Я переехал в дом к донье Флорентине вечером тринадцатого октября. Лил дождь, мрачные тени офисных клерков ползли вместе со мной по проспекту, периодически извиваясь, чтобы обогнуть очередную лужу. Я же шёл напролом, поскольку и так тонул в луже с самого утра. Это был грустный день. На протяжении нескольких лет я переезжал постоянно, покидал едва насиженное место каждую неделю, нервно собирал чемодан и много курил. Мне казалось, что в моём личном аду я буду бесконечно курить и собирать чемодан, потому как чемодан – олицетворение всей моей жизни, в которую я безуспешно пытаюсь впихнуть всё и сразу, но самое важное вываливается на пол или на кровать, как бы намекая, что я слишком многого хочу. Возможно, это так и есть, я действительно слишком многого хотел, а мой чемодан был мелок и упрям, несмотря на всю свою функциональность и кажущуюся вместительность, словно мозг тринадцатилетнего юноши, меня в старшей школе, когда учителя и родственники пытались засунуть в мою черепную коробку слишком много точных наук одновременно, но все они вываливались оттуда тем же путём, что и попадали. Я наполнял свою жизнь знаниями, событиями, впечатлениями, вкусами, знакомствами, отношениями, начинаниями, и практически все они рано или поздно оказывались ненужными, незаконченными, изуродованными и в конце концов вываливались за борт, оставляя меня тихо сидящим в одиночестве и опустошении. Как бы то ни было, я собрал чемодан, чуть не сломав молнию, водрузил сверху коробку с кактусами и отправился в сторону дома доньи Флорентины – знакомой знакомых, пожилой женщине, которой требовалась мужская сила в обмен на неплохую комнату за сущие копейки, что мне более чем подходило, ведь финансовые дела мои на тот момент были далеки от идеальных.
Дом доньи Флорентины стоял на границе богатого и бедного районов – половина в одном, половина в другом, а линия разлома пролегала аккурат между гостиной и комнатой, где мне предстояло жить и присматривать за коллекцией кактусов – по крайней мере, так сказал один знакомый бармен, знакомые знакомых которого знали донью Флорентину лично и бывали у неё в гостях. Если посмотреть на дом снаружи, выглядел он словно мутант: остатки былого колониального шика слева и убогие фанерные листы, стыдливо прикрытые зарослями дикого винограда, справа – именно туда и выходило окно моей будущей комнаты. Меня, конечно же, это немного смущало, потому как остатки колониального шика были мне духовно ближе, но всё же я хотел увидеть обе стороны мира и убедил себя в правильности очередного переезда, поэтому лёгкое смущение довольно быстро растворилось в суете дней и последующих странных событиях.
Донья Флорентина, крепкая бодрая женщина семидесяти трёх лет, никак не производила впечатление зависимой от мужской силы старушки. В молодости она была настоящей красавицей, за право на вечерний променад в её обществе до крови бились как местные интеллигенты, так и наркобароны и обычные бандиты, да и сейчас она оставалась по-своему привлекательной, и лишь мудрый пронзительный как игла взгляд выдавал её возраст и богатый жизненный опыт. В первый же день мы договорились о разделении обязанностей: я занимаюсь починкой неисправностей в доме, донья Флорентина готовит завтрак, обед и ужин, горничная убирается и стирает, как и полагается горничным. В доме смешались запахи специй, чистоты и влаги, молодости и старения. Внутренности его были слегка изношены, но не настолько, чтобы тратить на них всё своё время, чему я был несказанно рад – это означало, что у меня однозначно будет возможность читать, писать рассказы и присматривать за кактусами. Последнее имело для меня особую важность, ведь discocactus horstii просто не выжил бы без пристальной заботы, переведи я всё своё внимание на починку кранов, покраску стен и перекладку плинтусов.
На пятый день пребывания в доме доньи Флорентины грусть ушла, но появился другой незваный гость в моей голове – недовольство. Я был крайне недоволен последними произведениями, ритуально сжёг их в туалете вместе с фотографиями, которыми думал иллюстрировать свою книгу, за что, само собой, получил выговор от хозяйки. Смывая остатки недогоревшей рукописи, я заметил странную деталь в объединённой с туалетом ванной комнате – небольшое отверстие, в котором при должном старании можно было разглядеть улицу и всё так же неустанно извивающиеся тени прохожих. Вот и первое дело появилось, оно уж точно позволит мне отвлечься от гнетущих мыслей о собственной бесталанности и никчёмности – подумал я и твёрдо решил с завтрашнего утра приступить к латанию неизвестно откуда взявшейся дыры в стене. Непременно завтра.
