Натуралистическая
Мой единственный сын привёз на смотрины невесту. Поужинав, приступили к разговорам. Сын стал просить: «Мама, расскажи про цаплю!». Я смутилась – не в первый же день знакомства рассказывать «про цаплю», но дети настаивали.
Во времена, когда в колхозы и совхозы на битву за урожай посылались трудовые десанты, моя мама попала в список избранных горожан. Мы с сестрой ликовали, наше воображение живописало картину полной свободы, но мама постановила:
- Девчата, а вы едете со мной! Одной мне урожаю кланяться месяц, а втроём - всего 10 дней…
Течение её здравой мысли было прервано звонком в дверь.
- О, Валик! Поедешь с нами в колхоз? - встретила мама соседа-студента, как родного.
- А когда? – сверкнул толстыми линзами Валик, поправляя съехавшие с переносицы очки.
- Послезавтра.
- Послезавтра можно. А что делать? – Валик провёл тоненькими пальчиками по курчавым волосам, которые зачёсывал дыбарем, чтобы прибавить себе роста.
- Помидоры собирать, - мама с удовольствием смотрела на гостя.
- Тёть Тамар, а где жить? Как с едой? – без особого энтузиазма интересовался студент, отбивая пальчиками ритм на крышке пианино.
- О! За это не волнуйся – неделя полного пансиона – поят, кормят и спать укладывают! – заверила мама. Валик занял рубль и направился на выход.
- Так что ты решил? Послезавтра в 6 утра! Едешь? – напряглась мама.
- Поеду! – Валик спрятал два полтинничка в кармашек узких в бёдрах брючек и ушёл.
В глазах у мамы прыгала радость.
- Только бы не передумал! Если и Валик поедет, через неделю будем дома!
В прохладе раннего утра, в условленный день, мы стояли против первого подъезда, устремив взоры на дверь, в ожидании, что вот, она сейчас распахнётся и появится Валик.
- Спит студент! Уходим. – Потеряла терпение мама, но не успела сделать и шага, как Валик выскочил во двор. На нём была белая приталенная рубашка, узкие в бёдрах траузера и чёрные лаковые туфли на платформе. С одного взгляда было понятно, что ни в какой колхоз Валик не едет.
- Здрасьте, тёть Тамар! Чуть не проспал! -выпалил на скаку Валик.
- А вещи твои где? – в недоумении спросила мама.
- А вот! Можно к вам в сумку? - и Валик достал из кармана брюк зубную щётку.
Наше настроение резко подпрыгнуло, и, смеясь, мы заторопились на рыночную площадь. Первой вышагивала мама с двумя собственноручно сшитыми «сумарями», следом размахивали пустыми вёдрами мы, а сбоку - то рядом с нами, то с мамой - шёл Валик. Валик несколько раз пытался завладеть ношей мамы, но та непреклонно отвергала его помощь.
Мама была сильной по всем статьям и характер имела властный. Удивительное чувство юмора, острый ум, доброжелательность и приятная внешность, которую избыточный вес нисколько не портил, делали её необыкновенно привлекательной в общении. Она с первых слов поразительно легко сходилась с людьми и умела дружить по-настоящему.
Валик Галицкий окончил третий курс Краснодарского медицинского института, но его разрывало между барабанами и швейной машинкой. На первых он мечтал научиться играть профессионально, на второй – строчил себе и друзьям модные брюки и ушивал по фигуре рубашки.
В колхоз Валентин сбежал от родителей, замучивших его знанием жизни.
- И мало того, что заставляют учиться на чёртова терапевта, так ещё и на танцах не барабань, и музыку громко не включай, и песен своих не пой! Зато иди и всё лето работай! И кем? Грузчиком в магазине!
Из Валика лилось возмущение, он искал в маме поддержку, не пренебрегая и нашим сочувствием.
- Стоим! – неожиданно сказала мама и резко остановилась, - слушайте сюда. Валик – мой племянник, ваш двоюродный брат.
Мы покатились от смеха, а «брат» красиво улыбался ровными зубами, глядя из глубины толстых линз бусинками зрачков, и вся его миниатюрная фигурка выражала полное подчинение новым обстоятельствам.
- Так надо, - со значением сказала мама и пошла дальше.
У входа в рынок, в ожидании автобусов, скучал народ.
Коричневая от загара тётка начала перекличку. Мама, услышав свою фамилию, закричала, протискиваясь вперёд:
- Тут я, тут! Это со мной! Нас четверо – две дочери и племянник.
Тётка отметила в тетрадке явку и подозрительно спросила:
- Дочерям сколько лет?
- 15 и 16! – накинула по годочку нам мама, замуж скоро отдам.
Тётке было всё равно.
Вместо ожидаемых автобусов колхоз прислал два бортовых грузовика. В первый, не сговариваясь, полезли мужчины, а во второй – женщины. Толстые тётки сначала вставали на скамью и с неё уже забирались в кузов, а худые, торопясь занять козырные места, лезли с колёс через борта. Мама не спешила.
- Последние сядем – первые выйдем. Пошли, девчата, - наконец позвала она нас за собой.
Грузовик был полон. Мама села у самого борта, а мы – порознь, куда пришлось.
Едва машина вырвалась из города на простор кубанских полей, как взвился чей-то звонкий голос:
«На горе колхоз, под горой совхоз,
А мне милый мой задавал вопрос…»
Все, как-будто только и ждали этого! Подхватили и понеслось! Тётки самозабвенно пели и подпрыгивали на не прикрученных к полу скамейках. Песня сменяла песню, а я смотрела на маму, разгорячённую, радостную, старательно выводящую мелодию во всю силу лёгких. Я тоже пела знакомые мне песни, и сердце распирало от какого-то, неведомого доселе, восторга. Тёплый ветер вытрепал из кос волосы, спутал причёски. В горле пересохло. Хотелось пить. Но на душе было очень хорошо и радостно.
Часа через полтора въехали в станицу Темиргоевскую и остановились у колхозной столовой, там нас пересчитали и стали распределять по домам. Красивая и высокая казачка, лет сорока пяти, зычно перекричала всех:
- Мне четырёх баб, Михалыч! Больше не возьму!
Мама тотчас перехватила её внимание:
- Возьмите меня с дочерьми! – оглянулась, выхватила взглядом одиноко стоящую молоденькую девушку, - и с племянницей!
Казачка согласно кивнула головой и прокричала:
- Михалыч! Я взяла четырёх! Запиши! Иди, - обратилась она к маме, - запишись до Горбовой Нинки.
