По мотивам российского сериала «Гоголь». Приятного прочтения.
*
У Гоголя на руке показано время до его смерти, если он не сдаст очередную серию рассказов в издательство. Остаётся чуть больше суток, чтобы дописать финал и поставить точку ещё на одном неудавшемся, на его взгляд, произведении.
00:00:00:26:35:11:03.
Времени с каждой милисекундой становится меньше, и где-то на подсознании вертится мысль: «Не хочу умирать». Как бы ему не было отвратительно от самого себя, Гоголь находит по сотни причин на дню, чтобы продолжить жить.
«Есть и те, кому нравятся мои творения ведь».
«Мир клином не сошёлся на Кюхельгартене».
«А что бы сказала мама, узнай, что я умер? Ничего хорошего точно. Я должен жить».
И ещё одно, сказанное однажды Гуро: «Страдания и разочарование — всего лишь топливо для писателя». А это значило, что все его несчастия только в пользу ему, что он может и лучше. Гораздо лучше. К тому же, опыт приходит со временем.
«Которого у меня всё меньше».
Но отчего-то умирать сейчас особенно не хочется, да после грядущего окончания «Вечеров на хуторе близ Диканьки»…
А ведь они сулили славу, по словам Пушкина, который уж точно знал, что говорил и делал. Да и он дал целую неделю на то, чтобы раскрыть сюжет, и месяц, чтобы всё описать. Этот великий писатель лелеял всё, что писал Николай, и даже временами сам отдавал свои идеи, шутя, что писарь временами обворовывает его.
На то, чтобы закончить последнюю часть уходит два часа. Чтобы дойти до издательства и отдать книгу — ещё четыре. По итогу остаётся двадцать часов, и цифра, показывающая часы, медленно перетекла в девятнадцать через секунду.
Что от него осталось после этого? Нелепые воспоминания, которые он гнал прочь. И почти все были они о Диканьке.
Жалеет ли он, что ввязался в это дело?
Не единожды да, и обида закипает внутри. На Гуро, который предал его в конце концов. На себя, что не смог уберечь Бинха, который спас его, хотя мог и не делать. На Бинха следом за то, что тот вообще прикрыл его. На весь мир за то, что родился таким неуклюжим и по-детски доверчивым.
Он сам же и виноват в смерти тех девушек, полицмейстера, который отдал ему оставшееся время и к которому, несмотря на довольно крутой нрав, успел привыкнуть. В начале, по приезду в Петербург, было даже сложно и ужасно непривычно без вечного сарказма без усталого тяжёлого взгляда, но потом спустя почти год подзабылось как-то, истёрлось из памяти, оставшись лишь едва заметной гулкой болью.
Да, он виноват. Во всём виноват и не отрицает это. И часто в поздний час сидит в кресле напротив камина, подолгу смотря, как огонь дотлевает вместе с его душой, с последними остатками чувств.
Сегодня ему по-особенному хорошо. Потому что он наконец-то отпустил прошлое, оставив его лишь на строках «Вечеров…»
И нет иного счастья, чем забываться сном после долгого бодрствования, несмотря на все превратности судьбы.
Гоголь закрывает глаза, но ему ничего не снится.
А на запястье осталось всего четырнадцать часов семь минут и три секунды.
Однажды всё станет хорошо.
Или сейчас?
*
/Гоголю снится/
Гоголь просыпается после долгого сна от того, что кто-то трясёт его за плечо. Он лежит на своей кровати в полумраке и смотрит в потолок. На руке показано время, оставшееся после сна. 00:00:00:05:17:09:14.
— Яким, ещё раз разбудишь, крымским татарам продам, — бывший писарь снова закрывает глаза, пытаясь ухватить за хвост ускользающий приятный сон, какого не было ни до Диканьке, ни в ней, ни некоторое время после. Николай хотел доспать и выспаться, но, видимо, ему не удастся. — Чёрт…
— Ради Бога, не поминайте черта, — раздался буквально над ухом знакомый голос, отчего юноша подскочил на кровати, резко сев.
— Хома Брут?! — он округлил глаза, испуганно глядя на мужчину, нависшего над ним.
— Он самый, господин писарь.
— Я ушёл со службы, — буркнул писатель.
— О, сочувствую…
— А Вы по какому, собственно, делу?
