Мы сидели с моей школьной подружкой Маринкой во дворе на качелях и дрыгали ногами. Это вообще очень полезно- дрыгать ногами весной, за несколько дней до выпускных. Качели скрипели, как … здесь хорошо бы написать "как несмазанная телега", но я ни разу не слышала, как скрипят телеги, поэтому такое сравнение будет литературным, но не жизненным. Мои качели скрипели, как скрипят ступеньки на даче в Сестрорецке, куда меня вывозили на каникулы, потому что хорошая еврейская девочка из очень приличной еврейской семьи не должна проводить жаркое лето в городе. И не важно, что жары то той в Ленинграде было c гулькин клюв, а всё, что не клюв, превращалось в дождь и лужи. Главное, что уже в конце мая начинался великий переезд. Не такой, конечно, грандиозный, как исход евреев из Египта, но по значимости для нашей семьи очень похожий на него. Теперь то я понимаю, что это гены Моисея говорили в моих бабушке и дедушке, когда они начинали паковать в коробки специальные дачные тарелки, ещё красивые, но уже сколотые местами, и заказывали перевозку. Перевозка, огромный грузовик со странными мужиками, плохо соображающими, утро сейчас или вечер, и что от них хочет моя бабушка, забивалась до отказа всем нашим летним шмотьем, и мы ехали в Сестрорецк на дачу дышать свежим воздухом, которого в Ленинграде как бы не существовало в принципе.
Дача была не местом отдыха, а стилем жизни, неторопливо-размеренным, с дневным сном на прохладной веранде, с гречневой кашей по утрам, с малиной из леса, который начинался сразу после калитки. Водопровода в доме не было, и за водой мы ходили к колонке, а это было целым процессом. Я бы даже сказала не процессом, а действом, потому что там можно было встретить соседей и узнать последние дачные новости, обсудить их, по-быстрому порешать все мировые проблемы и посплетничать между делом, а как же иначе?! Вода в ведро наливалась под завязку, но по дороге расплёскивалась, конечно, наполовину, потому что из дачи доносился такой запах оладушек, что домой нужно было только бежать, обливаясь по дороге колодезной водой и слюнями. Какие это были оладушки… И слово-то какое- олаааадушки. Это же не панкейки какие-то империалистические, а оладушки-где были- у бабушки. Это же чудо, что за красота была! Сейчас ведь как? Яйцо- мука- кефир и бездарный пекарский порошок. Одна чайная ложка. Просто, банально и скучно. А тогда… Ах! Сода "на кончике ножа" гасилась уксусом. Сода на кончике ножа была изысканно-капризной, понимая, что только от неё будет зависеть, станет оладушек произведением искусства или превратится в заурядный и плоский, как камбала, блин. И тогда на соду- недотрогу наливался капельками уксус, гасил её своенравный характер, превращаясь от удовольствия и страсти в воздушную пену.
Дача! Это же был не просто какой- то дом за городом… На этой даче было крыльцо! И на нем проходила вся летняя жизнь. На крыльце можно было сидеть, отгоняя веточкой комаров. Комары ещё не знали, что когда-нибудь изобретут репелленты (какое красивое слово! Репелленты!), кружились над нами и пели от удовольствия, путая ми-бемоль и ре-диез. На крыльце можно было перебирать малину, мыть посуду в зеленом тазике и слушать, как дедушка вслух читает газету, а по радио рассказывают про вести с полей. Там, на этих полях, какие-то героические люди засевали озимые, пахали гектары и доили надои. Я не знала, что такое озимые, и они мне представлялись большими цветами, которые расцветут зимой, если эти героические люди успеют их посеять летом.
Ступеньки на нашем крыльце наверняка где-то на своих ступенчатых курсах получили достойное психологическое образование, потому что скрипели подо всеми по-разному. Когда на крыльцо поднимался дедушка, они скрипели медленно и солидно, когда по ним шла бабушка- они замирали в уважении и молчаливом трепете, а когда я бегала по ним туда- сюда, ступеньки пищали от возмущения:" Что за девчонка такая несносная, всё не угомонится никак!"
Качели, на которых мы с Маринкой болтали ногами, поскрипывали удивленно, не понимая, что на них забыли две юные девицы, а мы решали, что будем делать после школы. "Я буду поступать в инженерно- экономический", - произнесла задумчиво Маринка. "А я – в инженерно- строительный, пошли туда со мной? Начало одинаковое, а что там в конце, строительный или экономический, какая разница?"- сказала я. Так мы оказались в одном институте.
Прошло несколько лет, и на последнем, пятом курсе, когда лекций уже никаких, а дипломный проект можно написать за пару ночей, когда снег уже пахнет корюшкой, и особенно отчаянные ленинградские красотки не боятся выйти на улицу в туфельках и не замёрзнуть, когда уже хочется превратиться из куколки в бабочку и полетать над Марсовым полем, ко мне завалилась Маринка и с восторгом сообщила, что у неё есть два пригласительных на танцы в военное училище. А это было круто! Не так, конечно, круто, как первый бал Наташи Ростовой, но так же волнующе. И мы начали готовиться к этому ответственному мероприятию, обсуждая, что бы такое красивое надеть на танцульки. Но за неделю до бала мне позвонил мой институтский друг и пригласил меня на свадьбу. Было бы странно, с моим еврейским счастьем, если бы его свадьба не совпала с танцами в военном училище! Это был ужас. Практически катастрофа. Хотелось пойти и на свадьбу, и на танцы одновременно, и я превратилась в буриданова осла, а точнее, в ослицу, которая стояла между двумя охапками сена и вот- вот должна была сдохнуть от голода, так и не решив, какое сено вкуснее. "Мама, куда?????" - завопила я. "Конечно, на свадьбу!"- резонно ответила мне мама. "Но почему?????"- огорчилась я. "Потому что еврейская свадьба всегда лучше танцев в военном училище".
Это был аргумент, возразить было практически нечем, как я не старалась что-нибудь придумать, и танцы накрылись медным тазом, а на свадьбе я познакомилась с Яшкой, но это совсем другая история....
Хайфа, июль 2019