СЦЕНА ПЕРВАЯ
(Изба. Большой стол у окна. Старые стулья. Высокая русская печь. В углу икона со свечкой. На стене старые фотографии. Воскресенье. Обеденный час. За столом Фекла и Иван Дмитриевич Устинья и Василий Николаевич, Екатерина Дмитриевна (Бабушка), Учитель. Играют в домино.)
Екатерина Дмитриевна. Что-то Лидочка задерживается. Сил уже нет разлуку терпеть. Как же я по ней соскучилась! Словами не рассказать…
Василий Николаевич. Скоро приедет твоя Лидуся! Потерпи немного! А ты, Ваня, не мухлюй, я тебя насквозь вижу! Даром, думаешь, 12 лет на Северном флоте прослужил? Ух, и поиграли мы там, ночи длинные надо же как-то избыть! То есть там, что день, что ночь, все едино. Суровые места! Нервы надо иметь, как канат, крепкие, а иначе не выдержишь…
А ты чем занимался тут в колхозе? А ну-ка, доложи! Перед девками "а-ха-ха"? "У-ху-хе"?
Иван Дмитриевич. Мели, Емеля! Мне-то играть некогда было. Я бригадиром служил, а это, знаешь, не баран чихнул. План — штука серьезная. Особенно в наше время. Тогда не до шуток было. Рыба!
Василий Николаевич. Не зевай, учитель! Не играешь, о своем думаешь! Так нельзя. В жизни самое главное уметь определиться. Ты где: на корме или на носу, здесь с нами али в другом каком месте?
Учитель. Извини, дядя Вася. Виноват! Задумался!
(Появляется Устинья с подносом, уставленным тарелками с супом. Она помогала Бабушке готовить, а сейчас обслуживает гостей.)
Устинья. Мальчики, заканчивайте играть, прошу к столу!
Василий Николаевич. Ах, Устинья, Устинья! Всю жизнь ты у меня, как флаг на мачте. Да кто ж не бросит все на свете ради твоего обеда!
Устинья. Говорун ты мой, говорун… Как же у тебя быстро настроение меняется. Только вчера еще была «петлей на шее», а сегодня уже флагом стала?
Василий Николаевич. Нет, вчерашняя петля эта случайно с языка сорвалась, глупое слово. Слушай, Устя, не могу никак в толк взять, как это люди расходятся? Жили-жили, вместе ели, спали, пили, и вдруг чужие? Что-то здесь не так, ребята… Распущенность всему причиной! Все счастья только для себя хотят, а на деле-то получается ни себе, ни другим!
Устинья. Правильно говоришь, Ваня. Только не все молодые такие. Вот Лидочка моя! Она же вся изнутри светится! Сколько в нее добра природой заложено! Хоть бы приезжала поскорее. Она в дом, как солнце, входит.
Иван Дмитриевич. Н-да, девка, конечно, загляденье. И кому такое сокровище достанется? Будет ли ценить, беречь?
(Распахивается дверь. Вбегает Лида.)
Лида. Бабушка, здравствуй! Привет, земляки!
Бабушка. Лидочка, голубушка, дитятко мое ненаглядное! Как неожиданно-то! Дай обниму тебя, внученька моя драгоценная! А мы, сейчас только, о тебе говорили! Прямо как чувствовала, что ты рядом, на подходе уже!
(Лида обходит всех. Женщин целует, с мужчинами здоровается за руку.)
Лида. Как вы тут без меня? Скучали?
Фекла. Ох, и скучали. Без тебя и Зорька наша, и другие коровы доиться не хотят, без Лиды им и клевер не сладок! Никто с ними так ласково, как ты, Лидушка, говорить не умеет.
Устинья. А тебе как живется в городе? Как учеба?
Лида. Все в порядке. Закончила год всего с одной четверкой, по методике. Не сошлись мы характерами с преподавательницей.
«Веселая ты слишком для моего предмета», — так она мне сказала.
Бабушка. Четверка — тоже оценка хорошая! Садись к столу, голубушка, угощу тебя сырниками…
Лида. Спасибо, бабушка, я не голодна, на вокзале перекусила.
