Митька Кулаков пришел с войны. Бабе своей, Зинке, подарил теплый полушалок, а для дочерей привез наперник. Из этого наперника Зинка сшила девчонкам по платьишку и радовалась, что век им износу не будет. Соседки завидовали Зинаиде: и муж здоровым вернулся, и подарки привез. Хозяйственный.
Началась нелегкая трудовая жизнь, Митька развозил корма на фермы, шутил с бабами то на коровнике, то на свинарнике, но на призывные взгляды отдельных вдовушек не реагировал. После трудового дня возвращался на своем Мальчике домой. Как ему нравился этот путь до родной хаты!
Добротный домик находился в небольшой низинке и был виден издалека. Пеший или на телеге, Митька обозревал засеянные поля, вдыхал полной грудью чистый деревенский воздух, слушал пение жаворонков, и его серые глаза, его нос картошкой, его пухлые губы складывались в мину блаженства. Затем Митька спускался с бугра, заранее предвкушая, чем он займется по хозяйству, работать на себя было ему не в тягость, все горело в его жилистых руках, даром, что плюгавенький. Десять послевоенных лет пролетели незаметно, и был бы тридцатипятилетний мужик вполне счастлив. Был бы, если бы не война.
В октябре 1942 года пятая стрелковая дивизия, в которую попал Митька, прорывалась к Орлу. Это была чудовищная мясорубка, выйти из пекла живым не было никакой возможности. А так хотелось жить... Очень хотелось жить в двадцать пять лет... Митька, окруженный облаком пыли, спрятался в картофельную яму возле одного из разрушенных домов на окраине, схоронил в остатках ботвы свою красноармейскую книжку. Там, в яме, его и обнаружили фашисты. Они облили Митьку бензином, один из них уже зажег длинную спичку... И тогда Митька поднял руки. Так он оказался в отряде карателей. Заикаясь, он назвал свою фамилию: Кк-уу-лии -ее-ков, в голове что-то щелкнуло, решил изменить и год рождения .Если что, пусть докажут обратное.
Немцы презирали предателей и поручали делать самую грязную работу. Староста Шукалов, тряся своей жидкой бороденкой, отчитывал ублюдков, как он их "ласково" называл, за нерадивость. Приходилось стараться: грабить крестьян близлежащих деревень, поджигать дома, нападать на партизан, вешать и расстреливать. Только одного не мог допустить Митька: насильничанья. Видя, как издеваются над женщинами его сотоварищи, закрывал глаза, и сразу в памяти всплывали жена и две дочки. Как они там? Свидится ли он с ними? Бросить бы все и бежать, куда глаза глядят.
Как-то Митька сорвал со стены листовку и начал читать. Губы его задрожали:
"Товарищи! Дорогие братья и сестры! Орловский областной комитет ВКП (б) и областной Совет депутатов трудящихся шлют вам пламенный большевистский привет... Своей борьбой вы ускоряете и еще более можете ускорить час своего освобождения, час разгрома гитлеровских банд. Мстите беспощадно врагу за его дикие зверства, за его варварские разрушения, за его чудовищное издевательство над нашим народом, за наши мучения, за наши жертвы, за кровь и слезы наших жен, сестер и детей. Кровь за кровь, смерть за смерть!.."
"Что же делать? Что это за чертова штука - смерть? Почему другие ее не боятся? Откуда этот липкий, животный страх? Все когда-нибудь кончится..". - Митька бросил листовку под ноги, раздавил ее каблуком от греха подальше. В этот же день немцы послали его с напарником в погреб за салом и яйцами. На цементном полу стояла какая-то запыленная банка с порошком. Митька повертел ее в руках. "Отсыпь себе, пригодится!" - с ухмылкой сказал напарник. - "Что это?" - "Крысиный яд". Митька брезгливо поставил банку на место. "Может, еще пронесет..." - подумал он.
Много дорог пришлось Митьке пройти по родной земле. Она не стала ему чужой, но он стал чужим ей. Однажды он увидел танки,советские танки, и понял: немцы проиграли, надо бежать, укрыться где-нибудь, чтобы никто его не нашел. Так до самой Победы то скрывался в лесу, то нанимался за еду в помощники на хуторах, то помогал крестьянам разгружать мешки на базарах. И ни разу за все эти годы сон его не был спокойным, а ведь всего-то "обмарался" на несколько месяцев. Ну почему неустанно звенит в мозгу жужжащей пилой: "Жить! Жить! Жить!"?
Наступил 56-й год. По амнистии, слышал Митька,прекращалось уголовное преследование за преступления, совершенные в годы Великой Отечественной. Он успокоился. Стал думать о будущем. Зинка забеременела, в семье ожидалось пополнение. И вот однажды...
Однажды к его хате подкатила черная "Победа" - невиданная в их деревне роскошь. Из-за своих заборов выглядывали люди, строя догадки, кто же мог к Кулаковым на такой красавице подъехать? Родня что ли богатая? Вроде не водилось таковой. Из машины вышли двое в штатском, уверенно вошли в дом.
Митька все понял.
- Зинка, выйди! - рявкнул он, и взгляд его из мигом ввалившихся глазниц был диким, будто из преисподней.
Зинка медленно попятилась, уже в сенях ухватилась за подол передника, поднесла его к округлившемуся рту. В животе шевельнулся ребенок. "Беда! Беда пришла! - кричала ее душа, но она не вполне понимала причины настигшего ее чувства.
Представители госбезопасности долго беседовали с Митькой, который упрямо твердил о службе в стрелковой дивизии, об утере документов, о том, что он Кулаков, а не Куликов, и год его рождения - двадцатый, а не двадцать первый. "Мы проверим",- услышал он.
"Победа" укатила. Зинку окружили бабы, начали задавать вопросы, но она лишь вяло поднимала руку, как бы отмахиваясь от них, мол, не ваше дело, и лишь шевелила непослушными губами. И отстраненный взгляд, и платок, сбившийся с головы - все это насторожило соседок, и они оставили Митькину жену в покое. Митька по-прежнему ходил, работал, о чем-то говорил, как ни в чем не бывало, но ничего жене толком не объяснил. Зинка, вспоминая дикий взгляд мужа, знала: не к добру все это.
Однажды Митьку отправили в город с молоком. Сделав, что положено по работе, он прикупил крысиного яда. Видно, прав был напарник тогда, когда посоветовал запастись порошком. Еще издалека он увидел у дома сверкающую никелем легковушку. "Ну вот и все, - подумал Митька. - Отжился я на белом свете. Если сейчас струшу, позор падет на всех моих, вовек не отмоются." Митька открутил флягу, высыпал в воду весь крысиный яд, взболтал, выпил. "Мальчик, иди домой!" - спокойно сказал он коню, пристраиваясь между пустыми флягами. "Видно, нет для моего предательства срока давности, - мелькнула мысль,- а ведь я просто хотел жить, жить... жить..."
7 июля 2019 г.