Проснувшись утром от бодрых звуков горна из динамика над дверью, я села и ощутила странную лёгкость в голове. Точнее, на. И всё вспомнила. Но спать хотелось жутко, как хочется только по утрам, и я даже не посмотрела в зеркало. Нужно было вместе со всеми бежать на зарядку.
А уже на линейке, клюя носом, я почувствовала на себе странные взгляды мальчишек и Марьи Ивановны, а Колька заговорщицки подмигнул и показал большой палец. Я в ответ тоже подмигнула. Вожатые не заметили моего нового причесона, для них мы все были на одно лицо. Мальчиков от девочек отличали, и на том спасибо. Но ребята из других отрядов вели себя на удивление спокойно — ни одного «кукусика» в мой адрес не прилетело. На линейке опять за что-то поругали Кольку, поговорили о достижениях нашей страны, и напоследок объявили, что сегодня банный день, поэтому вместо эстафет и конкурсов с утра будет поход в душевую, потом — воспитание трудом, а вечером танцы. Линейка закончилась.
Мы пошли строем в столовую, время от времени выкрикивая речёвку, и никто не дразнился пшеничными косами. Меня в натуре не узнавали! И лишь на обратном пути из столовки я краем уха услышала: «Эта, с пшеничными косами-то, домой поехала. Заклевали». В этот момент я подумала, что если у меня когда-нибудь будет целая шоколадка, я подарю её Эрке. Человек, можно сказать, мне жизнь спас. И я не шучу.
После обеда нас погнали в кладовку за полотенцами, а потом в душ. Кабинок было четыре, а нас — сто двадцать, поэтому сами можете представить, как это выглядело. В очереди мы грызли семечки, травили анекдоты и играли в пятнашки, а вожатые и воспитатели на нас орали. В общем, про этот душ я теперь буду рассказывать страшилки на ночь, когда захочу кого-нибудь попугать. Вода воняла хлоркой, становилась внезапно то горячей, то холодной, а на кафельный пол нельзя было ступить без омерзения. А мыло — чёрное, квадратное и с цифрами 65 — было таким вонючим, что слов нет. Таким мылом нужно мыться в респираторе. Я была рада, когда этот кошмар закончился.
По случаю воскресенья начальник лагеря объявила уборку территории. Нам, переодетым в чистое и ещё не обсохшим после душа, раздали мётлы и велели подметать. Пыль поднялась до небес, мы сразу стали грязные как черти, но было весело: мальчишки устроили фехтовальный турнир на мётлах. К ним присоединились девчонки, и только я собралась влепить наглому пацану из второго отряда метлой по спине, как из столба пыли возникла вожатая Люся и прошипела:
— Лаптеву начальник лагеря вызывает!
Я сделала вид, что глухая. Вожатая повертела головой и крикнула кому-то:
— А её тут нет! — и убралась.
Я влепила мальчишке метлой и выскользнула на свежий воздух. С начальником шутки плохи, не зря её прозвали Нельзя, и я прямиком направилась в тот закуток, где позавчера меня прорабатывали. Почему-то все эти закутки пахнут одинаково. Не знаю, чем, но одинаково, и у меня этот запах прочно связан с прорабатыванием. Я поставила метлу у стеночки и вошла.
На этот раз в кабинете сидели двое — Марья-Нельзя и ещё какая-то важная тётенька. Я её часто видела, но не знала, кем она работает в лагере. Там вообще было очень много разных взрослых, но детей всё-таки больше.
— Лаптева! — трясясь от гнева, прошипела Нельзя. — Что ты с волосами сделала?
— Каре, — ответила я.
— Дурэ! Что я твоим родителям скажу? Они же с меня три шкуры спустят! — Марья перешла на простонародный язык.
— Да не, им всё равно…
— Я в твои годы боялась без разрешения родителей в туалет выйти! — неожиданно тоненьким голоском выдала незнакомая тётка.
Я представила себе эту картину и чуть не заржала, но теперь у меня, к счастью, была чёлка, и я низко опустила голову, делая вид, что мне стыдно. Чёлка надёжно скрывала выражение моего лица. Они ругали меня, рассказывали свои биографии, объясняли, куда я могу скатиться, если с тринадцати лет начну красить волосы (собственно, условное наклонение было лишним, потому что я УЖЕ начала), а я стояла, молчала и радовалась, что в кабинете нет врачихи. Она сто пудов признала бы краску вредной и обрила бы меня налысо, а лысину намазала зелёнкой. Вот тогда бы я точно утопилась.
— Хоть кол на голове теши, — сказала Марья.
— Да, горбатого могила исправит, — поддакнула незнакомая тётка.
Видимо, они поняли, что от их ругани волосы у меня обратно не прирастут. Поругав ещё немного для закрепления эффекта, махнули руками, как на безнадёжно отсталый элемент, и отпустили.