«Племянницу» звали Ольга Глебова. Это была прехорошенькая девятнадцатилетняя студентка, приехавшая отбывать трудовую повинность за свою тётю. Она без лишних слов «породнилась» с нами и не отставала ни на шаг.
На солнцепёке наша хозяйка горячо что-то доказывала обступившим её бабам, но, завидев спешащих к ней жиличек, потеряла интерес к разговору, познакомилась с мамой и строго сказала нам:
- Девки, тут вам не город. Хвосты не задирать! Вон, уж ребята во все глаза на вас зарятся. Поняли? Ну, пошли до хаты.
Тётка Нинка развернулась и широко зашагала, пыля чувяками. Мама, с сумками наперевес, старалась не отставать. Не успели мы пройти и двух домов, как к нам присоединились местные парни, желая приятного знакомства. Более всех вопросами атаковали Ольгу Глебову, и она сдалась первой, назвав своё имя. Потом и я назвала своё имя – тоже Ольга. А когда очередь дошла до четырнадцатилетней Таньки, та, не моргнув глазом, сказала, что и она, как не странно, Ольга. Ребята недоверчиво рассмеялись.
Один из парней нагнал маму и вежливо обратился:
- Здрасьте! А девчат, правда, всех Ольгами зовут?
- Правда! – подтвердила мама.
- Ну, Ольги, ждите нас вечером! – прокричал вежливый парень, и наша свита отстала.
Едва мы успели войти в хату, как соседские ребята уже стали вызывать нас на улицу. Тётка Нинка, улыбаясь, позволила:
- Идите, познакомьтесь, всё равно будут цыкать своими драндулетами, пока не дозовутся.
Три мотоциклиста обрадовано закричали, увидев нас на крыльце:
- Девчата, поедем на Лабу, скупнёмся!
Предложение было бы принято с радостью, но нам предстояло идти на работу, поэтому купание пришлось отложить на вечер. Нещадно газуя, ребята умчались, а мы, оставив вещи, пошли назад, в столовую. Солнце жарило, дорога казалась бесконечной.
Городских парней разместили всех разом на краю станицы, в амбаре. Они уже пришли и сидели в тени тополей - все, как один, в вытянутых трико, рубашках нараспашку и резиновых вьетнамках. Валик выделялся особо – босиком, голый по пояс и в закрученных до колен «траузерах». Внутреннего достоинства у Валика было хоть отбавляй, он не смущался ни своего худосочного тела, ни маленького роста, ни очков на пол-лица, жевал себе травинку и громко смеялся – парни травили анекдоты.
В столовой стоял гул. Кормили вкусно, с добавкой. После обеда всех распределили по бригадам, и повели в поле. Каждому полагалось по цинковому ведру и рядку, конец которого пропадал в знойном мареве.
Мама быстро заняла крайние рядки, чтобы не таскать тяжёлые вёдра издалека, и мы рьяно принялись за работу. Помидоры были крупные, вёдра наполнялись быстро, мы носили их на дорогу и пересыпали в ящики, которые потом грузчики укладывали в штабеля. К нашему удивлению, Валик записался в грузчики.
Солнце нещадно палило. Городские спасались от солнцепёка в панамах и шляпах, но молодёжь работала с непокрытой головой и, утоляя жажду, поглощала сочные, искрящиеся на разломе, горячие помидоры.
- Где вода, бригадир? – кричали со всех рядков работники.
- Будет вода! Щас будет! – обнадёживала бригадир, работающая наравне со всеми.
Не прошло и часа, как показалась лошадь, тащившая телегу с огромной деревянной бочкой. Рядом шёл худющий дядька-водовоз. Лошадь остановилась в тени лесопосадки. Водовоз первым делом начерпал воды, чтобы напоить одноглазую клячу, а потом прилёг в траву под акацией, дымя беломориной.
Народ кинулся к бочке. Литровая алюминиевая кружка ходила по кругу. Напившиеся отходили в тенёк, давая место жаждущим. Витька, чей-то слабоумный сын, едва успевал нырять черпаком в бочку.
- Ещё нате! Ещё нате! – кричал он, плеща мимо кружки. На вытянутой лямке белой майки у него красовался комсомольский значок, на голове – белел носовой платок, завязанный узелками. Глаза сияли радостью и рот брызгал слюной. Услышав: «Витя, ещё!», он хохотал и лез черпаком в бочку.
- Ещё нате! Ещё нате!
Напившись и умывшись, все потянулись в поле. Работа спорилась, мы считали вёдра, стараясь обогнать друг друга. Неожиданно по рядкам понеслось тягучее « Шаба-а-аш!», и все заспешили на дорогу. Первый рабочий день закончился. Наевшись в столовой плова, усталые, мы поплелись «домой».
- Что ж ты, Нина, не сказала, что так далеко живёшь? – открывая калитку, спросила мама.
- Да, где ж далеко? Это вы непривычные, - рассмеялась хозяйка. – А вас тут уже заждались! Вон, фырчат мотоциклетками. Поедите что ль, девчата, купаться?
Через несколько минут мы, вцепившись в рубахи станичников, укатили на речку.
После купания, налюбовавшись закатным солнцем над Лабой, уселись на мотоциклы и опять пронеслись с грохотом по станице, замечая негодующие взгляды колхозников.
Тётка Нинка,как увидела нас в одних купальниках, отчитала по первое число, возмущаясь как это «ихние робяты девок полуголых из города катали», назвала срамницами и больше с нами в тот вечер не разговаривала. Мама же, переживая неприятные минуты, смотрела на нас с укоризной.
Сгорая от стыда и понимая всю глубину своей вины, мы стояли у калитки, желая только одного, - забежать в дом. Быстренько ополоснув с крыльца ноги, переоделись и попадали одна за другой на ватные одеяла, расстеленные на полу. Сил не было даже разговаривать. Ощущая приятность белых простыней, я вдохнула запах прожаренной на солнце подушки и моментально уснула.
- Ольга, Ольга! Проснись! – тормошила меня мама, а я никак не могла придти в себя.
- Ольга! Просыпайся! – будила она уже Ольгу Глебову, - Ольга, дочь, вставай! Проснись!- будила меня.
Наконец, я разлепила глаза, но понять, где я и что происходит, не могла.
- Вставай, Ольга! К вам женихов - конных, пеших и на гужевом транспорте – не счесть, - глядя в окно, сообщила мама.