Николай действительно рад увидеть хоть кого-то, кто не предал его, но всё ещё чувствовал какой-то подвох. Брут же умер тогда в церкви. Как воскрес? Впрочем, удивляться не стоило после стольких смертей в его жизни за последний год. Да и забыл юноша про Хому вследствие вообще последних событий. А теперь вспомнил, как и то, что Гуро до сих пор пишет ему письма, зазывая в общество Бенкендорфа и приводя разные аргументы, почему это перспективно. Но никакая слава, никакое количество времени и новых, якобы полезных знакомств Николаю не нужно. Он не хочет ничего даже общего иметь с этим мерзким и низким человеком. И добьётся всего своим честным трудом, а не лестью и ложью к тому, кого не знает вовсе и никогда не видел.
Гоголь приподнимается на локтях и садится, прикрываясь одеялом и не отрывая взгляда от гостя. Он понимает только сейчас, что совсем не в курсе, сколько времени, и что пропустил всё, что говорил Брут, а затем вопросом следует и ещё один: как он оказался в постели и кто его переодел. Впрочем, может быть Яким.
— Простите, не могли бы Вы повторить, что сказали?
— Я из издательство только. Вернее, меня к Вам направили, Николай Васильевич, — начал экзорцист. — Я там сейчас проверкой разных рассказов — и прочим, и прочим — так сказать, занимаюсь. Когда увидел знакомую фамилию, решил сразу самому взяться за творение Ваше. Не прогадал, осилил за пять часов. Очень, знаете-с, интересно. Смешно даже.
— Но?.. — Гоголь уже ожидает подвоха. С самого прихода этого человека. Не просто же так он посетил его скромную обитель.
— Боюсь, если не переписать несколько моментов, цензуру не пройдёт.
— Пусть остаётся, как есть. Не нужно ничего менять.
— Вы разве не понимаете, чем это сулит? — голос его был тих, спокоен и вкрадчив.
— Я и так много там изменил, что-то недописал. Я настаиваю…
— Как хотите, но я предупреждал Вас. Не сочтите за грубость и извините.
Писатель кивнул, и наступило тугое молчание, почти давящее. Никто не решался задать хоть один волнующий вопрос. Наконец начал Брут.
— Это правда? То, что случилось в Диканьке?
— Смотря, о чём Вы говорите…
— Вы знаете, — бывший экзорцист особенно сделал ударение на эту реплику, придвигаясь неосознанно ближе, будто бы хочет ещё что-то сказать, поделиться каким-то только ему известным секретом, и кладя свою ладонь поверх гоглевской, на что последний, немного тормозя, резко убрал.
— Да, но несмотря на то, что там произошло после Вашего «исчезновения», — прошипел Гоголь, едва сдержавшись, чтобы не показать своего настоящего обличья Тёмного, — всё осталось в прошлом и никуда и, тем более, никогда оттуда не вернётся. Я похоронил всё на страницах «Вечеров…». Зачем Вы пришли, господин редактор?
«И откуда такая смелость? Впрочем, не важно», — подумал экзорцист и загадочно улыбнулся.
— Вам, наверное, интересно, как я выжил. Это не особо важно сейчас, ведь никто и не искал, но я всёже расскажу.
И Брут рассказывает обо всём, что с ним случилось, хотя Гоголь мало что понимает. Рассказ, пусть и не сбивчив и лёгок к пониманию, но писатель не в силах соображать что-либо. На руке показано 00:00:00:04:33:15:06. Времени остаётся всё меньше, и надо бы что-то сделать, чтобы не умереть.
«Или послать всё к чёрту и наконец заснуть навечно?» — думает Николай, еще раз вскидвая руку, чтобы взглянуть на цифры. Хома замечает это движение и тоже смотрит на запястье, продолжая повествовать и шестым чувством понимая, что его едва ли слушают.
— Николай Васильевич, — обрывает он свой рассказ, — думаю, что моё воскрешение сейчас не имеет никакого веса, — я пришёл к Вам, чтобы уведомить о том, что если «Вечера на хуторе близ Диканьки» не пройдут цензуру, то либо мир потеряет ещё один шедвер, либо я сделаю всё, чтобы Ваше творение опубликовали. И, между тем, позвольте отдать Вам часть своего времени.
— Вы так и не сказали, зачем пришли.
Редактор замолкает, призадумавшись, и снова улыбается, но как-то нервно, дёрганно.