Бабушка. Там ты перекусила, а дома поешь, как следует, порадуй бабушку!
(Лида садится за стол на свободный стул между Иваном Дмитриевичем и Василием Николаевичем.)
Василий Николаевич. Ну-ка, Лидок, расскажи ты нам, как у тебя того, с женихами дело обстоит, на берегах могучего Амура?
Лида. Пока негусто, дядя Вася!
Василий Николаевич. Что же, и в городе подходящих женихов нет совсем?
Лида. Хороших много, только сердце мое никому пока не открывается.
Бабушка. Жаль, внученька! Мне так хочется на твоей свадьбе попировать, а там можно и…
Лида. Рано, рано тебе, бабушка, так говорить. Жизни в тебе больше, чем в иной молодой!
(Пауза. Едят из глубоких тарелок горячий дымящийся борщ. Лида ест сырники. За окном тявкает собака.
Хлопает дверь в сенях. Входит Хмарыч, высокий худой парень. Лицо узкое, вытянутое, смотрит исподлобья, сбычившись, глаза глубоко посажены, взгляд пристальный. Улыбается ртом, а не глазами, словно скалит зубы.
На нем узкие брюки, рубашка, заправлена, широкий ремень с тяжелой пряжкой.)
Хмарыч. Здорово, дяревня! Ну, чего насупились? Не рады? А что это за баба у вас? Эй, красотка, ты чья? Ничья? Значит, моей будешь? Ишь, надулась! Не любишь правды? А я знаю, что говорю! Слов на ветер не бросаю.
Бабушка. Ты, Боря, мою внучку не смущай. Вон всю в краску вогнал! Зарделась, как маков цвет!
Лида. Ничего я не смущаюсь. Охота ему глупости болтать, пусть болтает.
Хмарыч. Глупости? Вот дам тебе пару лещей! — Научу, как мужчину уважать надо!
Учитель. Девушке не угрожайте!
(Учитель встает, поправляет очки, потом снова садится.)
Хмарыч. Заткнись, ученая крыса. Тебе слова не давали. Давно собираюсь тебя об стенку размазать, рожа интеллигентская, только руки марать не хочу. Получишь ты свое! Погоди! (Пауза. Молчание.)
Хмарыч. Забыл из-за вас, зачем пришел. За тобой, Фекла. бутылка! Ты, Катерина, мне яичек приготовь, куры у тебя хорошие, яйца вкусные. А вам, мужики, задание такое: картошки мне накопать и рыбы в реке наловить! Вопросы есть?
Устинья. Хмарыч, Хмарыч, грех на тебе, что ты стариков обираешь. Креста на тебе нет. Шел бы работать. Чего свою картошку не садишь? Здоровый же парень!
Хмарыч. А я, бабка, потому и не сею, что здоровый. Я с вас дань собираю, по праву сильного. Вот Чингиз-хан обложил Русь данью, и двести пятьдесят лет платили, и еще рады были, что не всех вырезал. Так что вы должны благодарить меня, а не рожи тут кривить. Кормите меня! Это большая честь. Осознайте же это, наконец! Да и много ли беру? На прокорм да на выпивку, ничего лишнего. Ну, хватит об этом! Чтобы к ужину все было у меня. А то спалю вас всех к чертям собачьим. Надоели, дураки, деревня навозная.
(Выходит, хлопнув дверью.
Пауза. Женщины молчат, смотрят друг на друга. Старики опустили головы, глядят в пол.)
Лида: Как вы терпите такое чудовище? В городе такого давно уже посадили бы! Милиция у вас хоть иногда бывает?
Иван Дмитриевич. Да заезжает один в форме. С Хмарычем бутылку разопьет и дальше на трубе мчится.
Лида. На чем?
Иван Дмитриевич. На мотоцикле! Дымит больно, вот мы и говорим: «на трубе».
(Василий Николаевич поднимается со стула, словно решившись на что-то.)
