(Малоизвестные страницы творчества Аполлона Коринфского)
Уроженец Симбирска Аполлон Коринфский в русском литературоведении и симбирском краеведении известен больше как поэт, писатель и этнограф: эти стороны его творчества регулярно становились темой литературоведческих и краеведческих публикаций. Но Коринфский был и журналистом, что отмечается во всех его биографиях. Однако эта часть его творческой деятельности никогда ещё не становилась объектом исследования, в том числе, на его родине, хотя именно на материалах о ней он оттачивал своё писательское перо.
Тому есть несколько объяснений: во-первых, журналистский период жизни поэта или писателя воспринимается, как правило, просто как факт биографии (если он, конечно, не Толстой или Блок); во-вторых, в течение многих лет Коринфский находился в списке забытых литераторов, наконец, в-третьих, свои журналистские материалы о Симбирске он публиковал не в Симбирске, отчего у ульяновских (симбирских) краеведов до них просто руки не доходили. Но время пришло. Пора заглянуть в его творческую копилку газетчика, ведь в ней сохранилось довольно много интересных материалов
Как известно, карьеру журналиста Коринфский начинал в «Самарской газете», которая в предисловии к переизданию его этнографической книги «Народная Русь» ошибочно была названа «Симбирской газетой» . Первые его корреспонденции на страницах этого издания появились в 1886 году. В официальной биографии упоминается только его рассказ «Живой покойник». Однако на самом деле публикаций Коринфского было больше. Одна из первых, предположительно, – в январе. Фельетон о возвращении к будничной жизни после святок. Он подписан буквой «S», которая есть в обширном списке псевдонимов журналиста. Но такая подпись в «Самарской газете» встречается не раз, в том числе, под публикациями самарскими, и точное авторство определить практически невозможно. Поэтому предположение основано больше на том, что фельетон написан как прозой, так и стихами. Хотя и стилистически (лёгкий, образный, ироничный язык) он чем-то напоминает Коринфского:
«Святки отошли в область воспоминаний, оставив по себе лишь некоторый чад в обывательских головах да расстройство нервов. Впрочем, надо сказать, прошедшие только святки особенного возбуждения и подъёма духа даже в разгуле не дали. В силу ли плохих дел, но и самый весёлый для русского (исключая, само собой понятно, масляницы) человека праздник шёл и завершился более чем ординарно в смысле увлечения весельем. И пьянствовали как-то не задушевно, а словно ехидно. Разгул не принимал тех широко-русских размеров, при которых, как говорится, и море по колено…»
Тем не менее, по словам автора, «получившие ренту и жалование перед рождеством спустили его на святочные удовольствия, и теперь в семьях идёт реакция: мужья упрекают жён за растраты “на тряпки”, жёны костят мужей за неумеренные ужины и “винтовые партии”».
Поэтому «…домовладельцы злятся на своих оброчных – квартирантов; злятся, что, проведя не в меру весело праздники, они совершенно игнорировали интересы своих владельцев – “хозяев” и, размотав деньги, неаккуратно вносят следуемый с них оброк за право наживать в квартирах ревматизмы, получать угары, разбивать части тела по обледеневшим тротуарам и лестницам, забывая, что “хозяева” квартир и города, ко всем перечисленным правам квартирантов, ещё рисуют к весне перспективу пригласить для нашего удовольствия тиф, холеру и вообще что-нибудь подобное в этом роде.
Утомившись от безделиц,
С книгой записей в руках,
В кресле, вот, домовладелец
Зло щелкает на счетах.
– Эки скверные прохвосты
Квартиранты у меня; –
Разорить готовы просто,
Словно бедная родня!
То ремонт им дай квартиры
Да теплее натопи,
То забей снаружи дыры,
Ну, а денежки – терпи.
То свези навоз на Волгу,
Санитарность наблюдай,
А не платят деньги долго –
Лучше ты не поминай:
Я и аспид, и разбойник,
Я и варвар, и злодей,
Чуть не каторги достойный,
Квартирантов лиходей!
Все без денег очень злобны,
(Да чем я-то виноват?!)
И своих деньжонок кровных
Не сберу! – Вот шах и мат!»
Самара в этом фельетоне не упоминается. Ситуация – характерная наверняка не только для Самары, но и для любого волжского города, в том числе, Симбирска. И это тоже является трудностью в определении авторства.
