Я работала на Полярном Урале, когда получила от друга сообщение, что имею шанс побывать на Камчатке. Там этим летом будет работать ленинградская геологическая партия, которая пройдет по центру и по побережью полуострова. Состав партии маленький: начальник, техник-геолог, проводник-каюр из местных и повар, плюс четыре лошади. Мне, в случае желания и возможности, предлагалась роль поварихи. К тому времени я прошла по всему Дальнему Востоку: работала на Чукотке, на Колыме, в Приморье (Охотское море), в Приамурье, только Камчатка оставалась неосуществленной мечтой. Конечно, я загорелась. Одно пугало: говорили, что на Камчатке медведей больше, чем деревьев. Медведей я боялась.
У мужа моей знакомой медведь голову оторвал. Работал Сеня водителем вездехода – «газана». В пути перегрелся мотор. Сеня взял ведро и побежал под горку к ручью – надо было залить воду в радиатор. Бежал, смотрел под ноги, чтобы не упасть, и не видел, что прямо на пути стоит на задних лапах медведь. Медведь только махнул лапой – и Сенина голова покатилась: люди из вездехода это видели.
А еще вспоминался рассказ человека с Камчатки про Ванечку.
Ванечка с другом пошли рыбачить. Первым медведя увидел друг и со страху взлетел на дерево, как был, с ружьем за плечом. А Ванечка, ничего не подозревая, закинул спининг и сразу выдернул рыбину. Обернулся, чтобы показать улов, и увидел: большой медведь вздыбился на задние лапы, и медленно переступая, идет на него. Ванечка со страху заплакал, протянул медведю рыбину и закричал: «Мишенька, возьми рыбку, честное слово – у меня больше ничего нет…». И тут грохнул выстрел, и медведь упал. Это друг на дереве очухался и выстрелил. Потом над Ванечкой все смеялись: «Мишенька, возьми рыбку!..». А, в общем-то – не смешно.
Короче, я пошла к начальнику экспедиции просить, чтобы уволил меня на лето, а осенью, когда вернусь, принял на прежнее место. Тот выпучил глаза:
- Ты что, совсем рехнулась? У тебя большой непрерывный стаж, что скажется потом на пенсии, у тебя 80% северных надбавок к зарплате, ты все теряешь! Вернешься – все будет от нуля!
Но я стояла на своем. Он покрутил пальцем у виска и подписал мое заявление.
Преодолев все расстояния, я оказалась в Усть-Камчатске и поплыла пароходом в Петропавловск-Камчатский. Подплывали на рассвете. Я вышла на палубу и не поверила своим глазам: на берегу, под зазеленевшими деревьями лежал белый снег. Было тепло. Когда мы вышли на землю, то увидели, что это не снег, а вулканический пепел, состоящий из мелких, скрученных как ракушки песчинок. Двадцать сантиметров пепла! Я еще подумала: а как же наши лошади? Ведь через этот пепел трава не прорастет. Это был результат недавнего извержения вулкана Шевелыча.
Рассказывали, было очень страшно.
Посреди дня небо почернело, стало совсем темно: били молнии, тряслась земля, животные кричали и катались по земле. На озере обоз сбился в кучу, лошади не слушались. Лед проломился и все утонули.
Мои опасения были напрасны. Травы проросли буйно. Под зонтами-листьями шаламанника не видно было человека на лошади. Вулканический пепел оказался удобрением.
В Усть-Камчатске мы собрались всем составом: начальник Володя Смирнов – длинный, тощий интеллигент, спокойный, безвольный и обходительный – ну, совсем не геологического вида. А вот команда его подобралась – та, что ему надо.
Проводник-каюр Серега – крепкий, коренастый, широколицый, с слегка раскосыми глазами коренной камчадал. Спокойный и сдержанный, умелец на все руки. С ним мы быстро подружились. В поле он все время что-то мастерил, чинил лошадиную сбрую и, пока я готовила еду, рассказывал о себе. Он все время возил с собой недоваренную медвежью лапу и на каждой стоянке доваривал ее – хотел угостить меня самым вкусным в мире блюдом. Правда, так и не доварил, не успел. Серега – это два разных человека в одном. Один – в тайге – здесь ему равных не было. Другой – в Усть-Камчатске и Петропавловске-Камчатском. Там его знали и боялись все. Там он был вечно пьяный бешено-агрессивный бандит. Жену свою – учительницу, чуть не задушил прямо в классе, при детях, вовремя спасли; на улице кидался в драку с прохожими мужчинами. Участник всех драк и поножовщин. Милиция не знала, что с ним делать: посадят, отсидит – и снова за свое. Проводником он был бесценным.
