Коллеги пригласили для беседы на дубненское ТВ, прислали вопросы. Не долго думая, написал ответы. Памятуя о том, что хороший экспромт получается тогда, когда он тщательно подготовлен. Для короткого варианта и подлиннее. И недавно, роясь в архивах, нашел эти «домашние заготовки»…
У кого из известных всему миру ученых вы хотели бы взять интервью?
– Хороший вопрос! А главное, первый. Так сходу и ответить трудно… Может, мы его перенесем на потом, тогда и имена всплывут в памяти? Считайте, что за мной будет один выстрел, как в биатлоне… Только вы меня проконтролируйте – не как ведущая, а как судья на трассе…
Согласны ли вы с тем, что бумага все стерпит?
– А вы? Нет, на такую провокацию не поддамся. Бумага да, а тот, кто пишет на ней? Кто читает? Помните, в фильме «Доживем до понедельника» Тихонов, играющий роль учителя, говорит: на одном и том же листе бумаги можно написать «Я помню чудное мгновенье», а можно настрочить жалобу на соседа. Предпочитаю чудные мгновенья!
Кроме профессионализма, какие качества вы цените в коллегах?
– Умение работать в команде. Самостоятельность. Сосредоточенность. Юмор. И все, что в входит в широкое понятие профессионализма…
А что не позволительно?
– Отвечу словами поэта: ничто не должно быть посредственно – от зданий и до галош! Посредственность неестественна, как неестественна ложь!
Какую литературу вы предпочитаете сами читать в свободное время? –
– Мемуарную: года к суровой прозе клонят… Благо, сейчас выходит очень много интересного. Часто читаю во вторую очередь после жены, а потом вместе обсуждаем.
Три вещи, которые вы хотели бы взять с собой на необитаемый остров…
– Если кроме еды и питья… Учебник английского, «Улисса» Джойса – может, хоть там осилю? избранное Паустовского.
Что вы цените в жизни больше всего?
– Общение с природой. Весной, иногда вместе с внуком, «кругосветка» по берегам Волги и Дубны, поздней осенью, по первому морозцу, маршрут Волдынь – Ситмеш ¬– Прислон – дача в Сатурне, чай… Летом дача, походы за грибами в районе Борков. Там все леса уже давно известны. Теплые отношения с близкими мне людьми. Заряжаюсь от жены, дочери, внука и внучки. И конечно от друзей.
С чего вы обычно начинаете интервью?
– С вопросов.
Если коротко, журналист – это….
– Судьба…
Из детства, проведенного здесь же, на Большой Волге, что вспоминается, прежде всего? (Какие люди и как тогда жили)
Деревья казались большими. Тротуары были замощены досками. Отец работал на почте и однажды в каникулы я заработал что-то около рубля, доставляя на велосипеде телеграммы. Благодарные адресаты одаривали пацана яблоками. Клуб был центром общения. Наша вторая школа ставила там концерты. Настя Морозова прекрасно пела, у нее был очень красивый голос. Могла бы стать очень хорошей певицей. А я был конферансье и, поскольку подражал дикции и интонациям очень известного советского диктора, меня даже прозвали «наш Левитан». Но диктором так и не стал… Концерты собирали полный клуб. Отец брал меня иногда на спектакли Кимрского драмтеатра, который довольно часто приезжал на БВ. А еще была Библиотека, в которой самые интересные книжки оказывались донельзя растрепанными и зачитанными.
Поселок моего детства утопал в садах, на месте которых стоят сейчас многоэтажные дома. Заросшие травой канавки и тропинки вдоль заборов, неожиданные их тупички и повороты, да и сами эти улочки: Базарная, Лесная, Речная, Луговая, Садовая, Тихий переулок, – уже давно не существуют, погребенные под каменными и бетонными монстрами.
Какие люди? Самые разные. Поселковая наша интеллигенция: Оноприенко, Писняченко, работавшие в ВРГС, супруги Кингсепп, Сергей Дмитриевич – главврач больницы водников, и Нина Кузьминична, педиатр, которая знала по именам всех своих маленьких пациентов. Сергей Дмитриевич Кондратьев, рентгенолог и автор заметок фенолога в местной газете.