Первой же корреспонденцией, которая точно принадлежит Коринфскому, т.к. он подписал её своим «любимым» псевдонимом «Б.Ф. Колюпанов», стал репортаж о бенефисе актрисы Е.И. Григоровской, устроенном «артистами Симбирского театра, с участием любителей драматического искусства, под режиссёрством С.А. Денисова», больше напоминающий рецензию, но написанный по-журналистски прямолинейно, иронично, хлёстко:
«Все ожидали чего-то необычайно хорошего. Но, увы и ах, ожидания зрителей не оправдались… Ничего хорошего не пришлось услышать и увидеть им… Любительница драматического искусства и бенефициантка Е.И. Григоровская, надо заметить, дама уже далеко не первой молодости, пропела партию Тамары слишком вяло и тихо…
Но хуже всех был Демон, г-н Минский. И нашли кому дать такую роль… Впрочем, гласит пословица, “на безрыбье и рак рыба” (среди безголосых и козёл певец)… Маленький актёр, прескверно исполняющий водевильные роли, явился Демоном… Чуть-чуть выставившись из-за кулис на какой-то серой, бесформенной массе, изображавшей, должно быть, скалу, г-н Минский не пропел, а провыл (в полном смысле этого слова!) свою партию… С невыразимыми гримасами и страшно разевая рот, пропел он и лучший № партии “и будешь ты царицей мира!” Эх, г-н Минский!..»
Впоследствии читатели «Самарской газеты», благодаря Коринфскому и рубрике «Театр и музыка», станут в курсе всех событий из театральной жизни Симбирска. Коринфский стал театральным критиком, не сумев сделать желанную карьеру антрепренёра. Возможно, именно поэтому он порой достаточно жёсток в своих оценках:
«Опомнитесь, опомнитесь г-да симбирцы!.. Неужели… вам может нравиться такая ничтожность, такая воплощённая бездарность, как г-н Иванов?!. Он обладает довольно большим ростом, объёмистым животом и расплывшейся физиономией и так же похож на “даровитого” и “талантливого” актёра, как муха на слона!.. А между тем, едва покажется на сцене наш Иванов, тряхнёт животом, дрыгнет ногой, скорчит гримасу, и весь театр дрожит от радостного хохота и рукоплесканий…»
Хотя не всем «доставалось на орехи». Приглашённый актёр Селиванов был поставлен критиком в разряд тех, кто «влагает душу в исполняемые роли»:
«Когда некоторые актёры полагаются более на суфлёра, он знает всегда чуть не наизусть свои роли и очень часто произносит свои монологи без всякой помощи со стороны суфлёра… Одним словом, можно с полной ответственностью сказать, что г-н Селиванов если и не “великий артист”, в полном смысле этого слова, то, всё-таки, весьма даровитый и симпатичный актёр… Он среди наших “дюжинных” актёров составляет очень приятное исключение» .
Не восторженные, но довольно сдержанные характеристики, с «плюсиком», были даны Коринфским всем актёрам симбирской трупы в корреспонденциях, посвящённых итогам театрального сезона–1886 и размещённых в двух номерах газеты :
«Г-жа Е.Ф. Кривская, по всей справедливости, может назваться очень и очень хорошей драматической артисткой. По крайней мере, в Симбирске у нас давно не видали такой талантливой исполнительницы сильно драматических ролей…
…Г-жа М.М. Абрамова быа бы очень порядочной “драматической энженю” (исполнительница роли наивных, простодушных девушек - Ю.К.), если бы не выкрикивала так патетических мест в своих ролях и не так легкомысленно и даже небрежно относилась бы к изучению ролей…
Г-жа Е.И. Гусева – довольно порядочная водевильная актриса. Г-жа Мезенцева – довольно сносная “гран-дама” и драматическая старуха. Г-жа Донская – очень хорошая комическая старуха…
…Г-н Донской – очень хороший исполнитель “старых слуг”…
… Г-н Днепров довольно сносно играет придурковатых купеческих сынков и самодуров…» и т.д.
Здесь же даётся оценка всем спектаклям, поставленным в 1886 г.