Техник-геолог – омерзительный прыщавый и какой-то клейкий дурак. Но для начальника он был находкой. Это был Шакал из «Маугли». Он постоянно угодничал перед Володей, заискивал и изображал заинтересованность в геологии, обещал поступить то ли в техникум, то ли в ВУЗ. О моем геологическом опыте и образовании он не знал, пытался мной командовать и даже покрикивал: «Собачье место – конура!». Он видел мою гадливость к нему и это его бесило и подначивало к разным глупостям – ему так хотелось подчинить меня! Эта паршивая овца была очень кстати начальнику, но мне отравляла сезон.
Я была поварихой. Делом моей чести было работать хорошо, без замечаний. Я была опытным полевиком. Могла быстро одной спичкой разжечь костер. Не успели на привале расседлать лошадей – а у меня уже кипел чайник. Я не лезла в чужие дела, но и помощи никогда не просила. Сама собирала дрова на костер, сама рубила, сама готовила, мыла и собирала посуду во вьючник. Исключением было только приготовление «хлеба». Здесь требовалось участие других. Настоящего хлеба у нас не было. Вместо него мы готовили большие котлеты из медвежатины – сразу полный бак. Парни уходили выбирать медведя помоложе, благо они были в изобилии, а я приступала к колке березовых бревен. Я топором валила березу, потом разрубала ее на чурбаки. Из этих чурбаков складывала колодец и внутри его разжигала костер. Такой костер горел, как свечка, три-четыре дня, только бревна потихоньку придвигались в середину. Мясо медведей обычно было заражено какими-то мелкими вредителями, и довольно жесткое. Мы сначала трижды прокручивали его в мясорубке, потом жарили котлеты, укладывали в бак, заливали водой и 3-4 дня тушили на медленном огне. Это был наш хлеб, с которым мы ели щи и каши.
Пока парни ходили за мясом, мне уже удавалось вырубить два-три чурбака из березы. Сил моих становилось меньше, удары топора слабее. Парни садились и начинали издевательски считать удары моего топора: 231, 232, 233… Их очень задевало, что я их ни о чем не прошу. Нет бы подойти, взять у меня топор и сказать: «Отдохни, мы доколем». Но нет, они все время хотели, чтобы я их попросила, показывая свою слабость. Особо старался прыщавый техник. Наверное, мне надо было быть хитрее, гибче, изворотливее, с юмором, но у меня этих черт не было. Не до того было.
Вернусь к началу. Задержала нас в Усть-Камчатске проблема с лошадьми. Из четырех арендованных лошадей две были неполноценными: молодой жеребец трехлеток до сих пор не знал ни седла, ни вьюка, а старая кобыла была на сносях – вот-вот ожеребится.
Сначала надо было объездить дикошарого. Каждый день ему на спину кидали по два связанных между собой мешка с песком, гоняли на длинной веревке по кругу и били. Конь ржал, вставал на дыбы, опрокидывался на спину. Его опять били и снова кидали на спину мешки. Потом стали прикреплять мешки подпругой, чтобы не мог сбросить. В общем, пока его приучили битьем носить на себе вьюки, прошло довольно много времени. Это битье он запомнил навсегда и всегда вздрагивал и шарахался при виде веревок.
Наступило время выхода в поле. Распределили лошадей: кто которую должен вести и за ней, соответственно, ухаживать. По законам мужских приоритетов, вороной красавец-жеребец, конечно же, достался начальнику. А мне – старая жеребая кобыла. Я ходила последней, поэтому никто не видел какое чудо мне досталось.