Василий Николаевич. Эх, будь я лет на двадцать моложе, я бы…
Устинья. (насмешливо) Если бы юность умела, если бы старость могла…
Фекла. Ладно, соберу ему огурчиков, может, опохмелится, закусит, так добрее будет?
Лида. Ничего, ничего ему не давайте! Он же грабит вас, обирает! Эксплуатирует бессовестно да еще теории свои фашистские излагает!
СЦЕНА ВТОРАЯ
Хмарыч.
Лида.
(Вечер. Пастух гонит коров с поля. Женщины встречают их возле домов. Улеглась пыль. На траве блестит роса. Лида и Хмарыч случайно встретились у колодца. Хмарыч под хмельком. Повеселел, глядит прямо, перестал бычиться. Он, в самом деле, лучше, когда навеселе: добрее, почти гуманист.)
Хмарыч. Что, невестушка, по воду пришла?
Лида. А вам что за дело?
Хмарыч. Мне до всего дело, особенно, если тебя касается.
Лида. Уж не влюбились ли?
Хмарыч. Правду хочешь? Сам не знаю. Приглянулась ты мне сразу, как только увидел тебя в избе. Ты, Лида, не думай так: зверь он такой невоспитанный, тунеядец, всех обирает, сжечь грозится! Я не всегда таким был. И у меня была мать. И я к юбке льнул. И я людям верил. Вот когда один остался, тогда и началась жизнь без прикрас. Возненавидел я тогда людей. Всех!
Лида. Отчего же?
Разве хороших нет*
Хмарыч. Хорошие, плохие, какая разница! В каждой душе — черт живет: в ком больше, в ком меньше… И во мне он есть! Я его очень даже ощущаю! Как, где, когда вырвется он на волю, сам того не ведаю, но, если выпрыгнет, и натворит же он тогда дел! Я меры ни в чем не знаю!
Лида. Что-то опять вы в философию ударились. Это вас всегда так после дармового ужина разбирает?
Хмарыч. Да, когда сыт, порассуждать, поумничать хочется. А здесь, в глуши, и словом-то умным перекинуться не с кем! Да ты никак смеешься надо мной? Не надо! Не буди зверя. Ты человека буди, если сама человек.
(Хмарыч подходит к Лиде почти вплотную, пристально смотрит в глаза.)
Хмарыч. Слушай, молодая, ты наверно, танцевать любишь? Позволь пригласить на коровий вальс.
(Берет Лиду за руку и нежно притягивает к себе. Делает с ней несколько шагов в вальсе. Девушка вырывается и отбегает в сторону.
Щеки ее пылают.)
Лида. Ну, хватит дурака валять. И нахал же вы! Делать вам, что ли, нечего?
(Лида говорит скороговоркой, не глядя на Хмарыча.)
Хмарыч. Не любишь, значит? Ну, ладно, еще не вечер! И танцы не только сегодня! Потом полюбишь!
(Хмарыч ухмыляется, пожимает плечами и уходит прочь упругой походкой сильного человека.)
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Лида и Бабушка.
(Вечер. Смеркается. Громко стучат ходики. У печки мурлычет кот. Сквозь задернутые занавески светит луна.)
Лида. Бабушка, а я сегодня еще раз говорила с этим Борей.
Бабушка. Что за Боря?
Лида. А вы его тут Хмарычем зовете! Знаешь, бабушка, он не такой уж плохой. Видно, у него была очень тяжелая жизнь.
Бабушка. Ох, внученька, держись от него подальше. Послушай бабушку.
Зубы заговаривать — они все мастаки! Нет, Лидочка, чтобы человека узнать, надо с ним пуд соли съесть… И все равно не узнаешь!
Лида. Бабушка, а у тебя в душе есть дьявол?
Бабушка. Ой, Лидочка, Господь с тобой, что ж ты такое говоришь несуразное? Дай перекрещу тебя, чтобы дурь из головы вытряхнуть…
Лида. Бабушка, не обижайтесь. Нет на свете никакого дьявола. Я, по крайней мере, в него не верю. Зато людей с богатой фантазией хоть отбавляй! Они-то и выдумывают несуразное, как дети…
Бабушка. Но если уж придумывать что-то, так хорошее, а не плохое. Дряни всякой и без выдумки хватает! Давай-ка лучше спать, Лидочка.