Не обошёл в тот год Коринфский своим вниманием ни одной гастроли, ни одного события из театральной и музыкальной жизни города. В подробностях рассказал о том, как помянули симбирцы великого народного поэта А.С. Пушкина. По его словам, в день 50-й годовщины со дня его гибели во всех учебных заведениях были отслужены панихиды по нему, а вечером в театре состоялся бенефис местного музыканта и композитора Л.Э. Гойэра, во время которого звучали Пушкинские произведения и произведения о нём, в том числе, знаменитое «На смерть поэта» Лермонтова. Прочтение последнего С.А. Денисовым стало поводом для насмешки:
«Да, совершенно исказил наш местный “сочинитель” это всем известное произведение молодого поэта, написанное им в пылу гнева… Да будет вам стыдно, г-н Де-ни-сов! Вы не только не потрудились (Ах, как ведь это трудно!) выучить его, а даже и “по суфлёру”-то не могли прочесть его без ошибок!.. О декламации г-на Денисова я и говорить не буду, до того она была плоха! Заметно было, что он хотел прочесть его пооригинальнее. Да не сумел. Претензии на оригинальность так и остались только претензиями. Нет, г-н. Денисов, уж “как вы ни садитесь, а в музыканты не годитесь”!»
Кстати, Денисову доставалось от Коринфского не только как актёру, но и как сочинителю пьес. Одна из них под названием «Кому что по сердцу», по мнению Коринфского, «оказалась не только плохой, но даже положительно невозможной»:
«Столько неестественного, натянутого, столько, попросту сказать, ерунды пришлось прослушать и просмотреть зрителям, что и пересказать невозможно. Вся пиеса, вся целиком, ни более, ни менее, чепуха, чепуха и чепуха!.. Много видел и читал я театральных пиес, много попадалось между ними плохих и даже глупых, но такой “комедии” ещё не было!..»
Но Коринфский всё-таки был корреспондентом, поэтому львиная доля его публикаций посвящена обыденной симбирской жизни:
«Наш Симбирск, население которого доходит до сорока тысяч, можно с полной справедливостью сравнить с болотом… Как стоячая болотная вода редко-редко всколыхнётся, и то под влиянием какой-нибудь посторонней причины, да опять успокоится и порастёт зелёной плесенью, так и наш Симбирск… Жизнь обывателей нашего города течёт мертвенно-однообразно… Сегодня как вчера, завтра как сегодня… Один день похож на другой… Случится какое-нибудь “происшествие”, выходящее из ряда обыденщины, вроде того, что кто-нибудь из местных “тузов” умрёт или проворуется, или устроит крупный скандал, ну, и взволнуются немного наши симбирцы, начнутся толки-пересуды. А потом, когда наши “интеллигентные” и “неинтеллигентные” “кумушки” и мужского, и женского пола досыта натолкуются “набьют типуны” на языках, всё опять успокоится и заснёт мёртвым сном…»
При этом он объяснял, почему печатается в Самаре, а не в Симбирске:
«…газеты-то у нас и нет, да вряд ли и будет. Существуют у нас, именно существуют, только свои “Губернские ведомости”, но их нельзя считать за газету… Весь неофициальный отдел наших “Ведомостей” ограничивается сообщениями об “утонувших”, “градобитиях”, “умертвиях” и тому подобных экстро-ординарных случаях… “Вестник Симбирского земства”, начавший с августа месяца прошедшего года выходить ежемесячно вместо еженедельной “Земской газеты”, влачившей самое жалкое существование, состоит почти исключительно из “отчётов” и “докладов”… Вот и вся наша “местная пресса”!..»
Сначала симбирские новости от Коринфского публиковались под рубрикой «Корреспонденции Самарской газеты». При этом в них сохранялся всё тот же иронично-обвинительный стиль, который являлся не столько признаком особенности характера журналиста, сколько реакцией на нелепые действия и властей, и горожан:
– «В самой густонаселённой части города, рядом с Большой Саратовской улицей, проходит глубокий овраг. По распоряжению нашей городской управы, уже в течение нескольких лет дозволено сваливать навоз “с первого сентября до первого числа мая (!) месяца” в этот овраг. Это производится с “благой” целью, с целью уничтожения (?) оврага и уравнения местности. Но, имея в виду эту “благую” цель, наша городская управа, должно быть, совершенно позабыла о населении этой местности. Сравнивая местность, т.е. заваливая овраг навозом, управа вполне сознательно (ведь не может она не сознавать этого!) приносит громадный вред жителям. Весной испарения от “пререгоревшего” навоза и миазмы от ретирадных нечистот [ретирадное место - отхожее место, нужник, туалет - Ю.К.] (которые “под прикрытием навоза” также сваливаются зимой в овраг), совершенно заражают воздух…
Существуют у нас и такие улицы, посреди которых находятся никогда (!) не просыхающие лужи, куда также сваливается навоз. “Вода” в этих лужах гниёт и своими миазмами заражает воздух до “nec peus ultra” (с лат. — «дальше некуда» - Ю.К.), что, конечно, также способствует развитию различных эпидемий среди населения…
А наши думцы ?.. Думцы наши думают да и надумают, что, дескать, надо подумать… И только в этом проявляется вся их “благотворная” деятельность» .