Моя белая кобыла была толстая, приземистая и большеголовая. Большую часть жизни её отдавали на лето в аренду геологам. И клички у нее в совхозе не было, там ее просто звали «геологическая». Но была она на редкость смышленая и опытная. Ожеребилась она на третий день нашего пути – принесла черно-рыжего малютку. В совхозе сказали, чтобы о жеребенке не беспокоились – он ничей, так как у них он не родится и на учет не будет поставлен. «Можете хоть себе в город взять». Мать облизала малыша, он покачался, поспотыкался и встал на ножки, а на третий день уже подпрыгивал и носился вокруг мамы. Мою лошадку навьючили и мы двинулись в путь – время было дорого. Жеребенок рос, как на дрожжах и вскоре не стал подпускать меня к кобылице – ревновал. Все изловчался, чтобы лягнуть, приходилось подходить с хорошей лозиной наготове.
Не буду описывать как буйствовала зелень в то лето и какие густые дебри приходилось преодолевать. Преимущества моей лошадки перед другими лошадьми были явными. Я никогда не тащила ее за повод. Она с первого дня поняла, что я – ее поводырь, и всегда шла за мной, но выбирала для себя более удобный путь. Навьюченные двумя вьючными ящиками, другие лошади часто застревали между двумя деревьями, хотя и не по своей вине – их так вели. Моя же лошадь удивляла всех: она протягивала голову между деревьями, потом разворачивала тело так, что сначала протискивался один вьюк, а потом второй. Часто она сама решала – пройти между деревьями или обойти. Мы всегда шли последние – никто не мешал выбирать. Хуже всего доставалось вороному. Когда он застревал, начальник натягивал длинный повод и бил коня по морде. Мне казалось, что они оба боялись друг друга – и конь, и поводырь.
Однажды мы шли по тропе, проложенной зверьем по высокому берегу ручья. Слева прямо к тропе подходил скальный выступ породы, и тропа уже дала трещину – грунт готов был обвалиться вниз, в ручей. Обходить это место было очень далеко, и мужики решили рискнуть, провести лошадей вдоль трещины. После каждой лошади трещина все больше расширялась и перед моей лошадью уже было ясно, что берег рухнет. Пока стояли, раздумывали: развьючить лошадь или пустить так, моя лошадка подошла к опасному месту, присела на все четыре ноги и, резко поднявшись, быстро-быстро, как балерина на носочках, просеменила на тот край, и берег за ней сразу рухнул в воду. Вот такая была моя лошадка.
А еще преимущество моей лошадки было в том, что она была белая. Гнуса было немыслимое количество, он заедал животных: черных сильнее, белых – меньше. Наверное, потому, что белое меньше нагревается на солнце и не так привлекает мошек теплом. Я помнила чукотских собак, у которых гнус выедал целые куски шкуры, и они ходили, как живые куски мяса. Я берегла свою лошадку и при каждой возможности обмывала ей водой подмышки, куда охотнее всего на пот слеталась мошка.
Во время остановок (перекуров) и на стоянках я подружилась с вороным. У нас образовался тайный союз. Я срывала длинную лохматую ветку и садилась или ложилась на землю. Конь тут же подходил ко мне и замирал, а я начинала обмахивать его от кровососов. Он мог так стоять сколько угодно, лишь бы я махала. Он чувствовал, что я его жалею.
Вечерами, закончив свои дела, я уходила недалеко от лагеря, забиралась на развесистое дерево, устраивалась поудобнее, зажигала припасенную свечку и писала свои записки или читала книгу. Начальник журил, мол, кругом медведи, темно, а ты куда-то уходишь. Я отговаривалась: « А когда вы втроем, вооруженные до зубов, уходите на весь день, а я одна, безоружная, даже без ракетницы, остаюсь в лагере – вас это не беспокоит?» Медведей и впрямь было очень много, но Бог уберег, ко мне они не приставали. Это потом, вернувшись на Полярный Урал, я купила у хантов мелкокалиберную пятизарядную винтовку и не расставалась с ней до конца своей геологической работы. Так, для спокойствия души. Я ведь больше всего ходила по тундре одна, а там – и медведи, и волки, и беглые зэки. Стрелять я, в любом случае, вряд ли стала бы, но на душе спокойнее.
Днем, в свободные часы, я ходила навещать вороного коня. Он ко мне привык, ждал угощения, увидев – сразу подходил. Как-то я забралась на высокий широкий пень. Конь подошел и стал рядом. Я гладила его по шее под гривой, ласково говорила что-то, а потом тихонько легла животом ему на спину, не отрывая ног от пня, и продолжала гладить. Конь стоял смирно, не проявляя никакого неудовольствия. У меня зародилась мысль: проеду!