Мы подошли к окну и обомлели. Перед калиткой гарцевал на коне парень. На дороге стояли велосипедисты и знакомые мотоциклисты, а поодаль – тарахтел трактор. Первые наши знакомцы пешим порядком столпились ближе всех к калитке и через штакетник на все лады выкрикивали:
- Ольга! Выходи! Оль-га! Вы-хо-ди! Ольга! Ольга!
- Не-е-е-е, - в один голос прошептали мы с Ольгой, - никуда мы не пойдем!
- Выйдите и скажите, чтобы расходились. Пусть завтра приходят, - смеялась мама.
- Мам, выйди ты и скажи им, что мы спим, - зашептала я, но мама меня перебила:
- Я уже выходила, а их ещё больше стало. Будете теперь знать, как голожопыми кататься. Сами теперь идите, пока Нинка не выселила нас.
- Пусть Танька тоже идёт, - злилась я, - она тоже Ольгой назвалась!
- Ей 14 лет - рано женихаться, пусть себе спит.
Мы с Ольгой натянули платья и вышли на крыльцо. Толпа, человек двадцать, одобрительно ухнула. Шедшие мимо парни, задерживались из любопытства, интересуясь собранием. Мотоциклисты, на правах близких знакомых, сразу предложили прокатиться в поля. Первые знакомцы, облепив штакетник, довольно улыбались. Тракторист, увидев нас, что-то крикнул, дёрнул рычаг и уехал, навоняв соляркой. Всадник возвышался над всеми, ожидая, что же дальше будет. Полная луна прекрасно освещала театр действий и противодействий.
Ольга с возмущением обратилась к парням:
- Ребята, вы что тут устроили? Хозяйка спит, мы спим – все устали, а вы орёте на всю станицу.
- Ну, мы же сказали, что вечером придём, - начал предводитель «свиты».
- А мы вам что-то обещали? – перебила его Ольга, - мы приехали работать, а не гулять ночами.
- Где третья? – выкрикнул невысокий паренёк из «свиты».
- Успокойся, её вообще-то Таней зовут и ей всего четырнадцать, - подала я голос.
- А мне 15. Ну и чо?
- Расходитесь, ребята. Не шумите. Спокойной ночи! – строго сказала Ольга.
- А может вторая не хочет, чтобы я уходил, - сказал «мой» мотоциклист.
- Хочу! - крикнула я. - Пошли, Ольга. Спокойной ночи!
Уже в хате, наблюдая сквозь тюлевую занавеску, как расходятся и разъезжаются несостоявшиеся ухажёры и случайные зрители, мы облегчённо вздохнули, переглянулись и зашлись смехом. Мама же повторяла:
- И кричат, и кричат… встала…смотрю, а они конные и пешие… и всем Ольгу подавай!
Солнце только-только взошло, а тётка Нинка пришла нас будить. Умывшись, мы потопали по-холодку в столовую, вспоминая ночное приключение. Танька обрадовалась, что требовали даже её, и просила рассказать какой он – темиргоевский Ромео.
После завтрака объявили, что нас перекинули на новое поле, и сегодня собирать помидоры будем на транспортёр. Думая, что транспортёр облегчит наш труд, все обрадовались несказанно, но на деле оказалось – только усугубил. Не разогнув спины, мы полдня догоняли чёртов механизм, набрасывая помидоры на резиновую ленту.
К столовой подходили со спёкшимися от жары губами. У колонки, образовалась очередь – всем хотелось помыть руки, умыться. Городские, под осуждающие взгляды колхозниц, мыли и ноги, высоко задирая подолы платьев и сарафанов.
Мама уже заняла очередь и ждала нас с подносами в руках. Обед был роскошный – наваристый борщ со сметаной, пюре с огромной котлетой и подливой, холодный яблочный компот. Хлеб и помидоры стояли на каждом столе – ешь, сколько хочешь. Отяжелев и разомлев, мы с неохотой вышли на солнцепёк и двинулись по горячей пыли.
По пути с нами познакомились два городских парня, и вторая половина дня пролетела веселее в переглядках, шуточках и помидорных шурах-мурах.
Трудовой день закончился, молодёжь ватагой подалась на ужин, обгоняя старшее поколение. Мимо пропылил грузовик с Валиком на подножке. Наше семейство плелось в хвосте: мы по очереди несли ведро отборных помидоров, ненавидя их всей душой. Мама же, кушая овощ и сплёвывая кожицу, приговаривала:
- Ничего-ничего! Вечерочком все будете рады этим помидорам.
К нашему удивлению, бросив парней и девчат, широко улыбаясь, к нам приближался новый знакомый Лёша. Подойдя, взял ведро, которое уже в обеих руках несла перед собой Танька, и, молча, пошёл рядом.
Мама, внимательно всматривалась в помощника, а тот через пару минут с удовольствием рассказал о себе: весной пришёл из армии, устроился на завод и уже успел поступить в техникум на заочное отделение. Ольга оживились:
- В какой техникум? Я тоже учусь, только на дневном.
Разговорившись, пара студентов вырвалась вперёд, сама того не замечая. Мама многозначительно поджала губы, и мы захохотали, радостно размахивая свободными руками.
Поужинав, несли помидоры «домой» сами.
- Ольга, тебе что, Лёшка не понравился?
Пока Ольга думала, что ответить, мама добавила:
- А нам очень понравился! – и мы громко расхохотались. Ольга засмеялась тоже и сказала:
- Он хороший парень, только всю дорогу вашей Ольгой интересовался – расстроился, что она такая молодая.
Меня накрыла волна смущения и радости. Лёша был очень взрослый, чтобы мне влюбиться, но смотреть по-прежнему на него я уже, конечно, не могла.
На исходе сил мы дотащились до ночлега. Во дворе хлопотала тётка Нинка.
- О! Работнички! Да вы сами, как помидоры! Девки, а за вами уже на мотоциклах приезжали!
- Нина, хочу тебя попросить, - серьёзно начала мама, - отвадь ты этих ухажёров. Перебудили нас ночью. И я выходила, и девчата – гнали, а они, как бараны бестолковые прутся.
- Отважу, коль просите. А то кто вас, городских, знает? Может только рады любовь закрутить?
- Отвадь, сделай доброе дело. И дай сметаны, пожалуйста, видишь, как мы обгорели?
- Дам. А вы идите в огород, скупнитесь с ковшика. Там воды полная бочка.