Как раз пришло время мыть полы в бараках. Наконец-то начальство сжалилось и выдало вёдра, швабры и тряпки, и мы побежали мыть свою палату. И другие отряды тоже мыли. Всем заменили постель, и в прачечной образовалась очередь как за колбасой. На уборку вместе с мытьём полов ушло всего-то полтора часа, а остальное время мы сдавали инвентарь и толклись в очередях. А поскольку стояли мы возле прачечной, то центрифуги я наслушалась на всю оставшуюся жизнь.
Дальше был обед, следом — мёртвый час в новой постели. А потом под надзором вожатых мы побежали на речку отмываться, так что день прошёл почти нормально. Почти, потому что я осталась без зубной щётки. Моя любимая деревянная щёточка, из которой при каждой чистке зубов вылезали щетинки и оставались во рту, была безнадёжно изгажена краской. О том, чтобы отмыть щётку и снова пустить в дело, речи не было. Почему? Если бы вы её видели, то не спрашивали бы. И я собственноручно бросила её в урну.
До танцев оставалось совсем немного, когда я, мокрая после речки и уставшая как не знаю кто, догадалась посмотреть в зеркало. Увидев чужую стриженую чернявую тётку, я завизжала так, будто на меня упал паук.
— Чего орёшь-то? — удивилась Эрка.
— Это не я!
— А кто орал?
— В зеркале не я!
— А мамка моя, — съязвила Танька рыжая, и они все заржали.
Но мне было не до смеха.
— Я выгляжу на двадцать два года!
— Да-а, старость не радость, — сочувственно произнесла Нинка, и они опять грохнули.
— Ничего, высохнешь — будешь нормально выглядеть, — сказала Эрка. — Я бы на твоём месте лучше о руках подумала, у тебя кое-где зелёнка осталась. Могу поделиться тональником.
* * *
К восьми, то есть, к танцам, я высохла. На мне была серая плиссированная юбка до колена, которую я всегда надевала на праздники, оранжевая майка с синими рукавами и белые гольфы. Мы все подкрасили губы Эркиной помадой — не той, которую нашла Алевтина во время шмона, ту отобрали, — а запасной, которую Эрка прятала в пенале для рисования, принарядились и всей кодлой отправились на площадку. В палате остались только две девчонки — Бама и Иринка, у которой в начале лета каждый год был насморк. То ли она в речке вчера пересидела, то ли насморк по ней соскучился и решил вернуться, но она так чихала, что для танцев точно не годилась. А Бама осталась просто так.
Вожатые постарались — от столба с фонарём под косым углом протянули две нитки с цветными флажками, и от этого у площадки сразу стал праздничный вид. Возле стены стоял старый облупленный стол с пластинками, за которым сидела неутомимая Марья Ивановна, а рядом со столом на четырёх шатких ножках покачивалась радиола «Кантата» с откинутой крышкой. У нас дома такая же. Игорь и два вожатых подключали к ней какой-то чёрный сундук, а к сундуку — динамики. Из динамиков раздавался оглушительный треск.
Народ помаленьку собирался. Подошли малолетки, которые по ночам мазали друг друга поморином и вместо настоящих страшилок рассказывали анекдот про чёрную руку. Они тоже, как и мы, лузгали семечки. Вообще весь лагерь постоянно лузгал семечки. Откуда эта пища богов берётся, я не знала, но тоже лузгала.
Один из вожатых раз-два-трикнул в свистящий микрофон, кашлянул и сказал:
— Начинаем танцевальный вечер. Просьба соблюдать чистоту. За семечки будем выгонять. Запрещается нецензурно выражаться и устраивать драки. Приятного вечера.
И Игорь поставил песню «Пусть всегда будет солнце». Мы, весь лагерь, стояли вокруг площадки, прятали в карманах семечки и мялись с ноги на ногу. Потом зазвучала песня «Взвейтесь кострами», и мне захотелось сбежать обратно в барак. По прежнему стоя в кружке, мы прослушали песни «Гляжу в озёра синие», «Я люблю тебя, жизнь» и «С чего начинается Родина».
Пластинка отчаянно заедала, музыку на минуту выключили, и вожатые заменили головку. На них с завистью смотрел весь лагерь — спрашивается, где они достали такой дефицит? После замены пошло как по маслу. К Марье подсел завхоз, они разговорились, и Игорь, пользуясь случаем, поставил группу «Пламя». Это было уже веселее.
— Ну что же вы не танцуете? — бодро спросила вожатая и сама потащила Юрика на площадку, и они начали качаться под музыку, медленно перетаптываясь. Люся не могла этого стерпеть и потащила танцевать какого-то другого вожатого.
А потом поставили «Цветы», и кое-кто из пионеров тоже осмелел. Пар стало больше. Вожатые постоянно меняли музыку, а Игорь им помогал, смахивая с пластинок пыль. Каким боком он туда затесался? Я ему, если честно, завидовала. Столько пластинок, и все в его распоряжении! Скучные песни были на больших чёрных пластинках, а хорошие — на голубых, маленьких и гибких.