Помню, как в праздники или в любой погожий летний выходной на лужайке напротив ВОХРы накрывались белыми скатертями длинные столы и мы вместе с родителями пировали на природе. Детвора пила самое вкусное в мире ситро, а родители свои взрослые напитки… Хорошие заметки о той Большой Волге, только уже во времена более поздние, написал Сергей Гор. Еще был и дебаркадер с буфетом на втором этаже, окна были открыты, и за тюлевыми занавесками открывалась широкая волжская акватория…
Мы жили в окружении вещей и предметов, дошедших до нас со времен строительства канала. Большую Волгу нет-нет да и назовут по старой памяти поселком водников, хотя давно уже и "Тензор" и "Атолл" размазали прежний большеволжский колорит новыми урбанистическими красками... Сегодняшние мальчишки, наверное, не знают, что такое "бушовка" – а мы, дождавшись начала опорожнения камеры шлюза, с замиранием сердца прыгали со стенки в кипящую белой пеной стремнину, и течением несло нас далеко-далеко... Мимо "бычков", почти до самого маячка на правом берегу Волги. Когда-то от этого маячка можно было переправиться на лодке на ту сторону. У его подножия был очень глубокий бетонный колодец, на дне которого зимний лед долеживал до теплых июньских дней. В "ванночке", или "аппендиците" – искусственной бухточке у нижнего бьефа шлюза мы подолгу сидели с удочками, и однажды на мой крючок даже попался небольшой налим. Тогда по мостику на воротах шлюза можно было перейти на ту сторону канала, а там, поверху, добраться пешком до "тридцатки" – этот путь был немного короче.
Дроздовский парк, примыкающий к шлюзу, остался этим неофициальным названием в городской топонимике благодаря человеку, который посадил здесь все эти деревья, чьи кроны вознеслись так высоко, что за ними уже не видны крутые земляные валы, насыпанные в далекие тридцатые годы строителями из Дмитлага.
Своим учителем вы часто называете редактора Светлану Кабанову. А какой была ваша первая встреча? Кто еще оказал на вас влияние?
Меня она впервые увидела, кажется, на том самом городском конкурсе чтецов, где я семиклассником читал Гюго. Очевидно, судьбе было угодно, чтобы это пока одностороннее знакомство переросло в нечто большее: сначала будет театральная студия, потом – на долгие годы – редакция. В студии, куда я пришел вместе с друзьями, нас оказалось много, и всем досталось поровну и тепла и света…
Сейчас знаю точно, как эта встреча повлияла на всю мою дальнейшую жизнь.
– Мальчики, мальчики! ¬– восторженно щебетала наша подруга Лена Козлова (сейчас она носит фамилию Сили и вместе с мужем Бэлой и двумя сыновьями живет в Венгрии). – Это так интересно! Это настоящая театральная студия! Этюды, сценическое движение, постановка речи!
Мы реагировали не совсем адекватно ее восторженности. Но заинтересовались и пришли на свое первое занятие. Новообращенным полагалось прочесть стихотворение и басню. Впрочем, потом выяснилось, что сюда принимают всех. Для дебюта я выбрал все то же "фирменное" отцовское "Белое покрывало". Как выяснилось много позже, Светлану мой выбор удивил, она хорошо была знакома с творчеством М. Михайлова – автора перевода этой баллады австрийского поэта еще по учебе в Московском историко-архивном. институте. "Мы часто будем вспоминать пути на Парковую, пять". Так тогда называлась улица Векслера, на которой стоял коттедж, приданный Дому культуры, где и квартировала наша студия.
Следы ее глубокой и вдумчивой правки сохранились на страницах многих моих черновиков. Не случайно вспомнил я именно о ней, когда начал читать последнюю Данинскую книгу – о Пастернаке. Ведь именно со Светланой обсуждал план интервью с Даниилом Семеновичем, так же как планы бесед с С. П. Капицей, Я. К. Головановым, некоторых очерков и интервью, включенных позже в книгу "Беседы о Дубне", вышедшую в свет в 2003 году и посвященную Учителю.
Вадим Витчинкин... Портрет Вадима в моем рабочем кабинете на стене рядом с портретом Светланы. Для меня их неуловимое сходство бесспорно. Внутренняя красота и одухотворенность их лиц… Они не были знакомы в этой жизни, но в той мои благодарные воспоминания должны помочь им встретиться. Когда на дубненском телеканале начались встречи в прямом эфире по понедельникам, именно Вадим был горячим их сторонником. Он же вооружил ДТВ концепцией "домашнего" телевидения, которое не врывается в дом компьютерным мусором и музыкальной вакханалией, а мягко и по-доброму приходит как друг дома, приятель, понимающий собеседник. Мне и моим коллегам тоже весьма импонировало делать домашнее, интеллигентное телевидение, достойное Дубны.