Когда сметана впиталась в саднящую кожу, мы, не чувствуя рук и ног, легли.
- Что-то меня морозит, - сказала мама, - видимо, я перегрелась.
Мы тихонько засмеялись. Мама поняла что нас развеселило, тоже рассмеялась и тут же прислушалась.
- Девчата, слышите? Женихи пришли!
Кряхтя, все поднялись с пола и замерли у окна. За штакетником торчали ухажёры. На их выкрики вышла тётка Нинка с ведром воды, и парни, переговариваясь и огрызаясь, ушли.
С каким же великим трудом нам давалось пробуждение! Хозяйки выгоняли коров в стадо, а нас тётка Нинка - гнала в столовую.
- Не чухайтесь – голодными останетесь! Поспешайте! – приговаривала она, выводя свой велосипед на оперативный простор.
- Ольга, глянь, это у меня простуда вылезла? – спросила мама и, пока я изучала её верхнюю губу, тихо возмущалась, - в хате ни одного зеркала! Как так жить можно?
Мы по очереди осмотрели припухшую губу, но характерных бугорков простуды не было.
- Что ж это такое? Ночью знобило… - не могла поставить себе диагноз мама.
В столовой встретились с Валиком. Он снял перед мамой очки и продемонстрировал здоровенный фингал.
- Хорошо, что я быстро сообразил очки снять, а то бы впечатали! – доложил Валик.
Оказалось, этой ночью местные «робяты» заходили к нашим – знакомиться. Драка вышла знатная, одному станичнику проломили голову, другому – сломали нос. Городские тоже пострадали - лица многих «украшали» ссадины и синяки, но фингал красовался только у нашего Валика. Заключительный акт знакомства был перенесён на сегодня.
Мама показала Валику губу. Будущий врач и практикующая медсестра обменялись мнениями и сели есть кашу.
После завтрака, бригадир собрала нас на «летучку» и прокричала, чтоб услышали все:
- Нас перекинули на дальнее поле, но можно идти короче - по стерне. Транспортёра не будет – вы не успеваете за ним! Помидоры на кустах оставляете! Начальство ругается!
А мы радостно переглядывались – транспортёра не будет! Шагая по стерне, босоногий Валик, айкая и ойкая, детально описывал своё исключительное участие в побоище, и мы не заметили, как дошли до нашего поля. На нём спели красно-розовые помидоры «бычье сердце».
Заняв рядки, мы с удовольствием кинулись наполнять вёдра. Валик и Лёша едва успевали принимать урожай и рассыпать по ящикам. То и дело работа останавливалась – это мы присасывались к приглянувшемуся помидору и втягивали в себя сочную мякоть. Разувшись, работали босиком и похохатывали, чумазые, друг над дружкой.
Витька, не участвовавший во вчерашней драке, был цел, невредим и полон жизненного восторга. Завидев лошадь и водовоза, он побежал, давя помидоры, взобрался верхом на бочку и, размахивая черпаком, взревел, брызжа слюной:
- Сижу на нарах, как король на именинах…
Напуганная лошадь дёрнулась, и Витька упал на землю. Было и смешно, и страшно. Он лежал в белой майке и чёрных семейных трусах, разбросав в разные стороны ноги в дырявых носках. Рядом валялись штиблеты. Рыхлое тело было недвижно, глаза закрыты. Первыми к Витьке бросились мама и Валик. Осмотр показал, что пострадавший не пострадал. Лёша вылил на голову «короля» черпак воды и тот очухался. Все облегчённо вздохнули и захохотали. Витька, поправляя корону – носовой платок с узелками, придурковато улыбался. Убедившись, что комсомольский значок на месте, он стал искать глазами мать, которая уже бежала со всех ног к великовозрастному сыночку.
Напившись, вернулись к работе. Солнце палило во весь жар. Пришло время сбегать в посадку, но там сегодня разлеглись жертвы обстоятельств Валик и Витька, у обоих болела голова. В сторонке от них дремал водовоз, и паслась выпряженная лошадь. Первых я стеснялась, последнюю – боялась, а тут ещё Лёша не сводил с меня глаз, и я терпела.
Как только прокричали "обе-е-ед", я побежала искать брошенные шлёпки. Мочевой пузырь замучил своими позывами к освобождению, а я никак не могла отыскать свою обувь. Люди уже шли по стерне, а я ещё бегала, заглядывая под кусты.
- Ольга! Что ты там носишься? Пошли! Иди босиком! – кричала, раздражаясь, мама.
Я подбежала к ней и жалобно запричитала:
- Ой, не могу! Уписаюсь сейчас!
- Надо было в помидорах присесть! Чем ты думала – впереди чистое поле!
К нам из посадки, через поле, спешили Валик с Витькой, отрезая мне путь в помидоры.
- Терпи! За стернёй противопожарный ров – там «сходишь»!
Лёша, погрузив ящики в грузовик, отказался ехать с ветерком, а изволил присоединиться к нашей компании. Он широко улыбался. Светлые карие глаза смеялись, выражая радость. Пшеничного цвета волосы взъерошил ветер. Высокий и ладный он был полон сил и молодецкой удали.
- А ты чего без синяков? – завела с ним мама разговор.
- Так не достали станичники – не допрыгнули! – улыбался Лёша во всю ширь белозубого рта.
Все ушли далеко вперёд, пока мы с Валиком, босоногие, осторожно ступали по колкой стерне.
Лёша, оценив ситуацию, кинулся ко мне, схватил и одним броском закинул себе на шею. Свет померк в моей голове – оторопь, стыд, страх описаться захлестнули горячей волной. Я кричала, умоляла спустить меня на землю, но Лёша рысью скакал по полю, нагоняя компанию. Остановившись у рва, он передохнул и, не обращая внимания на вопли «отпусти… отпусти… пожалуйста!», ещё крепче перехватил мои ноги и стал медленно спускаться вниз по наклонному откосу. Я вцепилась в голову «благодетеля», боясь упасть, и не переставая голосить «ма-ма-а-а-а!»
А мама хохотала! Хохотала Ольга, Танька и Витька с Валиком тоже хохотали. Лёша перевёл дыхание перед подъёмом, и, наклонившись вперёд, полез вверх. В общем смехе, криках и шутках я отчётливо услышала маму: «Доча, терпи!».
