике, крыжовника и смородины. Крыжовник невысокий, усыпанный зелёными и бардовыми ягодами, заманчиво выглядывающими сквозь небольшие резные листья, а смородина, напротив, раскидистая, широкая; ягоды наливные, блестящие, крупные, точно вишни. Там, в более северных широтах, она необыкновенно душистая и сладкая. У плетня – калина, далее черёмуха да ряд уложенных почерневших брёвен, на которых собиралась босоногая ребятня и болтая обо всём, мечтала о счастливом будущем.
А ещё вспоминала закадычных верных друзей детства…
***
– Будешь моей женой? – смеясь спрашивал Вовка, почёсывая многочисленные комариные укусы на ногах. – Стану лётчиком и увезу тебя далеко-далеко.
– Да кто тебя в лётчики-то возьмёт? – Алёнка кидала на него смешливый, озорной взгляд. – Там орлы нужны, а ты – воробей.
Вовка не обижался: «Так я ещё подрасти успею. Не в кого мне маленьким быть».
– А я всё равно за тебя замуж не пойду, – хитро прищурив глаза и лукаво посмеиваясь, отвечала Алёнка, – за тебя не интересно.
– А какой тебе интерес нужен?
– Такой, чтобы за любимым на край света, – она мечтательно посмотрела в сторону и, что-то вспомнив, протяжно выдохнула, – босиком, через всю вселенную, ни о чём не думая.
– Эх, какая ты бестолковая, – Вовка покачал головой, – мать говорит, что «не думая» только глупости делаются.
Они смеялись и бежали на речку. Река глубокая, вода прохладная…
***
Лена, вспоминая, грустно улыбалась, и тянущая, острая душевная боль да беспросветная потаённая горе-печаль настолько сильно сжимали сердце, вонзая в него, словно колючки, осмысление совершённых ошибок, что замирало дыхание от безысходности, а порой, не хотелось жить вовсе…
Она немного посидела на кухне, слушая незамысловатую болтовню невесток и, справившись с лёгкими приступами тошноты, сходила умылась, привела себя в порядок. Женщины, покормив детей, разошлись по своим комнатам, и теперь можно спокойно поесть, выпить кофе. После, приученная к порядку и чистоте, Лена надолго займётся уборкой на кухне. Она торопила время, приближая его к долгожданному отъезду и всячески загружала себя работой.
Дети убежали играть в общую детскую, где старшие присматривали за младшими, лишь только трёхлетняя Бажена, продолжала крутиться вокруг матери да песчаная буря, тоскливо завывая, гнала на север мелкую, словно пудра, розовую пыль, кружа её в закоулках древнего города.
2.
«А в родном краю, – натирая закопчённые кастрюли, представляла Лена, – ласковый июнь разогревается длинными тёплыми днями. По голубому чистому небосводу проплывают причудливые белёсые облака. Временами может неожиданно подняться ветер и вмиг нагонит клубящиеся грозовые тучи, которые, гремя и сверкая, прольются скорыми дождями и после вновь выглянет нежное ласковое солнце. Обновилась очистилась природа и кружится голова от дурманящего аромата цветущих садов, цветов, трав. В окружении суетящихся мух, пчёл, комаров и прочих насекомых, прячась в тени густых листьев, зреют гроздья смородины. Немного травяной и терпкий запах ягод усиливается после дождя и всё вокруг охвачено безмятежностью и покоем длинного летнего дня» …
За приятными воспоминаниями работа спорилась ловко и на лице её блуждала счастливая улыбка.
Она как будто вживую видит на крыльце отчего дома бабушку в длинной юбке, цветастом переднике и белоснежном платочке.
– Ленка – лентяйка, – сердится она, – смородина уж давно поспела, пока не оберёшь, гулять не пущу.
– Ну, бабушка, – капризничает внучка, – не люблю я собирать эту дурацкую смородину.
– А я не спрашиваю, любишь или нет, – бабушка ставит на крыльцо высокую, со сбитой зелёной эмалью, старую кастрюлю, – только кто её зимой большими ложками есть будет?
