К полустанку уже шел неспеша и вышел к нему около десяти тридцати. Ни души. Окошко в кассу закрыто. Я постучал, но никто его, понятное дело, не открыл и из него не выглянул. Все правильно, ночь. Рабочий день в билетной кассе давно закончился.
Мне почему-то интересно стало, кто же продает на этом полустанке билеты? Вряд ли молоденькая девушка. Скорее всего, какая-то Старуха Шапокляк, или еще некто похлеще ее. Вот если бы окошко билетной кассы открылось, и я увидел ту Старуху-билетершу, у меня бы, наверное, глаза на лоб полезли.
Но оно не открылось, и я только шумно, с облегчением вздохнул. Хотя, зачем мне билетная касса? Я — пенсионер, а пенсионерам, да еще таким, как я, поездка в электричке бесплатная. Ничего не сделают мне возможные контролеры, если я буду ехать без посадочного талона — ночь... Документы то у меня все в порядке, да и не забыл я их дома, поскольку в походном пиджаке ехать собрался…
Ветер стал еще пуще крепчать, а снег, как я не кутался, все норовил еще жестче хлестать по незащищенному лицу, рукам.
Подошел поближе к фонарю, взглянул на часы. До прихода электрички еще оставалось чуть меньше пятнадцати минут. Спрятаться было негде. Вокруг билетной будки крутило снег еще сильнее, чем на полуразрушенной платформе.
Страшный ветер так и норовил сбить меня с ног, но в бессилии своем лишь срывал с нанесенных огромных сугробов очередной шлейф снега и уносил его, играючи, в непроглядную темень ночи. Туда, откуда вскоре должна была появиться последняя ночная электричка, если она прорвется через такую страшную пургу.
Я, пытаясь увернуться от морозного ветра, нагло швыряющего в меня колючий снег, один как перст, ходил по платформе — от третьей к восьмой, обломанной наполовину плите. Холодило меня всего. Когда подходил к фонарному столбу, вскидывал руку и приглядывался к огромному циферблату часов. Стрелки, окутанные снежной круговертью, словно застыли на месте, а, может, их просто приморозил к стеклу невесть откуда взявшийся почти лютый мороз?
Я уже побаивался, что последняя электричка вообще не придет, и тогда я просто замерзну здесь, на полустанке, или по дороге обратно домой... На таком сильном морозище и северном ветре это недолго...
Еще раз взглянул на часы, теперь уже в мобильнике. Через четыре минуты должна подойти последняя электричка. Посмотрел по ходу. Метрах в пяти от полустанка на семафоре горел зеленый, значит, если придет, то дальше путь для нее свободен... А если не придет… А если ее отменили??? И спросить-то не у кого… Стою на платформе, дурак, одинешенек.
...Электричка к моей радости, споро подошла к полустанку даже на две минуты раньше положенного. Со скрипом раздвинулись, словно ощеренная пасть, промороженные створки дверей. Из них пахнуло теплом и... электричкой.
Зная, что стоит она здесь меньше минуты, тут же, уцепившись за поручни, постарался побыстрее вскочить в теплый, на удивление, сверкающий тамбур. Стылые створки за моей спиной почти сразу же захлопнулись. Я даже вздрогнул сначала от неприятного скрипа, а потом от этого резкого, тупого звука...
Оказавшись в вагоне, я едва не обомлел: он был чист, словно после летней грозовой стирки, и… пуст. Ни тебе нормальных дремлющих пассажиров, ни бомжей, о которых я столько понаслышался — ни души. Да и о монстрах стоило позабыть… Какие монстры и оборотни…
Откровенно говоря, у меня мелькнула мысль, и впрямь выскочить из этого вагона, этой последней электрички на платформу, пускай и в мороз и метель, но двери сзади меня уже были закрыты автоматически, я был не в тамбуре, а в вагоне и электричка набирала свою крейсерскую скорость. Последнее, что я увидел перед непроглядной теменью за окнами, так это мигом скрывшийся в снопах снега горящий фонарь на полустанке.
Нет, я не сел на манящее чистое сидение, а так и стоял, придерживаясь за поручень и покачиваясь в такт движения электрички. Почему не сел? Да кто ж его знает.
Один...
Дома один, и здесь... один.
Да что же это за странное наваждение?
Решил пройти в другой вагон. Может, там кто-то едет. Да хоть страшные бомжи, или... ведьмаки... Или даже, пришельцы… Лишь бы увидеть кого живого…
Я уже устал быть один...