Этого было достаточно. Я рассмеялась. Я уже изнемогала от смеха, а Лёша упорно лез вверх, в горячке не замечая, как по его шее и спине разливается неудержимый поток. Выбравшись изо рва, обессиленный, он спустил меня на землю и снял рубашку. Мама с самым серьёзным видом сказала:
- Эх! Такого парня обдула!
Свидетели моего позора двинуться не могли от смеха, а я, утопая в стыде, захлёбывалась от нервного хохота.
Лёша смеялся тоже, в недоумении от случившегося конфуза. Валик вспомнил, что время обеда не резиновое и быстро-быстро, как мог, зашагал к столовой. За ним побежал Витька и, виновато улыбаясь, ушёл Лёша.
Оставшись одни, мама с Танькой и Ольгой присели на дне рва и зажурчали. Я стала спускаться к ним, но мама окрикнула:
- А ты куда? Ты не хочешь!
- Как бы не так! – хохотала я.
Пока мы шли, шорты на мне высохли. Умывшись, я подставляла под мощную струю колонки то один бок, то другой, то лила себе на живот, то поворачивалась спиной, изображая охлаждение перегревшегося организма.
За обедом мама сделала заявление:
- Девчата, это у меня герпес. И пока что он сидит внутри, но губу уже начало дёргать. Лихорадит. Ума не приложу, где меня просквозило? – потрогала пальцем опухшую губу мама.
- В грузовике, когда в колхоз ехали, - вспомнила я.
- Точно! В грузовике. Так хорошо меня обдувало. Да-а-а, - протянула мама, - вот тебе и «на горе колхоз».
Выйдя из столовой, мы увидели поджидающего нас Валика.
- Тёть Тамар, я что думаю, - начал «племянник» - вам нельзя работать под солнцем. Надо уезжать.
- Это не так просто, - задумалась мама. – Это к врачу надо идти, но кто же меня отпустит из-за герпеса?
Валик сник и с раздражением заявил:
- А у меня голова болит весь день!
- Валик, иди в амбар спать, а я бригадиру скажу.
- В этот амбар вечером придут местные и такое начнётся! Спасибо! Давайте уедем, тёть Тамар!
- Тогда давай так. Ты ляжешь в посадке, мы отработаем день, а ночевать будешь у нас. Девчата, вы не против?
Мы согласно закивали головами. Валик повеселел. Мама оглянулась в поисках Таньки, а та стояла под тополем и вела беседы с невысоким пареньком на велосипеде.
- Татьяна! – позвала мама, - пошли!
Танька подбежала и зашептала нам с Ольгой:
- Это он! Он тогда приходил! Сказал, что как увидел меня на дороге, сразу влюбился! Второй день караулит меня у столовой! – хихикала Танька и оглядывалась.
- Как же звать-то этого Ромео? – с интересом спросила мама. Танька разулыбалась.
- Серёжа.
- Серёжа, - подхватила мама и закончила - «обделался лёжа!», чем перечеркнула весь Танькин восторг.
Паренёк обогнал нас, тренькая звонком, но Танька даже не улыбнулась, переживая обиду.
Откуда не возьмись, рядом оказался Лёша, и мы с шутками и прибаутками
пошли по скошенному полю.
- Лёша, - сказала мама, - сажай Ольгу себе на шею – она пообедала.
- Пусть Валика сажает, он тоже босиком, - отшутилась я.
Лёша смеялся с лёгким сердцем. Ему было приятно идти рядом с нами. Мы все как-то сблизились и даже чувствовали себя родными.
Мама, заметив, что Лёша то кинет в меня крохотный зелёный помидорчик, то увяжется следом за мной на водопой, перешла к решительным действиям.
- Лёша, обрати внимание на Ольгу Глебову. Девчонка – золото. Вместе будете учиться! Женишься! Смотри, как ты ей нравишься.
- Не-е-е-е, - улыбался Лёша, - я вашу Ольгу дождусь…
- Зачем тебе эта ссыкуха нужна? – искренне удивлялась мама, а Лёша только смеялся.
К окончанию рабочего дня, мама набрала ведро самых красивых помидоров и поручила нести его Валику. Тот, нехотя, принял. А куда деваться? Ночлег надо отрабатывать.
В столовую мы пришли последние. Мама чувствовала себя разбитой, у неё, видимо, поднималась температура. Всю верхнюю губу обсыпали пузырьки, а нижняя губа вздулась и чесалась. Кое-как она смогла покушать, и мы пошли «домой».
Тётка Нинка, увидев мамин рот, принялась было лечить «простуду», но мама попросила градусник и вскоре с удовлетворением известила:
- 38 и 7. Я так и думала!
Обмывшись тёплой водой в огороде, она выпила аспирин, легла и тут же уснула.
- А это кто с вами? – спросила тётка Нинка, глядя на Валика.
- Это Валик, наш двоюродный брат, - ответила Танька.
- Не в вашу породу пошёл, - сделала вывод тётка Нинка. - Мать ничего про него не говорила. Так вы всем колхозом приехали что ли?
- Тёть Нина, - заговорил, красиво улыбаясь и отсвечивая фингалом, Валик. – Можете вы мне где-нибудь постелить? Хоть во дворе?
- Эко тебя! – присмотрелась тётка Нинка. – Постелю-постелю, а то наши сёдня снова идут бить ваших. Сначала дерутся, потом мирятся и пьют всю ночь, полоумные!
Только мы улеглись и принялись шептаться, вспоминая прошедший день, как раздался тихий свист. Танька подлетела к окну, но тётка Нинка уже кого-то гнала веником. Сквозь сон было слышно, как хозяйка гремела тазиком в сенцах, потом прошлёпала босыми ногами по крашеным доскам и заскрипела панцирной сеткой, укладываясь в соседней комнате.
Проснулась я от разговора.
- Тань, ну, выйди. Он мне спать уже час не даёт.
- Ты чо? Меня мать убьёт! – шипела Танька.
- Да все спят! Выйди, скажи ему что-нибудь и иди, спи дальше! – ей в тон шипел Валик.
- Ладно! – сдалась Танька, - уходи! Я оденусь.
Танька поднялась, нарядилась в юбку и новомодную вязаную на спицах полосатую маечку, расчесалась и тихо-тихо ушла.
- Недолго там, - прошептала я вслед, но Танька махнула рукой, то ли из согласия, то ли из раздражения.
Утром Танькино место пустовало. Мама, решив, что та в уборной, разглядывала себя в маленькое зеркальце, раздобытое у хозяйки. Нижняя губа её вывернулась и сплошь была покрыта мелкими пузырьками, которые переходили на подбородок. На опухшей верхней губе пузырьки уже вздулись и наполнились жидкостью.
