- Ничё-о себе! - возмутился Жужелица и направил ствол автомата на светившиеся в темноте два окна на верхнем этаже. - Тормозни-ка! - крикнул он водителю с заднего сидения военного джипа, на котором мы патрулировали город во время комендантского час.
Когда автомобиль остановился, Жужелица встал, поставил для удобства ногу на верх дверцы и выстрелил несколькими очередями - двумя короткими и третьей длинной. Зазвенели разбитые стёкла и с шумом упали вниз, на тротуар, но в лампу пули не попали, и жильцы квартиры не бросились в страхе выключать свет. Наоборот, свет продолжал гореть, несмотря ни на что; зашевелились шторы в тёмных окнах соседних квартир.
- Хренась!? - посмотрел на меня Жужелица с удивлением. - Они любят погорячее?
- Не торопись, - сказал ему я, - ситуации всякие бывают.
- Ситуации? - ещё больше удивился Жужелица. - Ща порешаем ситуацию. Пошли! - и он спрыгнул на землю.
- Ситуация, - настаивал я, - может быть такое, что одинокий человек включил свет, а потом умер. Ты такое не допускаешь?
- Я всё допускаю, но есть закон, и закон все обязаны соблюдать. Дай одному послабление, живому или мёртвому, и все захотят. Всё это мы проходили и ничего хорошего. Да будь там хоть моя мать, я и её не пощажу.
Жужелица светил фонариком, поднимаясь по тёмной лестнице, я шёл за ним, ориентируясь по жёлтому подрагивающему пятну света впереди.
Мы несколько раз позвонили в электрический звонок, но никто нам не открыл, и чуткое ухо Жужелицы не услышало никакого движения в квартире.
- Молчок за дверью, - сказал я ему, - я же говорю, ситуации бывают разные.
- Ты не понимаешь, - зашептал, но очень эмоционально, Жужелица, - порядок необходим в городе - это настолько тонко, что в любую минуту порвётся. И поэтому я главный в патруле, а ты - нет, потому что склонен допускать нарушения.
Я не обиделся на его слова. Для Жужелицы, его положение, верх мечтаний и карьеры, к большему он не стремится и придаёт такое значение своему статусу.
Вместо того, чтобы отвечать Жужелице, я ударил ногой по двери, в то место, где был замок, в ней что-то хрустнуло. Я ударил ещё несколько раз, и дверь распахнулась. Жужелица не ожидал от меня этого и ненадолго притих, умерив свой командирский пыл.
Квартира состояла из одной комнаты и крошечной кухни. Свет горел всюду, даже в совмещённой с туалетом ванной. В комнате, на диване, мы нашли пожилую женщину, она лежала в пальто, в платке на голове и смотрела помертвевшими глазами на потолок. Я подошёл и закрыл ей глаза.
- Видишь, - сказал я Жужелице, - смерть вне твоего закона, у неё свой порядок.
Он позвонил, как полагалось по инструкции, куда надо, потом недолго постоял молча, опустив руку с телефонной трубкой, а затем решительно выключил свет в комнате, потом на кухне, в ванной с туалетом и в прихожей, включил свой фонарик и сказал:
- Двигаем.
Я вышел следом за ним, чувствуя рукой холод металлической штукенции, которую взял себе незаметно в квартире и положил в правый карман, и ещё подумал о Жужелице: «Весь этот тонкий порядок держится на подобных слепцах, но как только у них откроются глаза, наступит хаос».
Штукенция напомнила мне мирную жизнь, по которой я вдруг затосковал. У женщин она пользовалась популярностью; похожая была у моей сестры и точно такая же у матери. Мужчины тоже развлекались, но реже (у нас были свои причины). Секрет её заключался в том, что «мозги», которые придумали инженеры из микросхем и датчиков умели угадывать, что человеку хочется слышать. С этой штукой можно было разговаривать. Сначала она молчала и только слушала, её вешали на шею, как кулон, и никто не знал, когда штукенция заговорит в ответ. Она, конечно, молчала не годами, но долго. Однажды случайно я слышал, как мать по телефону жаловалась врачу, что штука молчит. Она рассказывала ему, что делится самым сокровенным, а всё как в пустоту, и пустоту называла чёрной и бессердечной. Врач её успокаивал на другом конце провода, но я не слышал, какие слова он говорил в ответ. Я знал, что штуковина не сразу стала доступна всем и её поначалу продавали только по рецепту.
Мне тогда казалось, что мать и сестра занимаются самообманом, что каждому из нас необходим голос, который бы говорил нам не то, что мы хотим услышать, а скорее горькую правду, что-то очень нелицеприятное. Теперь я думаю иначе.
Назвали это устройство «stecker», не мы - инженеры. Но у нас это название не прижилось, все его называли «кулоном». Возможно, первые пользователи думали, что штекер вставляют в гнездо, а гнездо, получалось, мы и не соглашались с этим.
Про «кулон» думаешь, что он не вытягивает из тебя мысли, а, наоборот, ты от него многого хочешь. Как будто посылаешь через него сигналы. И соединяешься с целым. Не висишь, как одинокая планета в пустоте, разговаривая с молчаливой бездной, а один из множества в бесконечном разнообразии голосов.
Отрывок из сборника "Снег или соло, мой друг"
https://ridero.ru/books/sneg/