Ягодка за ягодкой – медленно продвигается дело, но, Лена знает точно, что глаза боятся, а руки делают и к обеду работа будет выполнена. Уже и пальцы чёрные, и солнце высоко. Из кухни аппетитно пахнет пышками да смородиново-малиновым киселём.
– Ух, и устала, – снимая с головы косынку и вытирая ею пот, Лена гордо ставит доверху наполненную ягодами кастрюлю.
– Молодец! – улыбается бабушка, – ну вот, один куст долой, осталось ещё двенадцать.
Алёнка недовольно морщится: «Я эту смородину всю жизнь помнить буду!»
– А как же! Разве можно забыть земной рай? – бабушка весело прищуривается и её лицо покрывается добрыми родными морщинками.
***
– Мама, бабушка сказала, что ты скоро уедешь! – прервали приятные воспоминания дети.
– Я ненадолго, – Лена устало опустилась на стул и обняла малышей.
– Бабушка говорит, что там очень холодно.
– А ты нам гостинцы привезёшь?
– Конечно привезу.
– А что?
– Игрушки, куклу Наташу, – смеётся она, – и смородину…
– Что это? Что это? – малыши жмутся к ней, в глаза заглядывают.
Лена рассказывает, и детвора всё больше задаёт вопросов про её страну. Она описывает им суровые снежные зимы, ледяные горки. Малыши смешно съёживаются, потирают себя руками, изображая, как им холодно и всем весело. А ещё Лена говорит по высокие травы, густые леса, цветущие сады, быстрые реки, летние дожди и свежий ветер. Про ночные соловьиные песни, крики петухов по утрам да про тринадцать кустов смородины в бабушкином саду.
И в её голосе слышится такая щемящая вселенская грусть, что маленькая Марьям, заглядывая в лицо матери своими чёрными большими глазёнками, заплакала. «Мама, – сквозь слёзы и шмыгая носом, спросила дочка, – а ты не останешься там?»
– Что ты, глупышка, – Лена даже испугалась, – куда же я теперь без вас, птенчики мои!
Незаметно в кухню вошёл муж Али. В длинной рубахе до щиколоток, в платке и с бородой, он совсем не походил на того современного парня, что вскружил голову студентке первокурснице. Дети с радостными криками бросились к нему. Он каждого взял на руки, поцеловал и глаза их засветились неподдельным детским счастьем. «Али хороший отец, – подумала Лена, – но почему здесь, в его стране, я совсем перестала его любить?»
Как она могла увлечься им настолько, что полностью потеряла голову, сейчас Лена не понимала. Первый встретившийся в жизни иностранец, смешно коверкая русские слова, показался таинственным, необычайно культурным и ласковым. Вовка, который всё-таки поступил в лётное училище, рядом с Али выглядел простым, словно пятак, деревенским парнем и не выдерживал в её глазах никакого сравнения.
Высокий, стройный, черноволосый ливиец с выразительным взглядом больших чёрных глаз, познакомился с Леной на теплоходе, где студенты отмечали окончание первого курса. Она – высокая, полногрудая с длинной русой косой приглянулась Али. Не сразу он решился её пригласить танцевать, но когда осмелился, то больше не отпускал.
На теплоходе громко играла музыка и в свете праздничных фонариков Али, нежно прижимая Лену к себе, шептал на ухо смешные непонятные слова. Восхищался её красотой и ласково заглядывал в доверчивые зелёные глаза. Он держал девушку за руки, нежно поглаживая ладони, а затем они долго целовались и расстались только на рассвете.
– Ты совсем дура, – кричала утром на неё подруга, – хочешь, чтобы из института отчислили? Знаешь, что тебе может быть за связь с иностранцем?
Но Лена лишь счастливо улыбалась и рассказывала, что он называл её «Хабиба»***. Тайная связь с иностранным студентом тянулась почти год. Дорогие подарки из «Берёзки», дефицитные билеты на концерты и в театры, ювелирные украшения дарил влюблённый горячий парень и вскоре сделал ей предложение. Ни минуты не сомневаясь, она ответила «Да».