Кто еще? Мне в жизни очень везло на хороших людей. Когда служил в армии, Московском округе ПВО, командир группы майор Греков стал для меня примером глубокого понимания жизни вообще, а не только службы. Я тогда довольно часто писал заметки для окружной газеты «На боевом посту», а он с легким юмором подсмеивался над стилем этой газеты…
Виктория Васильевна Ученова, профессор кафедры теории и практики печати на журфаке МГУ, руководитель моей дипломной работы. После окончания университета наши пути не разошлись, я вошел в кружок ее близких учеников и мы часто встречались всей компанией, вместе ездили по ближайшему Подмосковью, в основном по литературным местам, и много чего обсуждали. ВВ всегда задавала самую высокую интеллектуальную и духовную планку беседам на любые темы. Ее книги с дарственными надписями занимают особое место на моих книжных полках.
Но главным учителем был и остается отец, его уже нет со мной 22 года. Однажды в армии написались стихи, ему посвященные…
У артистов есть понятие главная роль в карьере, а у вас в жизни было такое – главное интервью?
По идее, каждое должно быть главным… А там, как получится… Наверное, все-таки, с Даниным, Головановым, Капицей – на темы, которые всем нам были очень близки. Кто должен писать о науке: ученый, писатель, журналист? В чем секреты научной популяризации? Как совместить образность и точность, свойственную Науке?.. Все это было в прошлом веке, 80-е годы. Потом к этому триптиху добавилась беседа с Геннадием Гореликом, по образованию физиком, а по профессии историком науки. А встретиться нам помог Александр Леонович – завотделом журнала «Знание – сила». С этой встречи начался для меня 21-й век…
Постоянное общение с учеными чему-то вас научило?)
В общении с физиками нужен особый подход? (интересный, забавный случай?)
Во-первых, не пороть отсебятину, какой бы она ни казалась мне красивой и правильной. То, чем так грешат московские коллеги. Еще в советские времена С. В. Медведь, ветеран нашего института, электронщик, копил коллекцию опечаток и курьезов из многих прочитанных им газет. И иногда делился с нами самыми невероятными, а мы писали по этому случаю реплики в своей газете и иногда отсылали авторам. Ни одного ответа мы не получили. А после перестройки С.В. свое хобби закрыл: новых газет, а в них опечаток и курьезов появилось столько, что дальше эта затея стала просто бессмысленной.
Валерий Аграновский, написавший сагу о работах по синтезу новых химических элементов в Дубне, уже потом, в своих очерках «Вторая древнейшая», о ремесле журналиста, привел случай в кабинете Флерова. Почему вы рисуете на доске атомы кружочками, а не квадратами или другими фигурами? – спросил он академика. Флеров задумался, а потом попросил Людочку вызвать Друина, Поликанова, Оганесяна, Тер-Акопьяна, и журналисту осталось только конспектировать все, о чем они говорили довольно долго… О вопрошавшем, конечно, уже забыли.
Наверное, что-то похожее бывало и у меня… Главное заинтересовать собеседника. Не надо бояться выглядеть глупо. Не казаться, а быть. Кое-что почитать заранее, войти в курс дел собеседника. Напрячь память, может, что-то похожее уже было? И если да, то в чем разница?
Пресловутый «дух ОИЯИ» – в чем он заключается и как он влияет на город?
Я бы не стал называть его пресловутым. Пусть таким его считают чем-то им обиженные. В этом определении, все-таки, есть негативный оттенок. Давайте считать его… Исключительным? Часто упоминаемым? Или вообще обойдемся без определений. Итак, дух ОИЯИ. Конечно, это нечто особенное, это, по словам Баратынского, может быть «лица необщим выраженьем»… Каким конкретным содержаньем наполнить это понятие?