Но был там один диск-гигант совершенно красного цвета, весь насквозь прозрачный, как леденец, и здорово поцарапанный, и я до ужаса захотела его украсть — не для того, чтобы слушать, а для того, чтобы через него смотреть. Не подумайте, что я воровка — я к воровству очень плохо отношусь, всячески его осуждаю и краду только ручки, но эта пластинка была настолько зэканская, что я её прям захотела. Им же тут в лагере всё равно что крутить. Но разве такую махину украдёшь?
Эрка в клетчатой юбочке и в футболочке с немецкой надписью проплыла мимо всех, обогнула стол с начальством и схватила Игоря. Тот не смог ей отказать. Я смотрела, смотрела, как они качаются, и поискала глазами Кольку. Кольки не было, и тогда я подошла к первому попавшемуся пацану и дёрнула за рукав. Он окаменел и вышел со мной танцевать.
Было здорово! Словно и не существовало никогда зубных кабинетов с мышьяком и открытых машин с низкими бортами, зимних подъёмов в ледяной квартире и злобных учительниц. Мои руки лежали на плечах кавалера, он обнимал меня за талию, и мы качались, как настоящая пара. Весь мир был у моих ног.
Когда включили «Красные маки», танцующих было уже полно. Куда делся мой кавалер, я не заметила, но меня это не огорчило. Медленные песни сменялись быстрыми, и я как могла, дёргалась в такт, подражая другим. Мои стриженые волосы так стильно развевались, что я даже немножко задрала нос. Вот прямо взрослой себя почувствовала!
Стемнело, и стало совсем здорово. Мы с девчонками то танцевали, то уходили погулять вокруг и пошептаться, а заодно восполнить запас семечек — я так и не выяснила, откуда они берутся. Не девчонки, а семечки. Как ни пытались их запретить, а всё равно вся территория была усыпана шелухой.
В день танцев можно было не спать допоздна, и музыка, наверно, играла бы до полуночи, если бы не происшествие, в котором оказалась замешана опять-таки я. Когда я, ни о чём не подозревая, прыгала и скакала под что-то весёлое и залихватское, ко мне вдруг подошла Нинка и гаркнула в ухо:
— Там из-за тебя разборка!
Я выпучила глаза и побежала вместе с ней смотреть. Не могу сказать, что мне было так уж приятно — разборка дело всё-таки нехорошее. Но то, что разбираются именно из-за меня, грело душу. Интересно, кто? И с кем?
За самым дальним бараком в углу территории катались в песке два мальчишки. Вокруг них стояло и смотрело с очень серьёзным видом человек десять. Протолкавшись вперёд, я увидела, что один из пацанов — Колька. Кто бы сомневался. Но когда дерущиеся перекатились поудобнее для обзора, я разглядела лицо второго. Кажется, да нет — точно! — это был парень, с которым я недавно танцевала. Вот уж не думала, что понравлюсь ему до такой степени, что он приревнует к Кольке.
— Мальчики, прекратите! — произнесла я фразу, которую от меня все ждали.
Колька, увидев меня, разозлился ещё сильнее и начал мутузить моего партнёра по танцам с удвоенной энергией.
— Ну разнимите их! — захныкала Нинка.
Внезапно музыка оборвалась — в аккурат на песне «Остановите музыку», и все поняли, что кто-то настучал. На дерущихся зашумели, пугая Нельзёй, но Кольке было наплевать, он самозабвенно махал кулаками. Их растащили перед самым приходом Юры, нашей воспитательницы и Марьи.
— Это ещё что тут такое? — начала Марья. — Драка в лагере? Ну конечно, и Лаптева опять здесь. Ни одно происшествие без неё не обходится. А ещё внучка милиционера!
Я разозлилась, но нужно было держать мину. А Марья наорала на всех и велела расходиться по палатам. По-моему, она даже обрадовалась, что появился повод закрыть вечеринку.
В ту ночь мы страшилок не рассказывали — устали.
* * *
Утром на линейке ругали и Кольку, и того пацана — Ваньку. У обоих было по синяку. Марья орала, брызгала слюной и клятвенно обещала, что никогда никаких танцев эта смена больше не увидит, что драка — неслыханный ужас (ага, ага! Нигде мальчишки не дерутся!) и намекнула, что некоторым юным особам следует вести себя скромнее, чтобы не провоцировать драки между мальчиками. Мне стало обидно до чёртиков: а что я сделала-то? Я переглянулась с Эркой, но она так ехидно ухмылялась, что я чуть не заржала на всю линейку.
В столовке мне показалось, что народу сегодня подозрительно мало. Может, после вчерашней истории кому-то влетело и их отправили домой? Позже, рисуя вместе с ребятами стенгазету под Люсиным руководством, я узнала, что дело гораздо хуже. Люся тайком рассказала, что тридцать человек заразились гриппом и лежат в лазарете, но велела никому не говорить.