- Какой виноград! Уму непостижимо! Дёргает – сил нет! – жаловалась мама.
- Мам, мы идём на помидоры? – спросила я.
- Какие, дочь, помидоры? Я голову еле от подушки оторвала. А где Татьяна?
- Пойду, посмотрю, - вскочила я и выбежала во двор.
У летней кухни на железной кровати, на которую тётка Нинка бросила половик и подушку, спал, укрывшись старым ватным одеялом, Валик. Из-под одеяла торчали грязные пятки, зато на спинке кровати висели аккуратно сложенные траузера. Рядом стояло ведро с помидорами, на которые он пристроил свои очки.
- Валик! Где Танька? – разбудила я студента.
- А мне откуда знать где ваша Танька? Сами за ней смотрите! – со злостью сквозь сон пробурчал Валик.
- Я слышала ночью, как ты уговаривал Таньку выйти к этому Ромео. Её нет!
- Как нет? – подскочил Валик и взмолился, - только не говори тёть Тамаре ничего.
- Ты тоже молчи, - договорилась я с Валиком, - я ведь видела, как она уходила, и не остановила.
- Мы ничего не знаем, - заключил Валик, надел очки и заторопился в уборную.
Когда я вошла в комнату, мама уже разговаривала с тёткой Нинкой, которая рассказывала про малолетнего кавалера Серёжку, сына агронома, про открытую щеколду, про кино, которое привезли вчера в клуб, а мама сидела пунцовая и во все глаза смотрела на меня, в надежде, что следом войдёт Танька. Я, молча, покрутила головой из стороны в сторону и села у окна.
- Вот, скотобаза! Я ей погуляю, скотине! Я ей устрою кино, вино и радио! – шлёпала вздутыми губами мама с лихорадочным блеском в глазах.
В окно постучал Валик.
- Тёть Тамара, как вы там?
Мама накинула халат и вышла на крыльцо.
- Валик, представляешь! Наша Танька ушла с этим Ромео! Скотобаза!
- Да придёт, не волнуйтесь. Куда она денется? – успокоил, как мог, Валик.
- А у меня, видишь что? – приподняла голову мама.
- Да кошмар! – посочувствовал Валик. – Как вы работать будете?
- Не буду. Сходим в столовую, потом - к врачу за справкой и поедем домой.
- У нас в медпункте фершал, - поправила тётка Нинка.
Валик чуть не подпрыгнул от радости, но сохранил на лице сочувствие.
Собрав вещи, мы вынесли сумки во двор под вишню, рядом поставили вёдра с помидорами.
- Видишь, дочь, как хорошо, что вёдра взяли - домой с помидорами приедем, - порадовалась мама.
- Нина, - обратилась она к хозяйке, - спасибо тебе за всё. Мы уезжаем. Ольга Глебова остаётся. Пусть вещи во дворе побудут, а мы их потом сами заберём.
Тётка Нинка спросила:
- А Танька ваша как же?
- Найдём – никуда она от нас не денется, - без тени сомнения сказала мама, и мы вышли за калитку.
На завтраке мама с трудом смогла выпить чай и ушла искать бригадира. Бригадир выслушала историю болезни с лицом, выражающим глубокое сострадание.
Валик, доев кашу, чистил яйцо и рассуждал:
- Пока вы будете ходить за справкой, я смотаюсь в амбар за рубашкой и туфлями. Ждать вас буду у тётки Нинки, может и Танька уже там. Ольга, - обратился он к Глебовой, - дай свой телефон, я тебе позвоню, как приедешь. На танцы ходишь? Я на барабанах…
- У нас нет телефона, - не дослушала Валика Ольга.
- Тогда ладно. – Валик засунул яйцо целиком и принялся долго жевать. С полным ртом, с заплывшим глазом и торчащими в разные стороны кудрями он был уморительно смешон. Мы, не допив чай, загремели железными стульями по «мраморному» полу и, едва сдерживая смех, выбежали из столовой.
- Что вы так развеселились? - подошла к нам мама. – Ну, Ольга Глебова, давай прощаться. Запомни наш телефон 3-53-75 и звони, как приедешь. На Лёшу обрати внимание. Парень – золото. Вместе будете учиться. Замуж выйдешь. Ты ему нравишься, а Ольгу мою он для отвода глаз охаживал. А она его за это - сама знаешь!
Маме было больно смеяться, она вытягивала вперёд губы и приоткрывала рот, а мы с Ольгой просто загибались от смеха. Мимо нас прошёл Валик в полной уверенности, что мы смеёмся над ним.
- Валик, до свидания! – крикнула ему Ольга.
- До свидания, - ответил, не оборачиваясь, Валик.
В медпункте маме сразу выписали освобождение от работы, и направили в сельсовет – ставить печать. Чтобы потом не возвращаться за вещами, мы решили сразу зайти к тётке Нинке. У калитки нас поджидал нарядный Валик – в лаковых туфлях и белой рубашке. Мама взяла сумки, а мы с Валиком – по ведру с помидорами.
- Тёть Тамар, зачем вам помидоры? В городе их, что ли, нет? – тихо бунтовал «племянник».
- Таких, нет, - спокойно ответила мама.
Изнемогая от жары и тяжести, мы подошли к величественному зданию сельсовета и остановились в тени деревьев.
- Где же она может быть? – оглядываясь, спрашивала мама неизвестно кого, – Ольга, надо узнать адрес Ромео, и пусть родители сами ищут этого жениха.
Из сельсовета мама вышла с синей печатью на справке и бумажкой с адресом Ромео.
- Ольга, давай бегом …
И в это самое время, на аллее, меж голубых елей, взявшись за руки, и не сводя друг с друга глаз, показались влюблённые Таня и Серёжа. Они не видели никого вокруг.
- Татьяна! А ну, иди сюда! – закричала мама, (она ещё могла кричать).
Парочка остановилась и, не разрывая рук, пустилась бежать прочь.
- Ольга, догони! – скомандовала мама.
Я побежала следом, но прыткие малолетки юркнули в кусты.
- Танька! Лучше выходи, - пригрозила я сестре, - мы уезжаем домой.
Такого поворота событий Танька не ожидала. Через минуту она вышла из-за ели и прокричала:
- Я никуда не поеду!
- Я тебе не поеду! Я тебе не поеду! – мама глазами рыскала по земле в поисках палки. Палки не было.