Все-таки первыми носителями этого духа были отцы-основатели Института. Сейчас их имена носят улицы Дубны, и в этом есть что-то символическое. Это был цвет отечественной науки. М. Г. Мещеряков, когда писал о своей жизни в Дубне как о времени неповторимом и незабываемом, уже заглядывал в Вечность. Он приехал сюда первым и был носителем традиций ленинградской школы Иоффе. Д. И. Блохинцев – первый директор Института, сподвижник Курчатова, не только физик, но и философ, поэт, художник. Н. Н. Боголюбов, неизмеримо много сделавший для науки и для Дубны, соединивший в себе физика, математика, механика. И. М. Франк – первый директор ЛНФ, воспитанник С. И. Вавилова… Векслер, Балдин, Джелепов, Флеров – все они были из плеяды первопроходцев. Эти традиции продолжили их ученики, и потому дубненские физические школы так славятся в мировом научном сообществе.
А как влияет на город? Понтекорво был одним из организаторов начала движения экспресса Москва-Дубна. С него начинались и водные лыжи. Имя Тяпкина носит пик на Черной речке, в сосновом бору, потому что это по его инициативе возникла пусть небольшая горнолыжная трасса. Широко известный в спортивном мире теннисный турнир памяти братьев Джелеповых собирает в Дубне звезд, прославленных в разных ипостасях…
Вам пришлось много поездить по миру – какая из командировок потрясла вас как журналиста больше всего?
Особых потрясений не было – было много встреч, бесед, перелившихся в газетные и книжные строки. И помнятся они прежде всего. В начале нулевых была большая поездка по Польше вместе с Тумановым и Старченко – готовили материал к круглому столу «Польша в ОИЯИ». «Удивительно теплая польская осень» – так я назвал свои путевые заметки. Это были рассказы о людях, которые везде одинаковы, – и в Варшаве, и в Праге, и в Варне, и в Минске, и в других местах, где довелось побывать, потому что служили они одной, но пламенной страсти. Науке. Опытные физики и молодые физики – все разные, но неуловимо похожие друг на друга. Это была одна семья.
Работа журналиста в небольшом городе имеет свои особенности?
Ты каждый день встречаешься – на улице ли или в лабораториях – со своими авторами и читателями, и это накладывает особый отпечаток. Иногда эти встречи «на бегу» подсказывают новые темы, новодят на интересных собеседников…
Опечатки – понятие непозволительное, но … Насколько остро этот вопрос стоит в вашем научном издании... ? (Были такие случаи?)
А где он не стоит. Вы же читаете блоги, форумы. Газетчики, которые подобно Медведю, коллекционируют опечатки, из этого книги делают. Они всегда были, еще до эпохи диамата. Ворона, корова, корона… «Зеркало» Тарковского, цена ошибки жизнь… Бывало и у нас: отдел международных водородных связей, отдел встречных пуков… Или вот, недавняя, в заголовке прошла непонятная аббревиатура ДРС, а это должен быть LHC, церновский коллайдер, и шла она с оригинала, просто коллега регистр не поменяла с кириллицы на латиницу. Мистика какая-то! Вроде того случая в издательстве: автор принятой к печати повести очень гордился своей фразой «человеку свойственно ошиваться» и первым делом нашел ее в корректуре; все было правильно. А в тираже черным по белому: «Человеку свойственно ошиБаться»!
Вы много писали с Георгием Николаевичем Флеровым.
Говорят, он был сложный в общении человек и неутомимый работник – это так? (пример?)
Многовалетность его отмечали со студенческих лет. Это я ощутил, когда задался описать один день академика. И целый день был его тенью. О нем в лаборатории много баек ходит. О скучных людях баек не складывают. А он и в большую историю вошел со своим письмом Сталину в 1942 году, с которого началась история Советского атомного проекта. А вообще о нем очень хорошо рассказали его ученики в двух изданиях книги, которую мне довелось редактировать.
Чем вам запомнились отцы-основатели Боголюбов, Мещеряков, Блохинцев, Балдин…
Из этих замечательных людей общаться довелось только с Мещеряковым и Балдиным. Когда писал об улицах Дубны, короткие очерки об ученых, чьи имена носят эти улицы, складывались из воспоминаний их учеников и коллег. Замечательное интервью с Балдиным получилось в детской газете Татьяны Романовой «Живая Шляпа». Мы его с удовольствием перепечатали. Блохинцев, первый директор ОИЯИ, не чуждался живописи и поэзии. Он таким образом сформулировал разницу между ученым и художником: первый, видя красивую женщину, ее фотографирует, пытаясь понять количественные и качественные характеристики этого феномена. А художник? Художник ее целует… Боголюбов совмещал в себе гениального физика, математика, механика. И один из его западных коллег страшно удивился, что всё это один человек, он-то считал, что это три разных автора…
Когда шли сеансы на ускорителях, вы часами были рядом с инженерами, делали очерки о рабочих. Что в эти моменты вы открыли для себя нового?