Устал...
…И соседний, по ходу электрички, вагон был пуст, хотя по привычному полутемен, холоден и грязен.
Третий вагон меня встретил в еще худшем состоянии: грязь, выбитые окна, страшный холод...
Именно в этом вагоне я почувствовал себя никому не нужной, нет, не личностью, даже не бедным пенсионером, а... куском почти промороженного дерьма.
Я действительно уже никому не нужен, ничего не решаю, да еще, возможно, некоторым и мешаю. Но убрать меня не то что лень, а пока нельзя... Разве что эвтаназия, но на это у нас никто из медиков официально не пойдет, поскольку и эвтаназия до сих пор карается законом, как и отравление человека ядом, «отстрел»...
У меня вдруг засосало под ложечкой. Нет, я не мог хотеть есть — перед выходом на полустанок основательно подкрепился яичницей. Просто в меня вдруг ворвалась пустота. И еще я ощутил, как донельзя расхлябанная, годящаяся разве что на металлолом десятивагонная змея с одним новеньким вагоном, без конца подергиваясь, опасно кренясь то вправо, то влево, упрямо, но с натугой преодолевала метры, километры... Казалось, что у нее в каком-то вагоне, может даже в этом, где нынче находился я, оторвется колесо, или сразу пара, и железная, подозрительно грохочущая колымага, либо завалится набок, либо соскочит на одной из изношенных донельзя стрелок, занесенных снегом, и «сыграет похоронный марш».
Все правильно, зачем это дерьмо, который я, кому надо? Мои — молчат, а остальным я вообще по барабану... Отпахал свое, отъел, отпил, пора и другим уступать дорогу... Короче, много старее, чем семидесятилетнее дерьмо...
А что, если я «удираю» в этой ненормальной электричке… от самого себя? А, может, я попал здесь в некое нуль — время, где всё остановилось, или вот-вот должно остановиться? Но тогда и я могу сказать себе, что пребывая в нуль-времени, я просто не существую...
Ну, нет! Пока еще дышу, пока жив, а все остальное — бред... Настоящий бред старого маразматика. Хотя, почему старого? Да, пенсионер, но пока не настолько же я древний, чтобы так себя охаивать. Мне ведь только семьдесят и чуток поболее...
Электричка упрямо мчала дальше, а у меня подспудно зрело подозрение: туда ли она мчит, или, возможно, везет меня в последний путь? Но нет, это не так! О каком последнем пути может идти речь, когда жизнь мая хоть временами и не прекрасна, не безоблачна, но ведь она моя! И такова, какова есть, и какова, видимо, должна быть! Все расписано заранее, только ни я, ни кто-либо из человечества пока не смог прочесть все о себе от начала и до самого что ни на есть конца. Ну, ничего, может это и к лучшему, что не знаешь, когда и где тебя поджидает костлявая старуха с именем Смерть. Да ну ее к лешему. Пускай подождет. Это ее прерогатива, а не моя… Думаю, что ждать ей придется еще долго. Хотя…
Жуть как холодно, снег по мне со всей силы чехвостит.
Зачем я здесь, на дубаре стою? Словно в свихнутой электричке во всех, кроме того вагона, в который я сел вначале, меня везде пыталась взахлеб целовать ледяная смерть…
Пошел назад, сначала в полутемный вагон, потом в тот, сверкающий чистотой теплый и благоухающий — чего ехать в холодном крысятнике, когда существует место получше.
Вагон, в который я тогда вскочил с полустанка, был по-прежнему пуст. Но наружного грохота колес на стыках рельсов, как в других вагонах, которые я прошел, в нем не ощущалось. Словно электричка не спеша катила, наматывая метры, километры, по внезапно появившемуся «бархатному пути».
«Странно, — подумал я. — Пустая, грохочущая электричка, и этот тихий, светлый, но тоже пустой вагон. Откуда же он взялся? Куда меня доставит? Да, я еду. В рай или в ад без билета. Но, с какой стати? Причем здесь рай или ад? Хотя, по назначению ли мчит в темени эта электричка? Или в некую не существующую или существующую иную параллель?»
Нет, я не согласен. Мое место в той эпохе, в которой я родился и жил, вернее, живу еще, а эта... Придуманная мной другая эпоха, или в которую меня действительно мчит электричка, скорее всего, пока не для меня... Хотя...
Я поспешно нет, не сел, а просто упал на сидение. Почему так произошло? Да кто ж его знает, если об этом не знаю даже я. Затем снял шапку, положил на колени, пригладил волосы, которые были отнюдь не такими густыми, как в юности и уставился в черную пропасть за окном, тут же полностью утонув в ней.