— Вы снова нужны миру, точнее необходимы больше Ваши способности. Дело жизни и смерти, Николай Васильевич. Спасите мир, и Вам отплатят по заслугам.
— Мне ничего не нужно.
«Только время», — думают оба, но не произносят этого. Брут снова говорит:
— Общество Бенкендорфа Вам ничего не говорит? — по тому, как Гоголь скривился в отвращении и ненависти, Хома понимает, что что-то да говорит, хотя и до вопроса своего не сомневался. — Тогда Вы знаете, что оно самой представляет.
— Полагаю, что не уверен в этом… — всё раздражение мигом улетучилось, когда Брут упомянул ту компанию, в которой состоит Яков Петрович. — Следователь, с которым я расследовал дело в Диканьке о Всаднике… он состоит там и часто шлёт мне письма, приглашения в него, представляя всё то, что меня ждёт, если я вступлю в их ряды.
— Ничего хорошего, — видимо, редактор осведомлён об этом, раз не удивился сему факту, либо просто скрывает недюжую эмоцию. — А что, собственно, он писал об этом обществе? Не рассказывал о планах? Может, у Вас ещё есть эти письма? — Николай отрицательно качает головой, показывая, что все письма, как и «Кюхельгартена» сжёг в тар-тарары. — Печально, но может, Вы помните?..
«Я одно письмо почти дословно помню. Оно одно из первых было. Понятия не имею, почему запомнил, но вот, что там писалось:
«Милейший Николай Васильевич,
спешу уведомить Вас, что грядёт война за статус, за мир во всём мире и за свободу людскую, чтобы все были на равных и уважали лруг друга, как родителей своих. Прошу Вас, голубчик, примите же мои слова за правду. Да, врал Вам, много лжи было, но ещё раз повторюсь — Вы мне глубоко симпатичны, и мне очень жаль, что всё так получилось, но другого выхода и быть не могло.
Но возвращаясь к тому, почему я пишу Вам: вступите в наши ряды.
Для начала, сила Ваша невероятно велика, и должно тренироваться в поддержании её и удержании в узде. Кто Вам поможет в этом ещё, если не мы? Все, что связывали Вас с прошлым, погибли, матушка не знает о том, что с этим делать, наверняка, а сёстры боятся Ваших способностей. Впрочем, полагаю, что они и не знают о Вашей сущности Тёмного. А я знаю-то и могу помочь. С помощью Вашей силы, между тем, можно остановить неблагоприятные конфузы, если таковые изволят случиться, или уничтожить их последствия.
К тому же, в сообществе литераторов Вы мало чего действительно добьётесь, а с нами Вы обретёте славу и больше времени. Оно же нужно Вам, разве нет? Вы ещё так молоды, душа моя, Вам нужно жить и радоваться своему существованию, а не заниматься самобичеванием и сжигать книги за неизвестной бутылкой дешёвого вина. Чего Вы добьётесь, чему научитесь у Пушкина? Только то, как писать книги и направлять идеи в правильное русло? Так не уйдёте далеко. В обществе же Вы найдёте всё, что пожелаете.
И в конце концов, мне рассказывали, что запасы Вашего сообщества едва ли не истощены были только полгода назад, а теперь появляется всё больше и больше, а откуда — известно одному лишь Господу Богу да Пушкину. И не нравится мне этот новый его proteg;, Лермонтов. Так юн и так осведомлён об очень многих вещах…»
И так далее, и так далее. Долгое заключение, краткое и сухое прощание дальше. Не более».
Хома не двигается на протяжении всего пересказа письма, сидит, затаив дыхание и не отводя взгляда от глаз Гоголя. После окончания тоже молчит, и наступает тишина. Каждый находится в своих мыслях и не думает даже прерывать её.
— Может быть, это тоже ловушка, как было и в Диканьке.
— Так и есть.
— Нам надо в час дня встретиться на улице М.
Отрешённо кивнув, Брут перехватывает ладонью чуть ниже локтя Николая и передаёт десять часов ему, а потом исчезает, оставляя бывшего писаря витать в темноте и своих мыслях.
*
Гоголь свободно вдыхает, открывает глаза и смотрит на руку. 00:00:00:14:32:55:01. Остаётся только подняться из кресла и начать собираться.
«Не просто так был этот сон», — думает он, надевая крылатку на себя и выходя из дома.
День обещает быть интересным и относительно долгим.