Утро вечера мудренее!
Лида. Спокойной ночи, бабушка!
Бабушка. Спокойной ночи, Лидочка!
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Хмарыч с приятелем Андреем.
Андрей. Ты, Хмарыч, брось охмурять Лидку. Наши старики тебя за нее в порошок сотрут!
Хмарыч. А ты, Дрюх, не пугай. Я уже пуганый. Жил я, как ты знаешь, в Азии, строили мы завод по переработке фосфатов. Было дело: погулял там с одной кобылкой. А она мне и выдает:
«У меня десять братьев, из них только один для тебя не опасен, потому что известный ученый и баранов не режет, зато остальные люди простые: режут и баранов, и не баранов тоже, при необходимости. Ты, говорит, на мне немножко женился, теперь женись по-настоящему, а то братья выпотрошат тебя, как большого белого барана».
«Ну, спасибо, что предупредила!», говорю. «Жди сватов».
А сам купил билет и махнул в родные места. Так и разошелся с Азией, еще не женившись…
Ну, а с Лидой… Кончится, наверно, тем же… Сойдемся, разойдемся… Я с бабами по-другому не умею. А может, я душевный вампир? Сейчас про вампиров любят показывать! Значит, актуально! . Много их, среди нас бродит! Вот и я не отстаю! Залезу в душу, все там высмотрю, пойму… И так скучно мне делается, брат, — передать не могу. И лечу я к другому сердцу, как мотылек к костру, и прошу его: «Согрей меня, холодно мне!» А согреться — никак не получается! Не могу. И чем дальше, тем холоднее и скучнее мне.
Андрей. Потому что неприкаянный ты, Боря. Женись, женись, Хмарыч! Ты ведь себя ищешь, а не женщину. Уйти от дурного в себе — не умешь! Проканителишься так, таким вот глупым образом, пока песок не посыплется… Кому ты будешь нужен тогда с твоим холодом? Хватит ерундой заниматься. Вот и в чужих краях наследить успел, и сюда приехал, а что, легче тебе стало? Женись! Попробуй! Хуже не будет! А не понравится, ну, что ж, держать за хвост никто не станет, уйдешь.
Хмарыч. Ладно, агитатор! Зза совет, конечно, спасибо, подумаю. А сейчас пойдем, навестим пенсионеров. Может, еще чего пожрать подкинут!
Андрей. Нет, иди один! Не нравится мне, что у стариков берешь!
Хмарыч. Не нравится? Ну и дурак! В природе все кого-нибудь обирают, или, того хуже, едят. Надо быть ближе к природе, у нее аппетиту учиться! Понял, шляпа? Ну, покедова!
СЦЕНА ПЯТАЯ
Хмарыч,
Иван Дмитриевич,
Устинья.
Хмарыч. Здорово, дед! Все ползаешь? Старый ты стал, видно, помирать пора!
Иван Дмитриевич Не тебе решать, кому жить, кому помирать! Ты еще на Бога не выучился. И на человека тоже!
Хмарыч. Ладно, дед, не серчай! Это у меня так, нечаянно вырвалось. Лучше скажи, чего ты мне на ужин приготовил?
Устинья. И не стыдно тебе? Когда у стариков побираться перестанешь?
Не совестно чужое есть? Как только в глотку лезет!
Хмарыч. Э, тетя, люди все разные. У меня глотка широкая, в мою все влезет. Да и что у вас тут взять можно? Картошку и то вырастить не умеете. Вот то ли дело в Ферганской долине: оглоблю в землю воткни, полей, назавтра телега вырастет! Это, я понимаю, климат! Ну, так как с ужином будет, а, дядя Ваня?
Иван Дмитриевич. Вот картошка, вот огурцы, бери все, если совести нет.
Хмарыч. Ты чего бурчишь, старый хрыч? Я ведь и рассердиться могу! Ты моего гнева еще не знаешь.