Ловил себя на том, что очень хочется им помочь. Так было, когда в 1976 году поехал в первую командировку в Протвино и помогал физикам складывать защиту из железных кирпичей в экспериментальном павильоне. Полностью отдался физическому труду. Так что погрузился в этот мир и имел полное право написать репортаж со знанием дела. Но такое было только однажды, со временем понял, что смогу больше им помочь, рассказав живо и интересно об их работе. Да и времени в Дубне обычно было меньше, чем в командировке, прибежал на площадку, поговорил с людьми и срочно в номер…
А нового было много и в будни и в праздники. Помню, как в ЛЯРе открывали циклотрон У-400: собрался коллектив, вспомнили традиции корабелов и разбили о магнит ускорителя бутылку шампанского… Материал шел в номер, текст уже был отпечатан на машинке и типография ждала набор, однако правая рука Флерова, Юрий Цолакович Оганесян, который фактически руководил созданием ускорителя, стал внимательно читать материал и вписывать в текст фамилии людей. Их было множество! Материал сдали с опозданием, но номер вышел в срок.
Интересно, почему среди физиков так много людей любит ходить за грибами?
А исследовательская жилка проявляется во всех сферах. Особенно в тихой охоте. Не случайно же я населил эти заметки физиками, инженерами: ¬ супруги Шириковы и их соседи Астаховы, друзья моей молодости Сенченко, Гикал, Гульбекян, Попеко, Тетерев, семья Говорунов во главе с Н.Н. (заместитель и правая рука М. Г. Мещерякова!), Приходько, Карамяны… Я же с ними встречался в разных лесах… Сын Флерова Николай тоже наделил ГээНа этим увлечением.
Ваши книги «Записки островитянина», «Беседы о Дубне» – это дань уважения городу, в котором вы провели всю жизнь, желание высказаться или что-то другое?
И дань и желание и что-то другое… Позвольте процитировать самого себя… Я никогда не старался стать писателем (в общепринятом в России контексте: мол, не профессия, а призвание). В "Записных книжках" А. П. Чехова мне особенно дорог такой сюжет. "Почему твои песни так коротки?" – спросили соловья. – "Потому что у меня много песен, и хочется пропеть их миру все". Так вот, и песен у меня… Да нет, пожалуй, немало наберется. Но чтобы – все! Тогда я буду петь их, как казах в степи. Посмотрю на облако, похожее на дракона, и вспомню… Острова в океане. Услышу ласковый шум морской волны. Перенесусь в далекое детство. Защекочет ноздри запах первых дождевых капель, упавших в придорожную пыль. Вспомню всех, кого любил когда-то и продолжаю любить, пока жив. Мне хочется, чтобы они оставались живыми в этих записях, независимо от того, продолжается ли их физическое присутствие в этом реальном мире.
Как город вашего детства, молодости изменился за эти годы? Что потерял, что приобрел?
Когда вернулся из армии (это был 71-й) – всего-то два года прошло – поймал себя на том, что это уже другая Дубна. Множество новых лиц на улице. Кстати, девушки красивые и совсем незнакомые… И я понял, что старая БВ уже растворяется или растворилась совсем в тензорах, aтоллах (названия новых предприятий), так же как уже сейчас на наших глазах институтская Дубна растворяется в Дубне чиновничьей, предпринимательской, зацикленной на удовлетворении своих растущих потребностей… Я отнюдь не против всего этого, и тогда и сейчас. Просто надо было понять, что старое не возвращается. Оно может только прорастать небольшими островками в питательной среде единомышленничества. И к таким островкам хочется прирасти. Вот почему я так люблю наш клуб туристов.
Если бы вы сейчас написали еще одну книгу о Дубне и ее жителях – как бы вы ее назвали и что бы написали в аннотации?
То же, что и в «Записках островитянина». Изредка их открываю и думаю, что надо бы предпринять второе издание, слегка измененное и дополненное. С годами меняется не только зрение (к сожалению, не в лучшую сторону), меняется и угол его. И родных лиц рядом все меньше, и телефонов в старой книжке. Но, как писал Грин, «Рано или поздно, под старость или в расцвете лет Несбывшееся позовет нас…»