– «“Подвигом“ наших земцев было решение постановить двойную плату за больных, находящихся в земской больнице, т.е. с шести рублей повысить её до двенадцати в месяц… Неужели г-да “земские деятели” не могли догадаться, что такой налог на больных будет слишком обременителен для бедных обывателей Симбирска?.. Неужели они думают, что все в состоянии платить столько?.. А если они не думают этого, то, стало быть, им нет никакого дела до нужд населения, стало быть, они не обращают никакого внимания на земских плательщиков» .
Вскоре после смерти симбирского купца-миллионера А.П. Кирпичникова , который завещал 200 тыс. рублей на содержание им же устроенной богадельни, 19 тыс. – городским церквям, а остальное, капитал в полтора миллиона и несколько домов, – своей жене, по Симбирску разнеслись слухи, что усопший по ночам бродит по кладбищенским окрестностям и что, в связи с этим, чтобы мятущуюся душу успокоить, его могилу будут разрывать. В «назначенный» сплетниками час у кладбища собралась огромная беспокойная толпа, с которой полиции удалось справиться только с помощью пожарных, охладивших народный пыл из брандспойтов:
«…этот курьёзный факт взволновал совершенно всю “стоячую воду” наших симбирских “болот”, и все, куда бы вы ни пришли, толкуют об этом “живом покойнике”. Некоторые до такой степени расфантазировались, что даже уверяют, будто бы и в доме Кирпичникова по ночам раздаются стоны и “сам” ходит, будто в кабинете покойного слышатся какие-то голоса, показывается пламя и т.п. Настоящие сказки из “Тысячи и одной ночи”!.. Да! И теперь ещё, в наш век прогресса и железных дорог, в состоянии одно слово какой-нибудь завзятой сплетницы-кумушки взволновать почти весь город, затронувши суеверие его обывателей!..»
Вскоре рамки рубрики «Корреспонденции» Коринфскому стали тесны, да и по стилю его материалы заметно отличались от информационных жанров. Так, с июня 1887 г. в «Самарской газете» стали регулярно появляться объёмные, «самостоятельные», фельетоны под названием «Как мы живём» и подзаголовком «Дневник симбирского обывателя». Тут уж талант писателя-сатирика развернулся во всю ширь:
– «Только на одной Большой Саратовской (наш Невский проспект!) и имеются сносные тротуары; только там и можно ходить по ним без всякой опасности, а почти на всех остальных улицах “хождение” по ним, говоря старинным слогом, сопряжено с опасностию учинити членам телес своих повреждение. Я, право, иногда думаю, что тротуары на некоторых наших улицах устраиваются домохозяевами для какой-нибудь западни, а совсем не для удобства горожан, а потому и предпочитаю обходить эти “тротуары” сторонкой» .
– «”От зари до зари, лишь зажгут фонари”, и погружается ежедневно весь наш город во тьму кромешную… Керосиновые коптилки борются изо всей силы с тьмою… На главных улицах, где фонарные столбы расставлены почаще, борьба эта идёт сравнительно успешно. Но зато чем дальше вы отходите от Большой улицы, тем всё сильнее и сильнее чувствуется победа тьмы над светом. Есть у нас много таких улиц, на которых в тёмные ночи в двух шагах от вас не увидите вы ничего. И ходят там “граждане”, спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, удивляясь только тому странному совпадению обстоятельств, что “и фонари горят, а темно так, хоть глаз выколи…” Мерцают, словно “светляки” в тёмную ночь там коптилки, а с тьмою “совладать” не могут. И властвует там у нас тьма кромешная “от зари до зари…” Тут-то вот раздолье тогда нашим “золоторотцам” (золоторотцами называли босяков, бывших арестантов - Ю.К.): разденут наголо прохожего, а тот и не увидит, кто раздел его…»
– «Летом Симбирск в буквальном смысле превращается в царство пыли. Это царство притом настолько сильно и могущественно, что с ним даже и не решаются вступать в борьбу через поливку улиц наши городские “правители”.
Да они даже считают эту “операцию” излишней.
– Пустыя прихоти одне, эта поливка-то самая! – говорят они.