Всё: тело мое застыло, словно на морозе, а душа как бы затаилась в непонятном ничто. Нет, это был даже не склизкий страх, а некое, непонятное мне состояние, где всё, как в коктейле, смешалось непонятным образом и вот-вот собиралось выплеснуться наружу. Не знаю почему, но мне так казалось. Особенно я ловил себя на подобной мысли, когда смыкал веки, словно собираясь отгородиться от окружающей меня пустоты...
Меня преследовала безнадежность. Почему я так решил, сидя на сидении — не знаю.
Мысль нагло и упрямо глодала меня. Вот я шел из вагона в вагон. И что я увидел? Некую скрытую от другого, не моего взгляда, суть? Да! Я увидел постепенно гибнущую электричку, а с ней, возможно, и себя, гибнущего, и всю гибнущую цивилизацию. И чем ближе мы к началу, тем ближе мы к концу! Иной скажет, что такого быть не может, потому, что не может быть. Еще как может! Ведь недаром же я увидел все это!.. А, может, это не свихнувшаяся, не умирающая, а обычная электричка? Ну, с новеньким вагоном, а свихнулся, или вот-вот, и свихнусь я, чтобы больше не вернуться оттуда, из свихнувшегося ничто…
Но я вернулся оттуда, откуда, возможно, уже не возвращаются.
Пока вернулся. Надолго ли?
Никаких умозаключений! Нечего бежать впереди электровоза.
У этого вагона цветущий вид. Но не обманчиво ли это всё? Не устраивают ли мне какую-то подлость Те, Кто над нами? Хотя, зачем все это Им надо? Нет, нам не понять этого, как бы мы не пытались это сделать... Но и я не безмозглый идиот, если уж на то пошло...
Пытаюсь открыть глаза, но словно что-то мешает мне. Уж не отморозил ли я себе веки, когда шел к электричке, или когда был в том, разбитом вагоне? Не стали ли они ледышками? Но все пока нормально, поскольку я еще жив. А эта электричка мчит, сердешная, по темени, и пусть себе мчит. Лишь бы не сбоил «стрелочник»…
Моя мысль еще осторожно цепляется за то, что я еще не весь «вышел», что я еще нужен если не многим, то хотя бы своим родным... Но и тут загвоздочка... Лида укатила из дому, и всё, молчок...
Тут же мне показалось, что с того времени, как в город к дочери уехала жена, у меня изменилась память. Вернее, стала другой, будто в мою многолетнюю память ворвалась память моей матери и моего отца, их матерей и отцов, и так далее, неизвестно до какого колена. И все это так перемешалось во мне, в моей, уже ставшей и не моей, а... общей памятью, что мне стало плохо... Я почувствовал, что и на самом деле засыпаю, но мне не давал этого сделать появившийся в моем сознании приятный и в то же время несколько встревоженный, скорее всего, женский голос:
«Не спи. Тебе нельзя спать. Ты пока один, поэтому можешь проехать свою станцию. Некому разбудить, некому подсказать… А проедешь свою станцию — тогда — всё!»
«Что всё?» — тоже мысленно спросил я.
«Всё. — Опять, теперь уже прошептал тот же голос, но тревога в нем возросла. Я это почувствовал многократно. — Не спи! Если уснешь, время для тебя остановится. Боюсь, что навсегда…»
«Почему?»
Вместо ответа — молчание, но я чувствовал, что незнакомка, неожиданно ворвавшаяся в мое сознание, «не ушла», а находится там же, где и пребывала до этого..
«Спасибо за совет, — послал ей сигнал я. — Но кто вы?»
Опять же, молчание, и, как движение легкого ветерка, вздох… И всё. Я почувствовал, что она «ушла», исчезла, ее больше не было в моем сознании и. Но ведь она предупредила, и я с трудом, медленно открываю глаза, поворачиваю голову к огромному окну электрички. За ним тут же мелькнул одинокий фонарь, и снова, словно крем для обуви на ботинке, вагон нахально обняла сплошная чернота. Электричка резко рванула вперед вгрызаясь в непроглядную темень, как червь в яблоко..