– Не пущу! – кричала бабушка, – замуж в Африку собралась!
Она плакала, ругалась, опускалась перед внучкой на колени и едва осталась живой, после случившегося гипертонического криза. «Мне теперь никак нельзя умирать, – слабым голосом говорила она после, – кто ж будет молиться за неразумное дитя? Пропадёт она на чужбине! Ой, пропадёт!»
Внучке она заменила и мать, и отца, трагически погибших в автомобильной аварии, когда девочке было всего лишь пять лет. Незаметно пролетели годы и вот она уже невеста, да только её бракосочетание кажется бабушке катастрофой.
Спустя некоторое время молодые расписались, отметились в Ливийском посольстве и вскоре улетели через горы и моря в далёкую страну. Золотые кольца поставили жирную точку на счастливом будущем простой русской девушки с красивым именем Елена.
В большой семье, проживающей в незамысловатом, но огромным по площади четырёхэтажном доме с торчащей вверх из крыши арматурой, с маленькими узкими окнами, за высоким забором с одинокой пальмой во дворе и пышной мимозой, что покрывала весной весь двор жёлтой пыльцой, Али, казалось, совсем охладел к молодой жене и лишь только ночи напоминали об их былых чувствах. Любые способы предохранения, как и аборты, в стране запрещены Кораном, и Лена через девять месяцев родила близнецов мальчиков. Через два года родилась Марьям, а ещё через два с половиной – Бажена. И вот она опять ждёт ребёнка.
Не принимала душа её чужой уклад жизни. Алёнку не обижали, приняли в большую семью по-доброму, но у себя на родине муж изменился до неузнаваемости и запер жизнерадостную жену в родительском доме. Главное предназначение женщины в этой стране – хранительница домашнего очага, праведная покорная и скромная супруга, с уважением и почтением относящаяся к мужу, который в свою очередь берёт на себя полную ответственность за материальное обеспечение семьи. В брачном контракте оговариваются некоторые права жены, например, разрешение работать или носить европейскую одежду, но никогда муж не возьмёт с собой жену в кафе или кинотеатр. Как игрушку её иногда вывозят на какие-либо семейные или дружеские встречи, предварительно определив даже, что ей надеть.
И жизнь Лены уныло протекала в быту и заботах о детях большей частью за высоким забором двора.
Специфическая кухня, где едят много риса, макарон и жареного мяса, привели к излишней полноте, а из-за постоянного заточения в доме, она совсем потеряла интерес к жизни. Часто была раздражена, недовольна и слёзно просила мужа отпустить её съездить домой.
Али видел мытарства жены, сочувствовал ей, но отпустить боялся, переживая, что не вернётся. И разреши он ей уехать с детьми, она бы, возможно, так и поступила. Хотя вряд ли, ведь понимала, что не имеет права лишать детей отца.
Но хотелось свободы, самостоятельности и право принимать решения. Отвоевала она лишь одно позволение – это без сопровождения мужа посещать библиотеку, которая находилась в одном из районов на окраине города, где проживали советские военные специалисты.
Ни с кем не разговаривая, зная, что для всех это нежелательно, она, не поднимая глаз, медленно проходила через большой двор в квартиру, которую отдали под библиотеку. На высоких стеллажах хранили тайны потрёпанные книги и приятно пахло свежими газетами и журналами.
Лена уже давно их все перечитала, но продолжала упорно раз в месяц приезжать. Она переходила от одной полки к другой и, делая вид, что выбирает книгу, с наслаждением прислушивалась к разговорам на родном языке, что вели посетители библиотеки, бросая тайные взгляды на неё. Лене было интересно всё на этом маленьком островке Родины. Во дворе из динамиков звучали до боли знакомые и новые песни. На доске объявлений был написан список фильмов на неделю, которые показывали вечером на большом экране, что находился посередине двора. Грустно и больно было слышать детскую русскую речь. Вызывали зависть и безутешную тоску свободные раскрепощённые советские женщины.