Впрочем, это уже ни для кого не было тайной. После медосмотра, устроенного вне очереди, наши ряды тоже поредели. Бама, Нинка и три Ирины перекочевали в лазарет. И несколько мальчишек тоже, но ни Игоря, ни Кольки среди них не было. Этих ни одна зараза не брала.
Между волейболом и вышиванием я отловила Ваньку, который вчера пытался отбить меня у Кольки, и попыталась с ним поговорить:
— Вань, ты, конечно, молодец, но драться больше не надо, хорошо?
Он ощетинился, как ёрш, и закричал на меня:
— Ты чо, совсем дура? Я ни с кем не дрался, это твой Колян на меня набросился, как придурок! А ты мне всю рубаху вчера испортила. В чём у тебя руки-то были, в цементе? Даже мылом не отдирается!
Я вспомнила Эркин тональник и, наверно, побелела. А может, покраснела. У меня была в тумбочке «минутка», и я могла бы отчистить его рубаху на раз и два, но даже не заикнулась об этом. Пусть сам отчищает. Стыдно мне было до ужаса, и не только стыдно, а ещё и стрёмно. Это разные вещи. Стыдно, что я лопухнулась с тональником, а стрёмно, что подумала хорошо об этом дураке. Чтоб я ещё раз хорошо подумала о мальчишке! Нет, замуж выходить никогда не буду. Решено.
Вернувшись в палату на мёртвый час, мы едва не задохнулись от паров хлорки, которой обработали помещение. Окна не открывались, и мы распахнули дверь, но воспитательница шикнула на нас и сказала, что хлоркой уже не пахнет, и велела укладываться спать. В глазах резало, но с Алевтиной не поспоришь. Распаковав сложенные конвертиком одеяла, мы улеглись. Сна, естественно, не было ни в одном глазу, и мы стали рассказывать друг другу про болезни, у кого что было. Особенно котировались кровавые операции, но этим мало кто мог похвастаться, поэтому даже банальное удаление гланд шло на ура.
С болезней разговор сам собой перешёл на покойников, и выяснилось, что их все боятся, даже Танька рыжая.
— У нас дом двухквартирный, — рассказывала она полушёпотом, вытаращив глаза. — Когда соседка умерла, они у нас брали столик то ли под иконы, то ли под гроб. А после похорон вернули. И мама его обратно в зал поставила. Так я после этого боялась в зал заходить. Как увижу этот стол, на котором бабка лежала…
В тот мёртвый час я узнала о покойниках много нового и полезного. Например, если покойник снится — то это к дождю (зимой — к снегу). А если наяву стучит ночью в окна — надо прочитать «Богородицу» и перекреститься. «Богородицу» никто не знал, и Танька третья полезла в свой блокнот за молитвами, которые ей бабушка написала и велела выучить. Но в Танькином блокноте мы нашли слова песни «Бумажный солдат», и до «Богородицы» так и не дошло.
— Ты почему молчала, что у тебя слова есть? — взъелась на неё Танька рыжая.
Все вытащили карандаши и старательно списали текст себе, а после этого было уже не до покойников. Мы начали петь:
— Но он игрушкой детской был,
Ведь был солдат бумажный!
С того дня жизнь в лагере подпортилась. Речку запретили, День Открытых Дверей отменили, а на следующую ночь мне приснился покойник, барабанящий в окна, и в полдень пошёл дождь. Я даже выспорила у Машки барбариску. Ха, ещё бы! Небо с утра было ясное, а Машка не знала, что я умею предсказывать погоду по покойникам.
Нам ежедневно выдавали витаминки. Болящие постепенно начали возвращаться в палаты. Методом дедукции я вычислила, что во время танцев Марья разозлилась не из-за драки, а из-за гриппа, который тогда уже вовсю гулял по лагерю. Неизвестно, откуда посреди смены взялась инфекция. Любой начальник лагеря был бы в бешенстве, Марья ещё ничего держалась.
А ещё я выяснила, что Эрка сохнет по Игорю — она ему записочки писала. Сама бы я на такое никогда не решилась — записочки пацану подбрасывать. А вдруг кто увидит и растрезвонит? Тем более Игорю. Додумалась, кому писать.
* * *
До конца смены оставалась неделя. Родителей к нам не пускали, и я чистила зубы пальцем. Во второе воскресенье танцев не было из-за дождя. Почему дождь опять пошёл — ума не приложу. Никаких покойников мне накануне не снилось.
Эпидемия сошла на нет, снова разрешили купаться и гоняли всех на дежурство по кухне. Я научилась чистить картошку. Скажете, эка невидаль в моём-то возрасте? Вы не знаете мою бабушку! Она не подпускает к плите не то что меня, а даже мою маму. Всё делает сама и за всех всё решает, и попробуй только ей поперёк что-нибудь скажи — сразу будет скандал.