Безропотно глотают пыль симбирцы, пока ещё перепадают изредка дожди, вместо “управы” заботящиесяя о поливке улиц. Тогда ещё сносно. Но как только лето вступает в свои права, как только прекращаются благодетельные дожди, тогда становится уже просто, как говорится, “невтерпёж” и самым безропотным гражданам купаться в этой пыли.
Тогда пыль громадным слоем покрывает все стены нашего града и, при малейшем дуновении ветерка, поднимается и носится целыми тучами, осыпая с ног до головы всякого прохожего. Некуда тогда деться от всевластной пыли нашим обывателям, нигде не находит он от нея спасенья, за исключением, конечно, своих домов» .
Кстати, под этими фельетонами Коринфский ставит свой очередной псевдоним – «Симбирский летописец», не зафиксированный словарём псевдонимов . Нет в последнем и другого варианта «подписи» журналиста – «Карташ-Эффенди», которая появилась под другим циклом фельетонов – «Симбирские дела и делишки», стартовавшим на страницах газеты в ноябре 1887 г. Сменой названия Коринфский (а может, и редакция) решил, вероятно, усилить эффект от критического взгляда на обывательскую жизнь родного города:
«К концу идёт Октябрь, и роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей.
Дохнул уж зимний хлад… Симбирск весь засыпает
И будет спать до тёплых вешних дней…
Засыпают симбирские палестины сном непробудным… Как медведи, забираются в свои засыпанные снеговыми сугробами “берлоги” симбирцы, и во всё продолжение красавицы-зимы только и будут фигурировать на арене симбирской общественной жизни карты, попойки, сплетни, сплетни, попойки да карты».
Кстати, именно в первых «делах и делишках» «Карташ-Эффенди» сообщил своим читателям, что в Симбирске («в нашем аллахооберегаемом граде») открылось отделение газеты «Казанский листок». Отношение к этому симбирцев автор выразил с помощью диалога:
«– Щелкоперы проклятые!.. Ни дна бы им, ни покрышки!.. Ведь это сущая, отец родной, беда… Мало того, что кришпанденты завелись, редакцию открыли…
– А где же газета та будет печататься, батенька мой, в какой типографии?..
– Где?.. В Казани!.. Казанский Листок ведь это!..
– В Казани!.. Так зачем же это редакцию-то у нас открывать понадобилось?..
– А кто их знает?.. Так чудят!.. Ведь теперь, отец родной, нельзя и повернуться будет без того, чтобы в листок не попасть!.. Пропечатают того и гляди…
– Ну, это ещё дудки, батенька мой!.. А диффамацию-то вы и забыли… А?.. Диффамацию-то?..
– Да-да-да, ваша правда, отец родной!.. Чуть что вздумают пропечатать, а мы диффамацию и выпустим на них!.. Прикусят языки-то!.. Небось!.. Диффамация да и только, мол…»
В этом фельетоне Коринфский пишет о своём новом «месте работы». Ведь из его биографии известно, что в 1887–1888 гг. он заведовал симбирским отделом «Казанского листка».
Но Коринфский «отличился» не только как «бытописатель» Симбирска, но и как литературный критик. В «Самарской газете» регулярно публиковались его «Журнальные отголоски» с обзорами литературно-художественных журналов. При этом он «успевал» публиковать не только обзоры, но и короткие рецензии. Одну из них, на книгу Сергея Филиппова «Поволжье, Дон и Кавказ. Путевые эскизы и силуэты», он подписал «Аполлон Битепаж» . Видимо, ему понравилось звучание фамилии этого известного рода потомственных почётных граждан России. Кстати, этой «подписи» тоже нет в словаре псевдонимов, как и ещё одной – «Панов». Так Коринфский подписал стихотворение «К Волге», которое заканчивалось словами:
«Матушка Волга! Родные картины
Тусклы и мрачны, но дороги мне,
Даже под небом прекрасной чужбины,
В сказочной дальней стране!»
В 1888 г., в самом начале года, в «Самарской газете» ещё появляется несколько материалов, подписанных Коринфским своими псевдонимами. Однако затем корреспонденции из Симбирска публиковались без подписи, и их авторство установить практически невозможно. Вероятно, официально став казанским корреспондентом, Коринфский не хотел «светиться» на страницах газеты-конкурента. Впоследствии самарскую «эстафету» он передал своему земляку Василию Манёнкову, который подписывался псевдонимом «В. Старостин» или совсем не подписывался, т.к. находился под надзором полиции.
На фото: Аполлон Коринфский