Я сидел один на сидении вагона несущейся вперед электрички и уже не дремал, а думал, чем же все это может закончиться? Лида как молчала, так и молчит. Ни звука и от дочери, от зятя. Какая-то абракадабра. Понятно, я крепко волнуюсь, ведь нам с Лидой уже не по пятьдесят, да и не по шестьдесят. Всё может случиться в любой момент. Понятно, мы еще крепимся, хорохоримся, но время неумолимо мчит, и с ним мчим и мы. К чему и куда? Да кто ж его знает? Может эта неизвестная бы сказала, но и она как в рот воды набрала, молчит…
Электричка, мчавшая на бешеной скорости, чуть дернулась и начала резво тормозить. За окнами пока ни зги.
Нет, я не трус, но в то же время почему-то не нравится мне всё, что происходило и происходит вокруг. Черт бы побрал всё это непонятное и непонятое…
Я сидел на сидении и обдумывал, что же все-таки произошло со мной после того, как уехала Лида к дочери? Обдумывал и находил много непонятного и даже забавного. Еще бы: этот страшный снег, какого у нас здесь не было уже лет двадцать. А страшное, зверское завывание ветра. Да, он был не меньше пятнадцати, а то и всех двадцати метров в секунду. Такого тоже в наших краях в это время отродясь не было. Если уж на то пошло, вот уже лет двадцать, а, может и больше жили мы с Лидой ровно, без всяких там архиприключений. Хотя мне казалось, что наш дом после уезда Лиды превратился как-то враз и в камнедробилку, и в лесопилку, и в мусоросборник, и в… Да во все, во что можно ему было превратиться…
За окном осторожно мелькнул невесть откуда взявшийся слабый проблеск света. За ним еще один, уже посильнее, и еще. Электричка упрямо тормозила, чтобы остановиться на очередном полустанке. Буквально за минуту или того меньше до остановки, в громкоговорителях вагона, видимо машинист, что-то невнятное пробормотал. Скорее всего он назвал остановку, но какую, я так и не разобрал. И почти сразу же снаружи неожиданно полоснуло резким светом. Таким, что я даже зажмурил глаза. Да, мы подскочили к очередному полустанку.
Остановка была недолгой — не более минуты или и того меньше. И опять электричка вырвалась из-под оков тормозов и полетела в черный тоннель темени.
Снова смежил свои тяжелые веки...
Неужели я мыслю нелогично? Скорее всего, я уже отработал на Земле, и теперь у меня другая цель... Все правильно, на Земле я отучился, отжил и, возможно, теперь мне предстоит определиться, научиться жить и, возможно, сначала учиться в неизвестном далёко. Близко ли, далеко ли, но, наверное, не на Земле... Или, даже на Земле, но в другой параллели или превратившись здесь же, но только в иную субстанцию... Конечно, не хотелось бы. И вообще, сколько лет мне осталось? Да никто и не скажет, поскольку некому сказать. Понятно, что иногда тоска гложет о прожитых не так, как хотелось бы месяцах или годах, особенно в юности, ну и что из этого? То, что и как прожил, не вернешь. Вспять реки не текут, как и жизнь…
Скорость электрички начала увеличиваться, и я почувствовал, как нахально и устрашающе завибрировал пол вагона.
Мысли исподволь накатывали огромной волной, а затем нахально и бесповоротно накрывали и накрывали меня, словно непроницаемым колпаком.
Я так и не написал завещания. А зачем? Пусть потом все разбираются и делят всё без меня. Мне все дороги, и всех я люблю. Да и писать завещание, чувствую, еще рано... Я считаю себя эдаким сильным духом, молодым душой, а в самом деле мой заряд уже, возможно, давно вышел, и я, да простят меня близкие, да простит меня моя любимая жена Лида, я просто стал куском никому ненужного дерьма, почти что трупом. Понятно, не следовало бы о себе так говорить, но разве я не прав? Мой заряд уже почти что вышел, порох почти намок, мозг, опять же, почти высох, кровь то ли сгустилась, то ли разжижилась и больше не греет, как в юности... Скорее всего, так думают обо мне все соседи, знакомые и незнакомые, родственники. Так же, как почти я думаю о нашем старике Константине Константиновиче, хотя и сам по возрасту недалеко от него ушел...
Я уже не открывал глаза: хотел задремать хоть на полчасика. Чего смотреть через окно в непроглядную ледяную темень? Что там увидишь? Одинокий проблеск света иногда. И всё...
Колеса вагона негромко стучали на стыках. Этот стук то убыстрялся, то снова стихал, убаюкивал.
Неожиданно кто-то едва коснулся моего плеча. Может, холодный ветер, который едва дохнул морозцем из открытого во время остановки тамбура?