Как-то раз вечером я увидела, что Игорь и Эрка прогуливаются мимо нашего барака, то есть корпуса. Ну и что. Увидела и увидела. Прогуливаются и прогуливаются. Как будто мне есть до них дело.
Был конкурс на лучшую стенгазету, победил третий отряд.
В столовой один раз был кисель. Белый.
Мы играли в «Зарницу», но мне не понравилось. Года три назад было бы да, а сейчас изображать разведчиков уже скучно.
В один из дождливых дней нас согнали в актовый зал смотреть подаренный колхозом телевизор, чтобы он не простаивал без дела. Показывали передачу про советские достижения. Как и в школе, столовка в лагере волшебным образом меняла название в зависимости от того, что в ней делали: если ели, то она оставалась столовкой, а если устраивали мероприятие — превращалась в актовый зал.
В той же столовке, когда она была актовым залом, наш отряд разучил и поставил сценку по рассказу Драгунского. Мне было стыдно. Я бы лучше Офелию сыграла, но вожатые настояли на детском рассказе.
Мы с Колькой ещё раз удирали на речку. Поплавали немножко, а потом он мне сказал негромко и исподлобья:
— Ты это, определяйся, со мной ты или с Ванькой.
— Я сама по себе, понял? И Ваньку мне не сватай, пожалуйста, — ответила я и гордо удалилась в кусты переодеваться. Нашёл к кому ревновать — к Ваньке. Фи.
То, что сообщил мне Игорь в автобусе, до сих пор не шло у меня из головы, но в лагере время было настолько забито, что поспрашивать у других ребят я не успела. А к самому Игорю подойти почему-то стеснялась.
И однажды Юра объявил, что наш отряд идёт в поход. Цель похода была — изучение флоры и фауны нашей полосы. Нужно было обернуться до двух, чтобы успеть к мёртвому часу, и сразу после завтрака мы собрали рюкзаки, выстроились в две шеренги, и Юра повёл нас вон из лагеря. Нам выдали по котлете и по два куска хлеба, а воду с собой брать не велели, потому что бутылки могут разбиться, и мы поранимся. Да и затыкать нечем. Да и бутылок нет. Начальница договорилась с шефами, что те подгонят к месту привала машину с горячим компотом. Ну и ладно — меньше тяжести тащить.
Люся тоже шла с нами, потому что один Юра мог не справиться с толпой трудных подростков, и время от времени покрикивала: «Не отставать!» У какого-то пацана за спиной висела гитара, и я подумала, что мы даже в лесу будем петь «Заправлены в планшеты космические карты».
Не знаю как там с фауной, а изучение флоры началось сразу за воротами. Мы свернули с асфальта направо и гуськом пошли по тропинке через заросли кустов, а Люся показывала (рукой, не пальцем) на разные травки и кусты и называла их.
— Смотрите, этот цветок называется водосбор. Это — ромашка. Этот колючий цветок носит смешное название синяк. Он лекарственный. А этот низенький кустик, — Люся показала на княженику, — ежевика. А кто скажет, как называется этот кустарник?
— Золотистая смородина, — ляпнула я, но мой голос потонул в общем хоре:
— Облепиха!
— Правильно, — сказала Люся. — А теперь построились в две шеренги и песню запе. Вай!
И как-то так сложилось, что меня поставили рядом с Игорем. Да, нас опять построили, чтобы девочка шла с мальчиком. Мальчика не хватило только Баме, и она семенила одна в хвосте. Мы с Игорем сначала даже не смотрели друг на друга, да и некогда было: пели походные песни. А потом, когда вышли на пригорок по тропинке вдоль реки и отряд растянулся на полкилометра…
Так, стоп. Описание природы. А то скажете опять, что у меня мало описаний. Значит, вверху было небо. С солнцем. Внизу — земля. С травой. По бокам — кусты всякие, мы в них иногда бегали. Слева речка. Синяя, длинная и холодная, с ольхой. Оттуда ветер дул. Он возле реки всегда дует, чтобы купающимся было ещё холоднее. Справа лес. Ну и по мелочи — ромашки всякие, гвоздички-липучки, колокольчики, луговая клубника, которую нельзя есть, потому что вдруг заразимся и опять все угодим в лазарет, и тогда Марь Иванну точно удар хватит. Ах, да, ещё насекомые в огромном количестве, стрижи и жаворонки. Уфф…
…Когда мы вышли на пригорок по тропинке вдоль реки и отряд растянулся на полкилометра, Игорь заметил:
— Тебе идёт новая причёска.
— Только заметил? — равнодушно спросила я.
— Сразу заметил. Но тебя невозможно было застать одну. Ты всё время то с Колькой, то с Ванькой.
— А ты всё время с Эркой и с Эркой!