Иван Дмитриевич. А плевать мне на твой гнев. Я всю жизнь работал, куска хлеба чужого не взял, и не тебе меня пугать, сопл; эдакое!
(Хмарыч подскакивает к дяде Ване, бьет по щеке. Старик стоит неподвижно, опустив голову, потом смотрит Хмарычу в глаза.
По щекам его катятся слезы.)
Иван Дмитриевич. Ты кого ударил, гад?
Хмарыч. Кого, кого, тебя!
Иван Дмитриевич. Ты бригадира ударил! Заслуженного человека. Подонок! Креста на тебе нет!
(Хмарыч машет рукой. Уходит.)
СЦЕНА ШЕСТАЯ
(Вечер.
Хмарыч и Лида случайно встретились у клуба.)
Хмарыч. Ну что, Лида, пойдешь за меня? Говорят, мне жениться надо, детство из себя вытряхнуть, как воду из сапог!
(Лида смотрит в сторону, думает о своем. Потом говорит тихо)
Лида. Ну, а если выйду за тебя, так и будешь у стариков продукты вымогать или все-таки работать пойдешь?
Хмарыч. Ради тебя пойду!
Лида. А ты не ради меня, а ради себя попробуй. И еще скажи... Ты зачем сегодня дядю Ваню ударил?
Хмарыч. Я же тебе говорил про дьявола? Любит он меня, видать, всегда поблизости кружит! Виноват, не надо было старика трогать. Лида, я с тобой другим стану, честное слово! Вот в глаза тебе гляну, и сразу хорошим хочется быть, никого не лупить, о гадком забыть, про себя тоже забыть… Такого со мной никогда еще не бывало! Поверь мне!
Лида. Не верю! О человеке по делам судят, не по словам. Хорошо говорить мы теперь все умеем. А что прикажешь о твоих поступках думать?
Нет, Боря, я, может, за последнего пьяницу пойду, если уверена буду: на старика руку не подымет, не СМОЖЕТ!
(Хмарыч молча смотрит на Лиду,
поворачивается, уходит.)
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Хмарыч, потом Василий Николаевич,
Иван Дмитриевич
и очень незаметный Учитель
(Ярко светит луна. На тропу вдоль заборов ложится длинная тень домов. Хмарыч медленно идет по ночной деревне. Вдруг из-за куста кто-то бросается ему под ноги. Хмарыч падает. Из тени вырастают Василий Николаевич и Иван Дмитриевич. Иван бросает на лежащего Хмарыча невод. Тот барахтается, пытается стряхнуть сеть, запутывается все больше и больше. Ругается не совсем прилично. Дядя Вася падает ему на ноги и ловко связывает их морским узлом.)
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
(Сельский сход.)
(День. Ярко светит солнце. У здания сельсовета знакомые и незнакомые нам лица. Учитель зачитывает бумагу собственного сочинения:
«За терроризм в местном масштабе, поборы, побои и другие антиобщественные проявления общее собрание постановляет выдворить Бориса Хмарычева из деревни Озеры с передачей его капитану Буракову для возбуждения уголовного дела».
Связанного Хмарыча волокут в глубь сцены и закидывают в коляску мотоцикла, милиционер заводит мотор. Хмарыч приподымается на локтях и смотрит на Лиду.)
Хмарыч. Так и не получилось у меня стать хорошим! Будь счастлива, красивая, ты этого заслуживаешь. Да вот еще что: не выходи замуж за учителя: он драться не умеет. Разве это дело, под ноги, как собака, кидаться? Он еще хуже меня! (Хмарыч, кривит губы, пытается усмехнуться.
Смотрит исподлобья на Лиду.
Лида отвернулась от него, по ее щекам катятся слезы.)
Хмарыч. Прощай, родная деревня, прощайте, земляки!
(Люди молчат. Врать они не умеют, и «до свидания!» Борис Хмарычев от них уже никогда не дождется.
Рев мотора за сценой делается все тише и, наконец, стихает совсем.)
Конец