Приподнял голову, открыл глаза. Передо мной стояла девчушка лет десяти-одиннадцати. Она была в тоненькой курточке, коротенькой темной юбчонке и черных сапожках и вся в снегу. В руках у нее не было ничего. Чем-то она была знакома мне. Но чем, тогда так и не понял.
— Можно рядом с вами сесть? — спросила тоненьким, словно ручеек, чуть дрожащим, может с холода, голоском. Затем девочка чуть улыбнулась кончиками губ, или мне это показалось? — А то везде там так жутко одной!
Я кивнул.
Девочка как-то напряженно, как по натянутой струне, проскочила к сиденью, нерешительно остановилась, взглянула на меня.
— Да садись, садись, — проговорил я, и тут меня словно прошибло молнией.
«Откуда же она появилась?» — подумал я.
Милая девочка аккуратно стряхнула на пол начавший таять на курточке и капюшоне снег, откинула с головы назад капюшон, села и тут же доверительно прижалась теплым комочком ко мне, прикрыла глаза и сразу задремала. Я боялся даже пошевелиться, чтобы невзначай, не дай Бог, не разбудить ее.
...Эти голубые глаза выстиранного после грозового ночного ливня летнего утреннего неба, эта, чуть тронутая приближающейся весной улыбка, эти редкие, блестящие росинки в волосах от растаявшего снега… И еще что-то было в этой девчушке. Что именно, я не мог так сразу сообразить и назвать, поскольку у этого непонятного и пока непонятого мною, названия не было, но все равно у этой девочки было нечто нежное, ласковое, непередаваемо воздушное, феерическое...
Электричка снова стала замедлять ход. Девочка вздрогнула, открыла глаза, не взглянула — опалила, и чуть отодвинулась от меня.
— Это первая или вторая остановка? — вдруг встревожено спросила она.
— После того, как ты села рядом со мной — первая.
Видимо этим я ее тут же успокоил. Она даже обрадовано, что ли, вздохнула.
— Ну, здравствуй, как тебя зовут? — спросил я.
— Здравствуйте, извините, — она еще чуть — чуть отодвинулась от меня, но так и не назвала свое имя.
— И куда же ты едешь в такую пору сама?
— К маме. Мама неожиданно сильно заболела, вот и еду. От бабушки. Папа позвонил, что на нашем полустанке встретит... Да мне и недолго ехать. Всего минут десять или пятнадцать... Ну, двадцать...
— И как это тебя одну отпустила бабушка?
— Больше некому приглядеть за мамой. Папа завтра утром уезжает в командировку... Конечно, мне страшно и жутко одной в этой электричке, но, спасибо вам... Бабушка всегда говорит, что свет не без добрых людей... Бабушка, правда, не пускала, но я настояла на своем. Она не могла поехать, с трудом ходит... Как же я оставлю маму одну, больную... А больше в наш городок ни утром, ни днем электрички нет — только эта. Вот и еду...
Во мне тут же вспыхнула буря негодования: отпустить саму такую девчушечку на последнюю электричку. Да мало ли что может случиться с ней в дороге? В эту пору и взрослому опасно ездить... И отец, видно «с приветом»... Или не мог приехать за ней? Может так плохо с ее мамой... Я бы никогда не позволил такого. Ни при каких обстоятельствах...
«Всё, — подумал я, — если отец ее не встретит, тоже встану и отведу домой. А сам... Да что со мной станется, а если и станется, так мне уже годков-годков оттикало...»
Вдруг что-то прошелестело в динамиках и электричка начала торможение. Спустя минуту она медленно подкатила к очередному пустому, заснеженному полустанку. Да нет, не пустому. У фонаря стояла не старая и не молодая фигура мужчины, в котором моя девчушечка сразу узнала отца...
— А вон и папа стоит, ждет меня, — радостно протараторила она, проскакивая в тамбур. Затем повернулась, снова обожгла меня голубизной своего взгляда, улыбнулась и бросила: «Спасибо вам», и выскочила из электрички.
Постояв с полминуты, электричка начала торопливо набирать скорость, чтобы догнать убегающие вперед рельсы, или же ее подпирал какой-то фирменный либо скорый поезд. А, может, и… литерный... Я еще успел увидеть в окно, как «моя» девчушечка подбежала к отцу и обняла... «Ну и, слава Богу, — подумал я. — Ее встретил отец. А я снова один... Жаль, что она так и не сказала, как ее зовут. Да как бы ни звали, она — прелесть, Фея...