- Татьяна! Быстро иди сюда! – звала мама, приближаясь к дочери.
Но Танька понимала, что матери её не догнать, и опасливо посматривала на меня, ловя каждое моё движение.
- Я с Ольгой Глебовой приеду! – крикнула Танька и, увлекая за собой паренька, убежала.
- Ну, я тебе покажу! Ты у меня соплёй кровавой умоешься, только явись! – ругалась мама, пряча справку. – Пошли на автостанцию! – бросила уже нам и устремилась вперёд.
Автостанция была совсем близко, только автобусов не было и не предвиделось до завтрашнего утра. Мальчишка на велосипеде посоветовал идти на шоссейку. В самый солнцепёк мы потащились на шоссе, в надежде поймать попутную машину. Шли молча. Валик недовольно зыркал, подавляя раздражение. Мама шла, низко опустив голову, и постанывала. Я оттянула все руки тяжёлым ведром, а улице не было конца.
Вышли на пустое шоссе часа через два, и, соображая, куда нам надо ехать, постояли на одной стороне, перешли на другую и вернулись. Машин не было. Солнце начало садиться. Наконец показалась грузовая машина, а других, в начале семидесятых, здесь и быть не могло. Мама отчаянно голосовала, но напрасно. Две следующие машины тоже проехали мимо. Мы не сходили с обочины, а Валик лежал в придорожной траве и выводил:
- Если машину до сумерек не поймаем, уже не поймаем – ночью никто не поедет. Здесь совсем нет движения. И зачем я с вами поехал? Тёть Тамар, можно я сожру помидор?
- Нельзя! – отрезала мама, но прозвучало это как вялое «эззя». Разросшийся герпес превратил рот и подбородок в жуткое зрелище. Мама страдала от боли и тихо так мычала «м-м-м-м-м-м-м-м».
Наступили сумерки. Послышался гул мотора. Валик вскочил. Мимо нас медленно проехала автоцистерна с надписью «Живая рыба», съехала с шоссе и из кабины что-то выкинули в заросли камыша. Мама оживилась, и, когда машина уехала, гундося, сказала:
- Уалик, егай – янь! Моэ, хо ейноэ ыбасалы.
- Валик, сбегай – глянь, может, что дельное выбросили, - тут же перевела я. Мама согласно кивнула головой и застонала.
Валик кинулся в камыши и через несколько минут вернулся с цаплей в руках.
- Вот, что выбросили – цапля! Назад нести?
- Ааы. Аэу ыааи? (Обожди. Почему выбросили?) – и мама стала осматривать цаплю.
- Аа аю а аи, - обратилась мама к Валику, но тот не понимал её.
- Поставь цаплю на ноги, - догадалась я.
Валик поставил цаплю, она постояла и сделала несколько шагов. Мама жестами попросила Валика взять цаплю на руки и стала осматривать крылья.
- А-а-а-а….о ао о…ыо аоао - аа ааы аэу, - мама с надеждой смотрела на меня, но я не понимала ничего.
Мама оттянула цапле крыло, а потом отвела свою руку, согнула в локтевом суставе и беспомощно покачала ею из стороны в сторону.
- Крыло поломано! – в один голос закричали мы. Мама кивнула головой и сказала:
- А-а а-а-ы а-э-у.
Но мы с Валиком никак не могли справиться с переводом. Тогда мама стала жестами показывать, совершая какое-то действие. Я догадалась:
- Забинтовать?
Мама закивала и продолжила. Я бы никогда не догадалась, но Валик, будущий врач, понял.
- Надо наложить лангету?
- А! – обрадовалась мама, - а-э-у.
Всё было ясно, мама говорит только гласные, и я быстро приноровилась расшифровывать её речь.
- Так куда цаплю? В камыши? – спросил Валик.
- Ты что? Она погибнет с поломанным крылом. Её надо лечить, - перевела я.
На шоссе показался свет фар. Мы с мамой подняли руки. Валик застыл с цаплей в руках, а та, вывернув шею, клюнула блеснувшее стекло очков и забилась, вырываясь на свободу.
- За клюв держи, - закричали мы с мамой.
Валик ухватил цаплю за клюв и стоял в свете фар проходящей мимо машины. Он был морально уничтожен.
- Так дело не пойдёт, - перевела я мамины слова. – Пусть Ольга одна голосует, а мы спрячемся.
- Тёть Тамар, а цаплю куда? – злым шёпотом спросил Валик.
- Цаплю с собой заберём – будем лечить, - сказала на своём языке мама, поглаживая шею птицы.
Стемнело. Вдалеке заурчала машина. Я вышла на шоссе с двумя сумками и подняла руку. Газ-63, слепя фарами, остановился.
- В Курганинск довезёте? – прокричала я в открытое окно.
- Садись! - согласился шофёр.
Только я открыла дверцу и закинула сумки, как из кустов выскочили мама с помидорами и Валик с цаплей. Мама подала мне оба ведра и залезла следом. Водитель понял, что его берут на абордаж, и стал возмущаться, но увидев в моих руках появившуюся цаплю и пробирающегося на колени к маме Валика, захохотал.
- Все? Или ещё есть желающие?
- Теперь все, - заверил Валик, не зная, куда деть ноги.
- И-и и-а! А а-и-о-ы!
- Сиди тихо! Там помидоры! – продублировала я окрик мамы.
Наконец, Валик умостился на правом колене своей *тети*, и, поджав ноги к самому подбородку, впал в состояние крайней степени унижения, отрешённо глядя на дорогу.
Водитель, охнул, увидев в свете встречной машины лицо мамы, поинтересовался, не заразная ли это болезнь и, выслушав помидорную рапсодию, вызвался подвезти к вокзалу.
Доехали мы быстро – меньше чем за час. Валик резко заторопился выходить, больно упираясь в колени мамы, которая при этом нечленораздельно кричала и уворачивалась, оберегая губы, от терявшего то и дело равновесие «племянника». В распахнувшуюся дверь Валик выполз задом, и ему тут же, поочередно, были вручены вёдра с помидорами, сумки и цапля. Мама уже встала на подножку машины, как водитель нагло потребовал «трёшку».
- Чего? – сказала моя мама одними гласными, - да за «трёшку» я тебя в Армавир на руках донесу, - потом достала из-за пазухи гаманок с деньгами и протянула 1 рубль.
- Что она сказала? – спросил меня водитель.
- У нас только 1 рубль, - перевела я.
