Каменец-Подольский неспешно погружается в вечер... знаете ли - с наслаждением в нем тонет, как взгляд всегда с наслаждением тонет в обросшем лесом каньоне, или в обрамляющих шпили Старого Города небесных далях...
Молодые мамаши мерно прогуливаются с колясками и товарками, смакуя подробности происходящего на глазах взросления своих, казалось бы недавно появившихся на свет чад. Кто-то беззаботно наслаждается временем, сидя под кронами дубов, а кто-то, на веранде кафе, окутанный облаком пошленьких звуков, наслаждается концом выходного даже по завидному... Кто-то, с букетом и обряженной в соблазнительно кроткое платье молодой супругой, ищет место припарковать машину - видимо прибыв в гости... Кто-то мерно выгуливает таксу... Благодать мгновения, так сказать... оно ведь есть, это мгновение.. еще есть... и еще много таких мгновений, предполагается, будет впереди... Чудо повседневности, благообразной и налаженной, не очень зажиточной, но стабильной... и только угрюмый мизантроп произнесет мысленно не "чудо", а "чад"...
Я слушаю не мерные беседы вокруг, не повизгивание таксы и не доносящийся с веранды кафе шансон.
В той музыке, которая слышится в наушниках, внезапно начинает звучать знаменитый до минорный ноктюрн Шопена, тот, который мы слышим в начале фильма "Пианист".
Этот человек очень рано узнал о том, что его жизнь будет коротка, потому что он болен смертельной по тем временам болезнью... Очень рано ему довелось испытать горечь осознания того, что у него лично - очень мало времени, и количество прекрасных и кажущихся бесконечными мгновений, у него лично в особенности ограничено... Б.Пастернак, в знаменитом, посвященном Шопену эссе удивлялся, как будучи еще чуть ли не юношей, этот человек умудрялся совершенным музыкальным языком, совершенно поэтичным, правдивым по форме и сути, выразительным языком, говорить о муке и ужасе смерти - ясной как судьба и неотвратимой, безжалостно и осязаемо недалекой... Когда смерть безнадежно недалека и осязаема, когда трудно запланировать наполненную страстями молодость, утопающую в довольстве и заботах быта зрелость, благополучную старость, когда все может закончиться уже завтра - не праздник жизни, а ее трагизм, временность и неохватная умом ценность, ощущаются на каком-то последнем, напоминающем приступ чахоточного кашля надрыве, и тогда - и нужно, и очень важно как можно больше успеть...
Во времена Шопена еще не воспрещалось задыхаться от ужаса при мысли о смерти, погружаться в меланхолию... никому бы не пришло бы в голову обвинить Шопена в депрессии, называя этим позже изобретенным словом самые человечные из человечных переживания - пусть и предельно трагичные... Чувство трагического еще не было "табуировано" во времена этого человека, и никому бы не пришло в голову сказать ему, предположим - "выброси чепуху из головы, займись серьезным делом"... или "ну, все люди умрут, так что же - пренебрегать из-за этого очевидными ценностями и вещами?"... для этого человека не было ничего более серьезного, нежели говорить в настигающем его вдохновении о том, что будет... о том, что переполняет его...
А ноктюрн до минор все звучит... Этот человек не просто создал обрамленную в звуки вселенную красоты... Созданная им вселенная красоты - это вселенная его судьбы и жизни, вселенная его исповеди, оставшаяся навечно, ибо трудно найти композитора, который в большей степени сумел бы взлетом поэтического музыкального чувства выразить самого себя... Я не знаю, сколько пройдет времени - сотни лет, или тысячи - но до тех пор, пока люди будут приходить под затмения луны и солнца, написанная этим великим человеком музыка будет звучать, и люди будут тратить жизни и судьбы во имя возможности сыграть ее... Слава богу, что был этот человек с его трагической, скитальческой, легендарной судьбой... Слава богу, что им была написана музыка, которая вопреки всевластному, словно подменившему собой воздух, пространство и время, нигилистическому довольству обывательства, позволяет проснуться и растревожить душу, содрогнуться и что-то почувствовать...
И вот, пропитавшись от этой музыки не благостью, а какой-то метафизической грустью и тоской, мне хочется спросить - а не должно ли удовлетворенное, празднующее и использующее дар жизни, словно навечно пришедшее под солнце обывательство, быть осуждено и заклеймено проклятием? А так ли уж много в нем человеческого? А не должен ли быть проклят, в иступленных и бессильных криках проклят мир, в котором обывательство и обывательское - соль земли, а не ее, пусть и необходимая, грязь?..
В мире, взбесившемся от "счастья" и "праздника жизни", задыхающемся от экстаза обывательских страстей, нужно чаще слушать эту музыку, написанную Шопеном на смерть друга... чтобы вспомнить что такое жизнь... что значит мгновение жизни... что есть тот великий, непостижимый в его таинстве и ценности дар бытия, который втоптан в грязь и низложен повседневностью.... царством повседневности, ее химер и страстей в душах людей, в их умах... который превращен в ничто людской трусостью и бездумностью, неспособностью смотреть в глаза тому, что есть, и тому, что неотвратимо и страшно будет... Когда, кажется, нет у человека другой заботы, нежели с наибольшим комфортом и удовольствием провести несколько отпущенных ему перед бездной мгновений... замуровать слух, душу, взор и разум от всего того, что способно потревожить, нарушить иллюзорный и преступный покой его вырожденного бытия, приоткрыть настоящее положение вещей, ужасность и величие судьбы, и вместе с этим - обязать, потребовать... Когда, кажется, весь строй бытия человеческого означает очевидно одно - дар бытия есть для ничто для "героя и выразителя времени"... В этой музыке, в музыке, подобной ей - надежда на пробуждение, воскресение и муку духа в человеке... ибо уж если это не способно пробудить и заставить задуматься, растеребить оплывшее скотским, дьявольским безразличием сердце, побудить любить, ценить, а значит - страдать, отвергать, искать и быть неудовлетворенным... тогда уж не пробудит и не возродит ничто... тогда нет надежды... красота - это тот последний, пророческий и проникновенный язык, перед которым может не устоять омертвелость, отдающее то ли адом, то ли могилой безразличие человеческой души... перед которым уже давно бессильны философские призывы и проповеди... совесть и разум должны говорить языком красоты - лишь тогда у них есть надежда быть услышанными... хотя бы - на мгновение...