Ей так хотелось сдёрнуть с волос ненавистный платок, оторвать длинный подол платья и закричать, что она тоже русская и до самых глубин души любит свою родную страну. Она рассказала бы им про горькую печаль-тоску по бабушке, друзьям, милому сердцу селу и калине у плетня. И о том, что с каким бы великим наслаждением она собрала бы сейчас ягоды смородины сразу со всех тринадцати кустов!
«Знаешь, бабушка, я эту смородину всю жизнь помнить буду!» – часто ворошила прошлое Лена и понимала, что рай на земле есть и забыть его действительно невозможно.
А ещё она думала, что вдруг когда-нибудь в этот город приедет её друг детства Вовка, чтобы учить ливийских лётчиков летать и будет жить в этом дворе. И было скорбно от того, что вряд ли он узнает в ней располневшей, в длинном бесформенном платье и покрытыми платком волосами ту смешливую Алёнку, на которой собирался жениться…
К глазам подступали непрошенные слёзы и неподъёмное горе тяжёлым грузом давило на сердце.
– Господи, что я наделала? – немым криком вопрошала себя. И выхода не видела.
3.
С замужеством в чужой стране ей повезло намного больше, чем многим её соотечественницам. Девушки влюблялись и не задумываясь выходили замуж, абсолютно не интересуясь, чем и как живёт народ в этой стране. Не зная традиций, уклада жизни, условия проживания, они безрассудно и безоглядно отдавались во власть пылким чувствам к красивым таинственным арабам. Любовь, как цунами, смывая все преграды, уносила их далеко от родной земли и когда отступала стихия сладострастия, отрезвление бытом и буднями, оказывалось полным провалом в жизни.
Лена попала в богатую культурную и образованную семью. До революции 1 сентября 1969 года, когда в стране была свергнута монархия, отец Али владел гостиничным бизнесом, который приносил неплохой доход. Сейчас, бывшими прежде в собственности, отелями руководили сыновья. Они были директорами и это была уважаемая в стране должность. Семья не бедствовала, лечилась и отдыхала за границей и была очень почитаемой.
Когда Лена переступила порог большого дома, который назывался здесь «вилла», она опешила. Красивая итальянская мебель из натурального дерева, в гостиных кондиционеры, о существовании которых она даже не знала. Невидимая доселе итальянская бытовая техника, дорогие ковры и у каждого своя машина.
Она знала, что некоторые советские девушки попали в менее обеспеченные семьи и испытывали нужду. Кто-то принял ислам и до конца своих дней был обречён выходить на улицу замотанной, как в кокон, длинными отрезами тканей, оставляя открытыми только глаза. Кому-то досталось приехать вторыми жёнами. Встречались и брошенные, что смирились и влачили жалкое существование на средства, которые платил отец за содержание детей. Ливия была страной закрытой, крайне религиозной и непредсказуемой.
Лене повезло. Но каждый раз, заходя в их увешенную дорогими коврами спальню с белой глянцевой мебелью, она закрывала глаза, стараясь воскресить в памяти свою девичью комнату: небольшой коврик с оленями на стене, железная кровать с подзором и горой подушек под капроновой накидкой. В углу этажерка с книгами да, выжженный на дереве, портрет Есенина, а за накрахмаленными белоснежными ажурными занавесками – разноцветная пышная герань на подоконнике. До слёз хотелось почувствовать её тёплый незамысловатый травяной запах, вызывающий ощущение бабушкиного уюта, покоя и тишины.
Ей действительно пока везло, но никогда не отпускал страх, что Али женится второй раз на девушке мусульманке. Вторые, третьи и даже четвёртые браки были не редкостью в Ливии. И никакой жене не нравится, когда у неё появляется соперница. Но если вдруг муж кому-либо из них уделяет меньше внимания, она имеет право пожаловаться муле. А к кому обратиться в этой стране жене без роду, племени и веры? Когда по утрам Лену будит голос с минарета «Аллах акбар», она вспоминает утренние бабушкины молитвы: тихие потаённые. Горит лампадка под образами, мерно тикают ходики и пахнет ладаном.