На следующий день донья Флорентина застала меня сидящим на полу в ванной – я удивлённо разглядывал дыру в стене и пытался понять, не схожу ли я с ума, а может быть уже сошёл, кто знает, я прочёл столько книг по психологии и психоанализу, но так и не научился анализировать себя, поэтому лучше оставить эту задачу профессионалам, а не заниматься демагогией. Так или иначе, я пытался понять, каким образом дыра в стене могла за ночь стать в два раза больше. Неужели какой-то извращенец просверлил её снаружи, чтобы наблюдать за молодой горничной, ну или престарелый бандит вспомнил о былой любви и теперь подглядывает за доньей Флорентиной? Исключено – я проверил каждый миллиметр снаружи и внутри и не нашёл каких-либо следов – ни стружки, ничего. Неизвестный вид насекомых? Не может быть. Плесень? Опять же ни единого следа, да и не может быть такого эффекта от плесени по всем биологическим и физическим показателям, не говоря уже о банальном здравом смысле. Донья Флорентина, к моему окончательному удивлению, ведь у нас был совершенно ясный уговор о разделении обязанностей, попросила не заниматься чепухой и отведать курицу, приготовленную по самому традиционному рецепту. Я не стал перечить и решил вернуться к своему расследованию и, конечно же, латанию дыры после обеда и короткой сиесты.
После обеда, перейдя границу между двумя мирами и оказавшись в своей комнате, я заметил пропажу брюк, купленных на распродаже в прошлое воскресенье. Брюки висели на стуле в ожидании своего часа и будто испарились, что очень странно, ведь я запирал комнату на ключ, чтобы горничная не стащила ту или иную вещь в стирку без моего ведома и предварительного одобрения. Но как можно думать о брюках, когда в ванной по неясным причинам растёт дыра? Если бы челюсть действительно могла отваливаться так, как показывают в детских мультфильмах, моя пробила бы кафельный пол: когда я вернулся в ванную после короткой, но результативной сиесты, дыра в стене приобрела диаметр по меньшей мере двенадцати сантиметров, тем самым утроив свой изначальный размер. Мне понадобилось сделать неимоверное усилие над собой, чтобы временно прекратить расследование, отыскать ингредиенты для раствора и приступить к латанию дыры.
Пока я пытался зацементировать растущее отверстие, из моей комнаты ушли ещё одни брюки, купленные на другой распродаже в прошлом году – измученный безрезультатной работой, я заметил факт пропажи лишь следующим утром, тут же вызвал горничную и высказал свою крайнюю озабоченность проблемой. Горничная в ответ улыбнулась, присела на мою кровать и недвусмысленно приподняла юбку, сказав, что всё это пустяки, всего лишь вещи, Господь создал нас нагими, для размножения, сеньор, правда, не берите в голову такие глупости, возьмите лучше меня. Поддавшись животным инстинктам, я набросился на горничную, кожа её пахла смесью чистящего средства и дешёвого парфюма, но по какой-то причине это ничуть не отторгало, даже наоборот – я полностью посвятил себя процессу, пока на спину мне не рухнул увесистый кусок штукатурки и не приостановил спонтанный акт любви.
На следующий день я заметил, как влага берёт своё и отдаёт стены кухни во власти плесени. Пока я был занят дырами, расследованием мистических пропаж, курочкой и удовлетворением низменных потребностей человеческого тела, чёрные грибковые полосы покрыли стены от пола до потолка рядом с мойкой и холодильником. Моё первоначальное удивление сменилось раздражением, когда донья Флорентина попыталась снова перевести дискуссию о разваливающемся на глазах доме и неизвестно куда исчезающей одежде в русло обсуждения курицы со специями. Не выдержав очередного проявления беспечности со стороны хозяйки, я высказал всё, что думал о курочке и творившемся вокруг беспределе. Донья Флорентина в ответ предложила мне забирать свои жалкие кактусы и отправляться ночевать на улицу, если курочка мне не по нраву, после чего замолк я, заглох холодильник, замолчал телевизор, отвалились дверцы кухонных ящиков, погасли лампы в люстрах.
В течение оставшегося месяца дом продолжал стареть и разлагаться, показывая мне всё новые и новые дыры и шокируя обвалами штукатурки и прочими отвратительными чудесами. Ванная вскоре превратилась в решето, а моя комната и вовсе осталась без двери, открыв тем самым коридор для последних носков. Стены кухни почернели от плесени и полностью вытеснили былой запах чистоты и ароматы специй. Семнадцатый день шёл дождь. Я сходил с ума, не зная, что мне делать, куда податься и с чего начать свой день. С латания очередной дыры, растущей как на дрожжах? С поисков пропавшей одежды? С ублажения горничной? С вербального подтверждения кулинарных талантов доньи Флорентины? Чёрт побери, я совершенно забыл о кактусах… Под конец, вечером тридцать первого октября донья Флорентина и горничная хлопнули дверьми перед моим носом, растворились в темноте дождливого вечера, а стены комнат осыпались словно песочный замок под натиском шторма.
Устав гадать, с чего всё началось – с первой дыры в стене, с тринадцатилетнего юноши, первого ненужного багажа, первой отложенной прозы, или первого переезда – и окончательно усомнившись в возможности возвращения, да что там, существования доньи Флорентины и горничной, я лёг на пол рядом с поникшим discocactus horstii, долго смотрел на огни большого города сквозь редкие капли дождя, который наконец-то решил перестать, и медленно проваливался в сон. Стоит ли говорить, что я ничуть не удивился, очнувшись поутру на улице среди мрачных теней, в одних трусах, сжимая три листа бумаги и волоча за собой пустой чемодан и мёртвые кактусы.