Не знаю, зачем я это сказала. Какое мне вообще дело, с кем он? Но Игоря это почему-то развеселило, хотя я и не думала шутить. Похихикав, он снова начал втирать мне о космическом корабле своего папочки, но я уже сильно сомневалась в его словах. Все корабли не здесь, а на Байконуре и Плесецке, и они такие огромные, что их не спрячешь под землёй. Да и зачем запихивать космический корабль под землю?
Так я ему и сказала.
— Это секретные технологии, — ответил Игорь. — Космический двигатель, работающий на иных принципах.
— Прости, но я думала, что все двигатели работают на горючем. Даже космические.
— С тобой не соскучишься! — усмехнулся он.
— С тобой тоже. Прости, Игорёк, но я про этот корабль слышала только от тебя. И не видела ни одной его фотки.
— Так не разрешают же фотографировать! — вскипел Игорь. — Секретный же объект! Мне отец голову оторвёт.
— В общем, так. Пока я этот корабль сама своими глазами не увижу и пальцем не потрогаю — буду считать тебя болтуном.
— Да ты… Да я…
Игорь не успел ничего сказать, потому что над берегом реки прокатился оглушительный визг. Визжала Эрка. Мы все к ней бросились, обступили её, а она прыгала на одном месте и вопила:
— Змея!!! Змея!!!
На земле извивалось что-то розовенькое и блестящее. Я узнала ящерку веретеницу. «Медянка!» — послышался чей-то полный ужаса шёпот. «От её укуса умирают!» — твердили умники. «Она опаснее гадюки…»
— Прекратить панику! — крикнул Юра и взял живность в руки, отчего завизжали ещё несколько девчонок. — Это безногая ящерица, она не кусается. Можете её сами потрогать, она безобидная.
— Вот ещё! — зафыркали девчонки, а одна из Иринок начала возникать:
— А мне мама говорила, что медянки смертельно ядовитые.
— В нашей полосе только одна ядовитая змея — гадюка обыкновенная, — сказала Люся. — А медянка, или веретеница, не опасна. Это ящерица, а не змея.
— Но мама сказала…
— Мама может этого не знать.
— Моя мама всё знает!
— Это не веретеница, а медянка, — возразил Юра.
— Это одно и тоже! — гнула своё Люся.
— Так ядовитое оно или нет? — в истерике спросила Иринка, и вожатые хором ответили:
— Нет! — и вернулись к дискуссии.
Они препирались, и никому не было дела до несчастной Эрки, которая очень хотела упасть в обморок — желательно на руки к Игорю. Но Игорь был со мной. В шеренге. Змееящерицу отпустили, нас всех пересчитали, и отряд зашагал дальше по жаре. Вскоре мы свернули в лес, и стало чуть прохладнее. Зато как нам обрадовались местные комары! Они облепили нас с ног до головы, бодро зудя и норовя впиться в глаз. В ход пошла ДЭТА. Воняла она будь любезен, но комары струхнули и отстали. Правда, не все. Были среди них особо наглые, которым любая отрава нипочём.
Мы шли по наезженной грунтовой дороге, а Люся и Юра рассказывали про птиц. Я запомнила только горихвостку, потому что у неё оранжевый хвост. Вообще птичьего щебета в лесу было полно. И оводов тоже. Ужасно хотелось пить, но до машины с компотом было ещё далеко. Сейчас бы воды холодной, а не горячего компота, но нам выбирать не приходилось. На жажду жаловались многие, и Люся нашла выход из положения. Она громко сказала:
— Внимание. Кто хочет пить — ешьте хлеб! Поняли? Ешьте хлеб.
Такое решение проблемы никогда мне в голову не приходило. Ребятам, думаю, тоже, потому что советом никто не воспользовался. Она правда так сказала! Думаете, я вру? Да чтоб меня током ударило.
Вдруг раздался стук по дереву, и мы остановились, чтобы найти дятла. И нашли-таки! Он сидел на самом верху сухой берёзы и долбил клювом. Мы на него посмотрели, и он нам очень понравился: шляпа чёрная, манишка белая, а штаны красные. Юра нам объяснил, что это — БПД, то есть, большой пёстрый дятел, и мы пошли дальше.
Вдруг мы услышали нечеловеческие крики из соснового молодняка. Я подумала, что там кого-то убивают, и мы сейчас всем отрядом его спасём, но оказалось, что орут четыре здоровенные чёрные прицы в красных кепках. Они перелетали со ствола на ствол, шумно хлопая крыльями, и совершенно нас не боялись.
— Кто знает, как называется эта птица? — звонко спросила Люся.
— Глухарь!
— Тетерев!
— Ворона!
— Галка!
— Страус! — это, конечно, выкрикнул Колька, и все заржали.
— Курин, прекрати острить! Ребята, запомните: эта птица называется желна, — воспитательским голосом сообщила Люся.
— Остальные три тоже так называются! — в тон ей добавил Колька, и все опять заржали.