Обязательно проеду на нем, надо только уздечку взять. И тут вдруг вижу – на поляну вышли мои мужчины. Стали, открыв рты и выпучив глаза. Я тихонько сползла с коня на пень – и тут – началось! Они орали на меня трехэтажным матом во всю глотку, оскорбляли самыми гнусными словами. Не знаю, кто там старался, а кто, может, молчал. Я молча вернулась в лагерь.
Как только подошел начальник, жестко потребовала: «Отдай мой паспорт, я ухожу». Володя растерялся, говорил, что все документы должны быть у него, но я была непреклонна. Я взяла паспорт, рюкзак и пошла по засечкам на деревьях по тропе.
Я шла и выбрасывала все подарки: накомарник, нож, ножницы, какие-то безделушки. Темнело, уже с трудом различалась тропа и редкие засечки на деревьях. Вдруг лес расступился и я увидела перед собой черный округлый бугор, а на бугре на фоне яркого заката фигуру человека. Он с трудом держался на тонких неверных ногах, изгибался и размахивал руками в воздухе. Увидев меня, он замер и бросился ко мне.
- Анцыферов, дорогой! Я дошла!
Мы узнали друг друга. Это был цыган Анцыферов из поселения ссыльных – «химиков», у которых мы остановились и прожили три дня в начале сезона. Оказывается, я вышла по тропе к их поселению. Теперь цыган Анцыферов (его почему-то так называли, не по имени, а по фамилии) был пьян и радостно волок меня за руку в барак. В бараке стоял дикий пьяный шабаш – получили получку и привезли на катере водку. Все узнали меня, радостно заорали, усадили в торце длинного стола и с маху налили полстакана водки. Толпа мужиков с помутневшими от водки глазами в ожидании уставились на меня, протягивая на вилках грибочки, огурчики, рыбку, что-то еще. Я поняла: надо пить, иначе не отвяжутся – и махом выпила все до дна, стукнула пустой стакан об стол. Все одобрительно загудели, посмотрели как я закусываю и развалились в разные стороны. Через пять минут по дому уже катался клубок пьяной драки, трещала мебель, горланили мужики. А на кровати сидели в рубашонках два маленьких мальчика, молча моргали растерянными глазенками. Когда драка стала подкатывать к ним, я наклонилась над ними, уперлась руками в стенку, готовая прикрыть их. И не зря. Над моей головой пролетела табуретка, разбилась об стену и упала бы на детей. Я откинула ее, посидела с мальчиками пока бой не утих, и села к столу. Устала от всего пережитого за день. И тут ко мне подошла ссыльная, работавшая в поселении, и позвала к себе ночевать.
Марьяна была потрясающе красива. Большие черные глаза с длинными ресницами, брови на взлет. Но всю эту красоту, как вуаль, покрывала патина алкоголика – серия мелких пересекающихся морщинок. У Марьяны была отдельная комнатка. Шкаф, стол и две кровати. Приятно было после спального мешка забраться под одеяло. Мы долго не спали. Марьяна рассказывала, что попала в тюрьму за убийство мужа, который издевался над ней. Убила топором и со страху упрятала труп под половицы. Чуть с ума не сошла. А теперь очень боится спать одна в комнате, ночные кошмары мучают. Позже мы с ней очень тепло расставались, обменялись самыми дорогими вещами, какие были: она подарила мне свою комбинацию, отороченную кружевами, а я отдала е красивый теплый свитер, купленный у горнолыжного склона на Чегете.
Утро принесло мне неожиданность: к «химикам» подтянулся весь наш отряд в полном составе и с лошадьми. Оказывается, проводник Серега после последнего эксцесса отказался дальше работать. Я думаю, для геолога Володи это была не очень большая потеря: было уже начало сентября – время, близкое к плановому окончанию работ. Парни говорили со мной ласково и уважительно, уговаривали взять на память все подарки, разбросанные мной по тропе и подобранные ими. Разговаривать с ними мне ни о чем не хотелось.
А что дальше? Дальше надо было искать деньги на обратную дорогу. У меня не было ни гроша. Начальник? Пусть подавится моей зарплатой.