Девчонкой всегда смеялась, как быстро и чётко бабушка произносила: «Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас» …
– Ну как ты можешь верить в Бога? – спрашивала Лена после, и весело скороговоркой повторяла, – Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас.
Бабушка, горестно покачивая головой, прижимала её к себе, вздыхая: «Да разве можно прожить жизнь без веры? К кому обращусь, кому заплачу, кто спасёт да пожалеет?»
– На себя надо надеяться, – упрямо не соглашалась внучка…
А теперь она жила в стране, в которой религия была основным законом. «Вот и понадеялась на себя, – часто думала Лена, – своего Бога отвергла, зато теперь её дети воспитываются в чужой вере».
До чего же душа просилась домой! Всё вокруг было не мило. И лаской, и с гневом, просила она у Али разрешение проведать бабушку в родимом краю, но всегда получала один спокойно-равнодушный ответ: «Завтра, послезавтра, как даст Аллах».
– Али, – как-то заговорила с ним устало, спокойно, – скоро Рамадан – время, стать лучшим для людей. Пусть я для тебя человек другой веры, но у нас союз обоюдный, скреплённый любовью и детьми. Так неужто ты позволишь мне – матери твоих сыновей и дочерей угасать от тоски по родной земле? Я почти девять лет не видела бабушку. Ты же мне сам говорил, что рай находится под ногами матери, так неужто та, что заменила мне мать, обречена умереть, больше не встретившись со мною? И я навечно лишена счастья прижать её к сердцу?
И он согласился, но разрешил поехать пока без детей. И, как принято, стал покупать жене новые платья и украшения, дабы никто не смел подумать у неё на Родине, что он неспособен достойно обеспечить свою жену.
Раннее утро дня отъезда. От изнуряющей жары, долгой бессонницы, утренней тошноты, что приходилось тщательно скрывать, Лена едва стояла на ногах и испытывала сильную головную боль. Она осунулась, подурнела. Возбуждённые её отъездом родственники не могли вспомнить, чтобы замужняя женщина самостоятельно уезжала в другую страну и так надолго оставляла детей. Они постоянно заглядывали к ней в комнату, задавали разные вопросы, предлагали помощь и давали советы. Тут же под ногами вертелась детвора и свои – родные дети постоянно обнимали, со страхом заглядывая в глаза матери, и плакали. Не бывало здесь такого.
И вот позади долгие слёзные прощания, и машина Али несётся с большой скоростью по ровному шоссе из Бенгази в Триполи. Он иногда поворачивается к Лене и долго грустно смотрит на неё. Она опускает глаза. Сердцу больно. Али давно понял, что его страна не стала родной для жены, жизнь в ней ей тягостна. И оба они знают, что ничего изменить уже нельзя: Фаиль и Зияд, Марьям, Бажена и тот, кого она тщательно скрывает, связали их уже навеки.
Как в тумане прощалась с мужем, поднималась по трапу Боинга 727 рейса Браззавиль – Триполи – Одесса – Москва. И только сейчас, пролетая над морями и горами, чужими странами, и с каждой минутой всё ближе приближаясь к Москве, она поняла всю глубину горестной разлуки с, милой сердцу, родной стороной.
Когда Лена, влюблённая, не раздумывая полетела на чужбину, уверенная, что сможет полюбить эту удивительную, точно сказка, страну, Родина, словно любящая мать видениями милых пейзажей, приходила во сне и звала домой.
Лене казалось, что и родной земле без неё плохо. «Откуда такая связь?» – думала она и понимала, что впитала эту любовь не только с грудным молоком под протяжные колыбельные песни. Родимая земля тоже помнила её босые ножки, что бегали по траве. Черёмуха, горестно вздыхая под свежим ветром, тосковала по мягким детским ладошкам, что тянулись к терпким ягодам. Величавая берёза у скамейки на околице рассказывала, шумя ветками, про её первый поцелуй с Вовкой. Старая изба громко скрипела половицами под шаркающими старушечьими шагами, устав звать непокорную внучку и смородина, которую давно никто не собирал, грустно осыпалась, тоскуя, в саду…
4.