- Лучше бы не останавливался! – в сердцах буркнул шофёр и хлопнул за мной дверкой.
Мама, не обращая на него внимания, распорядилась:
- Валик, иди - узнай, когда поезд и почём билеты.
- С цаплей что ли?
Валик стоял, в свете прожекторов, широко расставив ноги, одной рукой держал цаплю, другой – её клюв. Из-за толстых стёкол-хамелеонов зло сверкал здоровый глаз, второй - заплыл.
- Ольге отдай и иди, - велела мама на своём языке и засмеялась, открыв рот и вытянув вперёд губы.
Валик ушёл и вернулся с хорошим известием – поезд будет через 20 минут. Мама протянула ему два рубля на билеты.
- Тёть Тамар, этого не хватит!
- А о-э э! – сказала мама.
- А больше нет, – пояснила я, - купи два билета!
Валик купил билеты без места в общий вагон.
- А как же я? Вдруг будут проверять? – переживал Валик, - шагая с вёдрами в конец перрона.
- Мы скажем, что ты не с нами, - сказала мама, а Валик, не дождавшись перевода, и так понял, что тёть Тамара над ним смеётся.
Перрон оборвался, и мы остановились, ожидая прибытия поезда – наш вагон был в хвосте. Пассажиры, несколько человек, остались далеко позади. Пригромыхал состав, и к своему вагону, а он оказался последним, нам пришлось ещё метров пятьдесят бежать. Стоянку объявили две минуты.
Дверь в вагон была закрыта. Валик кинулся к крайней двери вагона, на наше счастье открытой, но с опущенной площадкой. Мама подсадила Валика, подала ему сумки, вёдра, цаплю, подсадила меня и закричала:
- Поднимай площадку!
Валик и сам уже искал что крутить и за что дёргать, чтобы открыть ступени. Объявили отправление. Мама никак не могла забраться на нижнюю ступень – та была слишком высоко. Тогда Валик соскочил на землю, схватил маму, толкал её, пихал её и неимоверными обоюдными усилиями, мама, тяжело дыша, взобралась, позади неё, вцепившись в поручни, сверкал очками Валик. Поезд дёрнулся, мама поднялась ещё на одну ступень и, как тюлень, «вошла» в тамбур. Валик с перепуга прошёлся по маме на четвереньках. Поезд набирал ход.
Мама лежала на полу, и все 100 килограмм её живого веса тряслись – она смеялась. А, когда поднялась, вся в чёрной копоти, смеяться стали мы, да так, что сбивалось дыхание.
- Есть очень хочется, - просительно сказал Валик, отсмеявшись.
Мама вымыла помидориной руки, достала из сумки полотенце, обтёрла им большой помидор и вручила Валику. Валик съел штук пять и благодарно икал, ойкая всякий раз.
- Пошлите в вагон, - предложила мама и взяла сумки. Следом за ней двинулись Валик с вёдрами и я с цаплей.
Пред нами предстала картина повального сна. Люди с такой плотностью сидели на жёстких диванах, что шансов втиснуться, чтобы ехать сидя, не было. Мама, покачиваясь вместе с вагоном, двинулась вперёд. Где-то в середине, обернулась и призывно махнула мне рукой. Я отдала цаплю Валику и пошла, радуясь, что мама нашла местечко. Но всюду спали, ехавшие с моря, студенты. И только краешек одного дивана был свободен.
Мама, присев, захватила этот плацдарм, закрепилась на нём и, плавным движением корпуса вправо, уплотнила сонное царство со словами:
- Присаживайся, дочь.
Я тут же уснула и проснулась, как не спала, от тычка в бок.
- Дочь, приехали. Бегом!
Я кинулась следом за мамой. Валик стоял уже на перроне с помидорами и цаплей. Ночь была на исходе. Общественный транспорт не ходил. Денег на такси не было, и мы пошли через весь город пешком. Шли молча. Мама достала из сумки тёплые вещи, и Валик вышагивал в Танькиной вязаной кофте, прижимая к себе спящую цаплю. Мама несла помидоры, останавливаясь через каждые десять метров.
Во дворе нашего дома, таким же ранним утром, мы распрощались с Валиком. Он передал цаплю, снял кофту и, молча, ушёл, помахав миниатюрной ручкой.
Сил не было ни на что. Мы побросали вещи в прихожей, цаплю закрыли в кухне и, раздеваясь на ходу, рухнули в постель.
- Ольга… Ольга…вставай, - будила меня мама, - иди на водохранилище.
Я не понимала где я, таращила глаза и снова их закрывала.
- Ольга, иди на водохранилище лягушек ловить, - трясла меня мама.
- Зачем? – сразу проснулась я.
- Цапля жрать хочет!
Время было к полудню. Цапля с лангеткой на крыле ходила по комнате, цвиркая зеленью из-под хвоста.
- Птичка всё обдристала, - констатировала мама. - Это я ей хлеб давала. Надо пойти мелкой рыбёшки купить.
- Мам, куда мы денем цаплю? - разглядывая жижу на полу, спросила я.
- Юннатам отнесёшь, крыло у неё перебито – летать больше не будет, - постановила мама – Вставай, дочь, мой полы.
Куда я только не пристраивала цаплю. Всех обзвонила! Везде сходила! Цаплю никто не брал. Только в зоо-ветеринарном техникуме её согласились взять на чучело в музей.
Маме идея понравилась.
- Всё равно сдохнет, а так, хоть экспонат в музее! Вези.
За несколько дней как же мне надоел этот «живой уголок»! Цапля завоняла всю квартиру. Я ходила и подтирала за ней, а она ела и испражнялась. Но собственноручно отдать на убиение живую душу я не могла. Не могла день, второй, а на третий отвезла, гоня терзания души и глуша совесть: «А куда её девать? Скоро школа, а я тут с цаплей…»
На этом и заканчивался мой рассказ.
- Мама, а почему ты не отвезла цаплю на водохранилище? Там столько камыша. Лягушек, - спросил мой умный сын.
- Ты что - воскликнула я,- да она бы там зимой погибла!
- А так, конечно, осталась живой.
Все за столом невесело рассмеялись. Я тоже смеялась, а сама думала: «Почему же я не увидела для неё шанса выжить в естественной среде? Почему мне и в голову не пришло просто отпустить цаплю на свободу? Видимо потому, что смысл цаплиной жизни, в моём понимании, был - летать, а не ходить по болоту в поисках лягушек".