— Курин, это последний поход в твоей жизни, — пригрозил Юра. — По крайней мере, в этой смене.
Несколько раз мы видели в лесу скворечники, прибитые к деревьям, и огороженные муравейники. Юра сказал, что это работа школьного лесничества, и Люся завела речь об охране природы.
И так все знают, что природу нужно беречь, но вожатые повторили с нами ещё раз, как именно это делается. Мы даже специально остановились на полянке и встали в кружок. Вожатые спрашивали, что нужно делать для охраны природы, а мы отвечали: не бросать бумажки в лесу, не ставить на Новый год ёлки, не разжигать огонь в не отведённых для этого местах, не приносить домой диких зверят. А ещё нужно рисовать природоохранные плакаты.
Долго ли, коротко ли, но мы наконец-то пришли, куда шли: к большой вытоптанной поляне с деревянными лавками и местами для костров — отведёнными, так что здесь жечь было можно. Мне очень понравилась сине-зелёная деревянная беседка с крышей, похожая на домик, но зайти в неё я постыдилась из-за надписи «для курения». Видимо, тут не только дети отдыхали. Мальчишки под командованием Юры принялись собирать сухие ветки и рубить их для костра, а нам Люся велела разбить лагерь. Как его разбивать, мы не знали, поэтому просто подтащили лавки поближе.
Компотной машины между тем не было.
Юра научил нас разводить костры с одной спички, но меня так разморило, что я потеряла к туризму всякий интерес. Мне хотелось холодной воды, но я бы согласилась и на горячий компот.
— Все садимся! — скомандовала Люся. — Начинается обед. Сейчас я раздам ватки со спиртом, и вы протрёте руки. Потому что мыть нечем. Все туристы так делают.
— А я бы спирт лучше выпил! — глубокомысленно выдал Колька, и все заржали.
— Курин, прекрати острить! — строго сказала Люся. Она дёргала клочки ваты из упаковки и макала их в аптечный пузырёк, а мы послушно брали и вытирали руки. Мальчишки начали цитировать фильм «Бриллиантовая рука»: «Спи-ирт!» и громко хохотать над этой шуткой. Люся продолжала: — Дизентерия — это болезнь немытых рук! А ещё вы можете заболеть желтухой, эхинококком и другими болезнями. И паразитов можете занести. Знаете, какие они бывают? — она начала рассказывать в подробностях, и мне поплохело. — Поэтому руки всегда надо мыть перед едой! Доставайте котлеты. Лаптева, а ты почему не ешь?
— Можно, я подожду, когда компот привезут? Я не могу без запивона.
— Можно. И чтобы я больше не слышала от тебя этого словечка.
На то, чтобы заглотить и котлеты, и оба хлеба, отряду потребовалось ровно три минуты. Нет, вру, две. Ели все, кроме меня. У меня, откровенно говоря, после поучительных рассказов Люси о дизентерии и всяком-разном аппетит пропал напрочь, и насчёт запивона была просто отговорка. Но остальным пионерам было до лампочки, и они с удовольствием стрескали походную пайку.
После еды народ повеселел и начал гоняться друг за другом вокруг костра, но Юра быстро всех утихомирил, объявив, что сейчас будут песни под гитару.
Играть… умели все. Умение различалось только количеством аккордов. Я, как и большинство, знала три, Колька и Танька рыжая — пять, а Юра — восемь. Под Юрин аккомпанемент мы спели про космические карты и маленького барабанщика, а потом гитара пошла по кругу, и Юра с Люсей как-то незаметно отошли в сторонку. Они стояли под деревом и болтали о своём, по-прежнему не спуская с нас глаз, но в наши дела не вмешивались, и мы пели что хотели.
Собственно, можно было уже поворачивать в обратный путь, но мы ждали компотную машину. Все хотели пить, хлеб совершенно не помогал от жажды, и хорошо, что была гитара: музыка отвлекала. Играл Санька, парень, с которым я ни разу словом не перекинулась. Спели «Надежды маленький оркестрик» и «Старинную солдатскую песню», и это было здорово. Даже Бама повеселела и пыталась петь вместе со всеми. Потом гитару перехватила Танька и спела цыганскую песню про несчастную любовь. Там все умерли, и особо чувствительные девчонки прослезились. Ну, не в буквальном смысле, а просто состроили такое выражение лица, что хоть кино по Шекспиру снимай.
А потом гитару взял Колька и забренчал что-то настолько залихватское и разухабистое, что мы забыли и о жажде, и о комарах, и вообще о том, что надо куда-то идти. Этой песней он поставил всех на уши, потому что она была и смешная, и классная, и запрещённая. Мариванна от неё точно бы в обморок упала. Слова были простецкие, но, как бы это сказать, слишком вольные. Хорошо, что вожатые не сидели рядом с нами, при них Колька не осмелился бы такое петь. Мы потребовали ещё раз. Слова запоминали на ходу и подпевали:
— Я парамела,
Я чебурела,
Гопс-топс-тули-тули-я-а!