Самолёт спокойно шёл на посадку в Одессе. Было за полночь. На время заправки пассажирам предложили выйти. Спускаясь по трапу, Лена полной грудью вдыхала свежий прохладный воздух и вмиг почувствовала, как проходит головная боль и клетки мозга наполняются кислородом. Лёгкий ветерок слегка шевелил берёзки, в свете фонарей её ветви причудливо сплетались и шептание листвы казалось приветствием. Не заметила, как опустилась на колени и, поглаживая сырую землю, прошептала: «Прости, родная, что бросила, не тебе родила сыновей и дочерей», – и беззвучно заплакала...
– Я должна вернуться, – думала Лена, подлетая к Москве.
– Я вернусь, – повторяла она под стук колёс поезда, который вёз её домой.
Города, посёлки, просеки пролетали мимо. В вагоне разговаривали, читали, отдыхали. Убаюкивало мерное покачивание и звяканье ложечки в стакане. Но Лена не спала. Она, не отрываясь смотрела в окно, не узнавая родимые места. На переездах стояло больше машин и серым полотном стелились, словно лентами, дороги. Новые мосты с высокими ажурными перилами как будто висели над реками. Ярче горели фонари на вокзалах и больше, чем прежде, проходило встречных поездов. И в каждом городке, как символ перемен, устремлялись ввысь многочисленные лёгкие силуэты башенных кранов. Страна строилась и развивалась.
Родной район и старый автобус ПАЗ. Вот и село… Ноги ватные – не идут, а сердце неровно и громко стучит, временами падая в груди, не хватает воздуха и сильно кружится голова. «Дойти бы, – думает Лена, ступая по тропке к дому, а увидев его, удивляется, – какой же он маленький!»
Знакомо скрипят ступени, дверь… Она заходит и, прислонившись к дверному косяку, медленно опускается на пол. Не заплакала – зарыдала всеми накопившимися слезами долгой жизни на чужбине. «Ну, будет, хватит, – бабушка испуганно вытирала ей слёзы подолом фартука, – радость-то какая: дожила, свиделись». И они долго сидели, плача, обнявшись на полу.
Девять лет разлуки – это очень много. Тем более, если каждый день ждёшь встречи. Когда не можешь забыть и смириться, всем сердцем чувствуя и понимая, что самый родной человек несчастлив. Сколько стенаний и молитв слышали стены этого старого деревянного дома. Сколько слёз видели они. Казалось, что горем расставания пропиталось всё вокруг.
Дом стал ниже, на печке облупилась штукатурка, немного пахло сыростью и прежде белоснежные занавески запылились. Не росла на подоконнике герань и зарос палисад травой. «А чему я удивляюсь», – вдруг ужаснулась Лена, осознавая, что бабушка уже перешагнула восьмидесятилетний рубеж. В стране Али, женщина – мать и бабушка этого возраста окружена любовью и заботой и ни одного дня не проведёт в одиночестве.
«Что я наделала?» – укоряла она себя каждый час, наводя порядок в доме. Как умела замазывала печь и белила её, красила оконные рамы, мыла окна, стирала занавески, и с каждым делом всё больше не хотела возвращаться назад. Лена никогда не чувствовала себя дома на богатой вилле мужа. А здесь всё было её – родное, выстраданное, любимое.
– Я скрыла, что беременна и только так смогла приехать, – рассказывала она бабушке.
Бабушка всплеснула руками: «Да ты с ума сошла! Уехала лёгкая, а вернёшься тяжёлая! А коль не поверит? Ой, как была глупой, так глупой и осталась». Бабушка охала, вздыхая, и в сердцах укоряла, что всё в жизни Лена делает не думая. И она задумалась. Мысль избавиться от ребёнка вынашивала давно, а тут, поняла – другого выхода и быть не может. Ведь если она вскоре родит, то на следующий год не сможет приехать. Не отпустит её муж в дорогу с грудным младенцем.
– Бабушка, как мне жить дальше? Не хочу я возвращаться к мужу, не люблю его.