Серега привел меня в заброшенный пионерлагерь. Там сторож имел лицензию на вырубку просеки. Серега предложил напилить машину дров и продать их – будут деньги на дорогу. Нашли еще одного мужика и взялись за дело: мужчины валили лес, а я работала сучкорубом. Мне дали особый острый топор с длинной ручкой и широким лезвием, я ходила по стволам сваленных деревьев от вершины к комлю и обрубала под собой сучья. Еще в мои обязанности входило каждый вечер накормить ездовых собак – они были привязаны на короткие цепи каждая – к своей будке у края стадиона.
Все собаки выкопали в земле узкую глубокую яму, забившись в которую они спасались от гнуса. Летний суточный рацион их составляла одна вяленая рыбина и миска воды, и то – если хозяин не напивался и не забывал их покормить. Вид собак был очень жалкий, им надо было только дотянуть до зимы, когда начиналась совсем другая жизнь.
Однажды, в сумерках, я вышла на крыльцо дома и увидела, что собаки бегут по стадиону. Я стала свистеть, звать их, но они никак не реагировали, И тут я разглядела: это были совсем другие собаки. Их было очень много, штук тридцать. Они были всех размеров и мастей, от совсем маленьких до очень больших. Они деловито пересекли стадион и скрылись в лесу. Я вспомнила рассказы Сереги о больших стаях одичавших собак, орудовавших под Усть-Камчатском. Собаки нападали на скот и реже – на людей и были очень опасны. За ними охотились, но безуспешно. Они были умные, хорошо знали людей, нападали внезапно и скрывались в лесу. Мне довелось увидеть такую стаю.
Наконец, работа была закончена. Мужчины загрузили чурбаками два грузовика и уехали, чтобы продать их. Там уже было договорено, так что скоро они должны были вернуться с деньгами. Мне было нечего делать и я на прощанье пошла гулять в лес по дороге.
Иду потихоньку в приятном лирическом настроении и вдруг – странное видение – из леса выходит мужчина, одетый как в тургеневские времена: шляпа пирожком с короткими полями, на ленточке металлическая бляшка с изображением тетерева и скрещенных ружей и перышко торчит; крупно-клетчатый рыжего цвета пиджак, брюки заправлены в высокие сапоги, и ружье за плечом. Подходит и так интеллигентно спрашивает:
- Скажите, пожалуйста, вы не слышали, здесь где-нибудь медведь не ходит? Я вот поохотиться выбрался…
Его вид и речь выглядели настолько нереально и смешно, что я, не сдержавшись, прыснула. Мы познакомились, разговорились и долго гуляли по дороге. Он оказался начальником сейсморазведочной службы Камчатки с такой незначительной фамилией – Цыпленкин. Узнав про мои похождения и то, что кроме геологического я имею второе – геофизическое образование, он стал агитировать идти к нему на работу. Мы тепло расстались, и он оставил мне свои координаты рабочие и домашние на случай, если надумаю с работой. Как это было кстати после того, что случилось дальше.
А дальше – меня постиг удар. Вернувшись в лагерь, я увидела разгромленную картину. Двери во всех помещениях были распахнуты. Посередине кухни на плите стоял большой таз, всю его площадь занимало круглое тело краба, ноги из таза вздымались вверх над плитой и потом спускались вниз до пола. Огромный краб казался живым. Я вообще боюсь членистоногих, а тут – чуть не упала в обморок. Походив туда-сюда, я обнаружила мертвецки пьяных мужиков, а на улице – мешки с бутылками водки. Я трясла Серегу и спрашивала, привезли ли они мои деньги. Выяснилось – нет, все деньги ушли на водку. Делать мне здесь было нечего. Я собрала рюкзак и пошла на большую дорогу ловить попутку на Усть-Камчатск. Остановился грузовик. Шофер махнул рукой на кузов. Я перебросила рюкзак и перемахнула через борт. В добавок ко всем бедам, в кузове оказалась зеленка – сеченая трава и я вымазала одежду.
В Усть-Камчатске я отыскала своего нового знакомого Цыпленкина и попросила у него денег на обратную дорогу, пообещала вернуть сразу после возвращения домой. Сумма изрядная, но он охотно дал мне деньги и даже проводил на пароход.
Я вернулась на Полярный Урал и начала жизнь от нуля.