Гоп, я парамела,
Гоп, я чебурела,
Гоп, барон цыганский я!
И не спрашивайте, кто такой парамела. Я эту песню тогда в лагере первый и последний раз слышала. Кличка, сами понимаете, пристала к Кольке намертво. Мне песня очень понравилась, и на третий заезд я уже помнила её наизусть. И вдруг, случайно оглянувшись, обнаружила, что буквально через две девчонки от меня сидит Игорь! А рядом с ним — Эрка, которая положила ему на плечо свою глупую голову. Справка: волосы у Эрки длинные, светлые и волнистые, и вообще она вся такая… ну, симпатичная. До меня внезапно дошло, почему она так активно способствовала моему острижению. Конкурентку устраняла, блин горелый!!! А я-то, дура, думала, что она ради меня старается…
Еле дождавшись последнего аккорда, я встала, томно потянулась и, пока «Парамелу» не запели по четвёртому кругу, невзначай обронила:
— Вот мы тут с вами гуляем, птичек изучаем, а между тем у нас возле самого лагеря спрятана космическая станция. С настоящим кораблём. Игорёк рассказывал. И вроде бы туда можно сходить на экскурсию, правда, Игорь?
Игорь уставился на меня, снял очки и начал их протирать о штанину. Эрка от него отлепилась и потребовала:
— Игорёк, что за станция? Почему ты МНЕ ничего не сказал?
Принцесса нашлась. Ей, видите ли, не сказали!
— Ну, да. Есть и корабль, и станция — только не космическая, а исследовательская. Но это секретный объект, и нас туда вряд ли пустят… — начал отнекиваться Игорь.
— Не увиливай! — напирала я. — Ты мне сказал, что туда можно пройти, вот и будь любезен, проведи нас туда. Или ты наврал, и никакого корабля нету?
Раздались смешки, и Игорь аж побледнел от злости.
— Ничего я не наврал! Есть корабль, и… и… и на нём даже полетать можно, чтоб вы знали! В пределах Солнечной Системы.
Народ присвистнул.
— На Марс, что ли? — спросил Колька.
— Хоть на Марс, хоть на Сатурн. Смотря какую программу заложить.
— Я за Сатурн, — сказала я. — Когда летим?
— Я сначала позвоню отцу, договорюсь. Давайте встретимся ночью за забором, и я обо всём расскажу. Пойдёт?
— Пойдёт! — сказала я, и на радостях мы опять запели «Парамелу».
Когда до вожатых дошло, что мы горланим непотребщину, они подбежали и срочно велели собираться, а то не успеем к дневному сну. Мы недовольно загудели.
— А компот когда приедет? — начались вопросы.
— Задерживается компот. Собирайтесь! — велел Юра.
Собираться означало встать и надеть рюкзаки. Костёр уже прогорел и едва дымился. Мы закидали его песком и потопали обратно. Только теперь я оказалась в паре не с Игорем, а с Санькой, и мы шли молча. Мне было о чём подумать, потому что Игорь был в паре с Эркой. Они шли чуть впереди нас и щебетали как два голубка.
Уже на подходе к лагерю нам встретилась компотная машина. Шофёр был злой как чёрт и весь взмыленный. Повариха в кузове начала разливать питьё в бумажные стаканчики, и к ней выстроилась очередь, а шофёр выскочил из кабины, оставив двигатель включённым, и начал оправдываться перед вожатыми:
— Ремень полетел! Только выехали, и полетел! И ни у кого запасного не было, пришлось в деревню пешкодралить, так его и растак…
— Вы бы двигатель заглушили, а то бензином пахнет, — попросила Люся.
— А она тогда хрен заведётся! — гаркнул шофёр. — Будешь меня до гаража толкать? Нет? Ну и не возникай, туда и растуда…
В ситуации был один плюс — компот остыл. Я стояла почти в самом конце очереди, дожидалась своей порции и в ус не дула, пока вдруг не обнаружила, что стаканчиков только десять. Да-да-да, освободившиеся бумажные стаканчики сдавали поварихе, и она в них снова наливала компот. Для следующих. При мысли, что придётся пить третьей по счёту — да хоть бы и второй! — я впала в ступор. У нас дома так было не принято, и я робко поинтересовалась:
— А почему один стаканчик три раза используют?
— Да их и на пять раз хватает! — радостно ответила повариха, плюхая очередную порцию в бэушный обслюнявленный стакан и выдавая Машке. Машка с довольным видом начала пить.
— На мою долю, пожалуйста, не наливайте. Я в лагере попью.
— Вот фифа нашлась! Тогда мне её порцию! — высказалась Танька рыжая.
Лишняя порция досталась пятерым. Кроме меня, от компота отказались Эрка, Бама, Игорь и ещё какой-то пацан.