– А ты теперь, голуба, не о себе должна думать, детей четверо. Сама говоришь, что Али хороший отец. Что ты делать-то умеешь? Как детей растить будешь? Чем кормить собираешься? Вон, в стране какая -то заваруха начинается. В магазинах – шаром покати.
– Полы мыть пойду. Сколько я их в мужнином доме перемыла… Да, что угодно, лишь бы в родном краю.
Бабушка качала головой: «Глупости говоришь, выживи попробуй… Полы мыть собралась».
– Выживу, – твердила опять упрямо.
От ребёнка она освободилась...
Встречи с бывшими друзьями не принесли радости. Лена для них стала чужой и было неприятно от того, что ей даже завидовали. Дорогие золотые кольца, серьги, которые она привыкла носить не снимая, создавали видимость полнейшего благополучия и успеха. Она не разубеждала.
И с радостью чистила заросший сад, вспоминая былое, собирала смородину и варила ароматное варенье, чтобы привезти его, как обещала, своим детям.
Она успокоилась, набралась сил и в целом, как будто, зарядилась энергией. «Вернувшись в родимые сердцу места, – как-то подумала, – почувствовала, словно прильнула к роднику, прижалась к родимому тёплому плечу и вновь появилась в сердце радость».
5.
Время пролетело незаметно, но расставаться оказалось крайне тяжело.
Лену не покидало чувство, что она больше не увидит свою любимую бабушку, которая, собирая внучку в дорогу, бестолково суетилась и постоянно повторяла одно и тоже: «Ладанку-то надела?»
Выцветшие старушечьи глаза постоянно слезились, и она, тщательно вытирая их косынкой, громко шмыгала носом. «Ладанку-то не забыла? – в которой раз спрашивала и торопливо крестила…
Так и осталась у Лены в памяти маленькая сухенькая старушка в белом платочке, что стояла, бессильно прислонившись к развесистой калине у плетня покосившегося от старости дома, и крестила, крестила вослед такси, что уносило единственную кровиночку к далёким африканским берегам… И Лена тоже горько плакала, прижимая к груди, покрытую льняным полотенцем корзинку с пирожками, что бабушка напекла правнукам.
Старое сердце не выдержало разлуки и в зимний ненастный день бабушка ушла из жизни, не проснувшись. Соседи увидели, что из трубы не идёт дым. Похоронили скромно и долго гадали, как сообщить об этом Лене.
А Лена, вернувшись, поняла, как сильно соскучилась по детям и даже по мужу. Она привезла всем подарки и расстроилась, когда дети скривились от смородинового варенья: «Фу, кислое». Перед глазами встала бабушка у калины, что крестила вослед и мучал стыд, что пирожки она раздала цыганским детям на вокзале. Не довезла бы она их в Ливию, а других подарков у бабушки и не было.
Не сразу заметила Лена холодок в отношениях к ней не только Али, но и всех членов семьи. Думала, что не могут ей простить столь длительный отъезд, но вдруг узнала, что муж её покупает золотые украшения. Это могло значить только одно – вторая жена. В стране строго соблюдали предписания суры четвёртой – «Ан-Ниса», что дословно переводится «Женщины». В ней говорится, что калым (махр) отдаётся будущей жене. Это её частная собственность и никто не имеет права им воспользоваться. Размер определяется достатком семьи невесты и жениха, и в Ливии это обычно большая коробка с золотыми украшениями. Свои, местные невесты, арабам стоили дорого, в отличии от иностранок, что доставались в жёны абсолютно даром.
Лена, испугавшись, затаилась. Страх безрадостного будущего сковывал колючим холодом. Она решила быть хитрее. Стала очень послушна, уступчива мужу и всей его семье. Делала вид, что ничего не замечает и только одна мысль кружилась в голове: «Как выехать вместе с детьми из страны?»
Через несколько месяцев, ко всем её бедам, пришло известие о смерти бабушки. Мучительно и горько было осознание, что родных на Родине больше никого не осталось. Душа рвалась в опустевшее село к маленькому холмику на кладбище.
Своим уходом из жизни бабушка помогла решить Лене проблему с отъездом. Грустно, ласково и преданно глядя в глаза мужу, она говорила, что ей надо не только поклониться могилке и привести её в порядок, но также необходимо распорядиться и о продаже опустевшей усадьбы. Предприимчивый муж с этим согласился, а Лена нашептывала детям про интересное путешествие в далёкую удивительную страну. «Папа, мы хотим полететь с мамой!» – приставали они к отцу.
– И правда, Али, – спокойно говорила Лена, – давай я возьму их с собой. Пусть мою Родину увидят, ведь это моя последняя поездка домой.
– А почему бы и нет? – подумал он, – Никто не будет мешать мне готовиться ко второму браку.
Вечером 14 апреля 1986 года Лена с детьми вылетела из Триполи в Москву, а уже после полуночи американская авиация, обвиняя Ливию в международном терроризме, нанесла авиаудары по военным объектам близ Триполи и Бенгази. Страна на долгое время подверглась экономической и политической блокаде. Доходы семьи Али стали катастрофически падать, готовившаяся свадьба расстроилась, и он с нетерпением ждал возвращения жены и детей.
В старом небольшом деревянном домишке детям жить не понравилась. Привыкшие к комфорту, они жаловались на тесноту и неудобства. Капризничали, требовали фруктов, вспоминали море и просились домой. Не хватало им многочисленных двоюродных братьев и сестёр. Они скучали по бабушке Арьям, а главное – очень тосковали по родному отцу. Да и Лена всё больше понимала, что вряд ли сможет выжить с малолетними детьми в родной стране, экономика которой словно летела в пропасть с обрыва, взяв курс на непонятную всем перестройку.
Она подолгу сидела у могилы бабушки и мысленно с ней беседовала.
– Как же мне жить дальше? Как поступить? Подскажи, родная.
Бабушка смотрела на неё, с небольшой любительской фотографии, что была вставлена в металлическую рамку на кресте, и молчала… Но Лена читала во взгляде, и чётко слышала, вспоминая: «А ты теперь, голуба, не о себе должна думать, детей четверо».
Понимала Лена, что в своих бедах виновата сама. Своевольничая, никого не слушая, не задумываясь о последствиях, она всегда делала лишь то, что хотела. И даже сейчас увезла детей обманом, будучи уверенной, что останется здесь навсегда. Нехорошо она поступила, не как мать. Не о детях она думала, лишая их отца, а о себе. А как не думать? Как пережить то, что твой муж берёт себе вторую жену? Разве возможно с этим смириться советской женщине? Металась душа в раздумьях, в поисках выхода и ничего не видела впереди кроме возвращения назад в Бенгази, в родной город её семьи. Лишилась Лена покоя, и в пытливые испуганные глаза родным детям смотреть боялась. Страх в них видела, осуждение…
«Рай находится под ногами ваших матерей», - часто слышала она эти слова от мужа и видела, как трепетно он относится к своей матери. А будут ли дети её так уважать и почитать? Будут ли они счастливы в чужой для них стране? «Рай под ногами матери, – повторяла, как заклинание, Лена, – и только я могу создать своим детям рай на земле, и не позволить разорвать ту тонкую невидимую нить любви, что связывает наши сердца». Малыши каждый день просились домой, и всячески высказывали своё недовольство жизнью в селе.
Лена знала, что возвращение неизбежно, но душа всё равно противилась. Хорошо ей было на Родине, дышалось свободней, и всё было сердцу милее, но выбора у неё не было.
В результате политических конфликтов, авиарейсы в Ливию на некоторое время закрыли, и Лену это радовало – было оправдание перед детьми, а у неё время, перед тем, как покинуть отчий край навсегда, надышаться воздухом Родины впрок.
* Хамсин (араб. «пятьдесят») - сухой, изнуряюще жаркий местный ветер южных направлений на северо-востоке Африки. Температура воздуха нередко превышает +40 °C, при штормовой силе ветра.
**Ифтар - вечерний приём пищи во время Рамадана.
*** Хабиба – араб. любимая.
Картинка найдена в интернете.
07.07.2019