Пошли четвертые сутки, как Асоев оказался погребенным лавиной в медвежьей берлоге. Все мысли в голове были сконцентрированы на еде, постоянный голод не давал возможности о чем-либо думать. Асоев ходил как привидение, урывками засыпал, но вскоре вновь просыпался с одной мыслью - как утолить голод. Он уже сожалел о том, что так непредусмотрительно отпустил червей…! Силы начали потихоньку таять, появился звон в ушах, временами двоилось в глазах.
Воспаленный ум искал выход из положения, но выхода не было. Под утро созрело решение: - «Или я, или медведи, по крайней мере, один из них!» Действуя больше импульсивно, чем продуманно, Асоев обследовал нож. Он был хорошо заточен, и можно было бы попытаться разделаться с одним из животных, однако сделать это нужно одним движением, да так, чтобы второе животное при этом не проснулось. С учетом того, что медведи спали, прислонившись друг к другу вплотную, сделать это было практически невозможно. Помимо этого, убить животное ради еды, Асоева сдерживали два обстоятельства. Во- первых, согласно Корану, есть хищных животных является большим грехом, во-вторых, по - местным преданиям, медведь - это человек, который много веков назад рассорился с обществом и ушел от обиды в горы, оборудовал себе берлогу, затем украл из кишлака женщину, от их брака и пошли медведи - хирсы. Поэтому местные никогда не охотились на медведя, а, если случайно приходилось убивать животное, его никогда не ели – это Большой Харам, от которого ритуальным обедом для бедных не отделаешься!
От отчаяния и невероятного голода, Асоев готов был рискнуть. Он несколько раз подходил к животным, примерял оружие, но неизменно отступал, и это начинало напоминать навязчивость. Попытавшись подойти в очередной раз к животным, он обо что-то споткнулся и услышал рычание. Рычание исходило не от медведя, но и не от медведицы. Асоев подумал, что сходит с ума, ущипнул себя, но рычание не прекратилось, оно было тихим, напоминало рычание кутенка, и исходило откуда- то снизу. Опустившись на колени, Асоев увидел, а вернее определил на ощупь маленького медвежонка килограммов на пять, который, скорее всего, выкатился из-под медведя и слепо тыкаясь носом и одновременно порыкивая, пытался вернуться под него обратно. Тут Асоева осенило – то животное, которое он принял за медведя, вовсе не медведь, а медведица, но очень крупного размера. Меньшее животное, которое он принял за медведицу и под брюхом которого он согревался все это время – это крупный двух, либо трехлетний медвежонок, а маленькая особь – это медвежонок, родившийся недели три назад.
Асоев погладил малыша, тот интуитивно ткнулся носом в ладонь, от чего на ней обозначилось мокрое пятно. Почувствовав влагу на ладони и поднеся её к лицу, Асоев ощутил запах свежего молока! В дальнейшем он уже действовал как в трансе - оставался какой - то коридор в сознании, который помимо воли и зашитых в подсознании охранных рефлексов, двигал его тело в сторону утоления голода. Асоев кинулся в подбрюшье медведице, по запаху отыскал сосок и начал с жадностью сосать его, несмотря на кисловатый запах, оставшийся от не очень опрятного предыдущего кормления. Сосал он до тех пор, пока не заиндевело нёбо, и медведица коленями не стала отталкивать его. Только теперь Асоев сообразил, что напал на «золотую жилу», но злоупотреблять милостью Аллаха нельзя - как поучал мудрец Лукман своего сына: «Соизмеряй шаг свой и голос свой, ибо самый громкий голос у осла!», тем более от переедания (высосал он не более стакана молока, но довольно жирного и сытного, что на первый раз было больше, чем достаточно), началась отрыжка, которая, впрочем, быстро прекратилась. Асоев сидел обалдевший, и, какой-то восторженный и просветленный, с трудом осознавая, что выход из положения, хоть и призрачный, но, все же нашелся.
К этому времени медвежонок видимо от голода и холода начал повизгивать. Боясь пробуждения медведицы, либо ее старшего отпрыска, Асоев быстро нащупал второй сосок (обычно их бывает от двух – до шести) и подтолкнул к нему голову медвежонка. Тот от наслаждения зачавкал и быстро затих, согревшись в теплой шерсти матери. Постепенно звон в ушах начал затихать, пока окончательно не прекратился. Тема голода перестала быть всеобъемлющей, и Асоев почувствовал, что, несмотря на то, что, судя по отверстию из берлоги, наступило утро, ему мучительно хочется спать. Проспал он часов десять. Дальнейшая жизнь в берлоге сводилась к чередованию для питания сосков медведицы. Медвежонка Асоев подкладывал под ту грудь, которая была менее развита. Буквально два – три кормления, и эту грудь уже было не отличить от остальных. Асоев взял за правило – за раз опустошать не более одной из четырех грудей.
Дни тянулись за днями, постепенно то, что казалось невероятным, входило в привычку - Асоев как заправский медвежонок протискивался на ночь между хозяевами берлоги, и засыпал, свернувшись калачиком. Страха он уже никакого не испытывал, и, если было некомфортно (иногда довольно ощутимо подмерзала нога, или рука, выпавшая за пределы "тесной компании"), поработав локтями, он мог довольно бесцеремонно потеснить своих сожителей. Молочный брат - медвежонок заметно подрос, но досаждал Асоеву мало – он, как и мать, находился в состоянии спячки.
Несмотря на частичное решение проблем с бытом, Асоев продолжал терять в весе – молока хронически не хватало, так как вырабатывалось оно за счет накопленных запасов медведицы и, хотя и рассчитано на кормление до четверых медвежат, но никак не на поддержание взрослого, да, к тому же, бодрствующего человека. Асоев потерял счет дней пребывания в пещере, но судя по обвисшим складкам кожи медведицы, счет шел на месяцы.
Темные капли конденсата воды скапливались на неровностях каменного свода и периодически шлепались с шумом на каменное основание. Нередко крупная холодная капля попадала за вырез чапана, вызывая кратковременную оторопь и негодование. Судя по учащению капели, Асоев понял, что приближается долгожданная оттепель и надежда на возможность выбраться из западни. В пещере было душно и холодно и только возле морды медведицы можно было вдохнуть глоток свежего воздуха. Для того чтобы не разучиться ходить, Асоев в полусогнутом состоянии, ибо во весь рост встать не позволял низкий «потолок», делал четыре шажка по свободной от медведей территории пещеры в одну сторону, после чего разворачивался и шел обратно, где старался дышать чаще, глотая более свежий воздух. Иногда, когда от неудобного положения сводило спину, он передвигался на четвереньках. Таким образом, в общей сложности он делал до ста поворотов – на большее количество решиться не позволяла усталость и усиливающаяся боль в левой руке, объем движений в которой, с каждым днем уменьшался все сильнее и сильнее.
Асоев постепенно «сжился» с медведями, он как бы стал членом их сообщества, из-за чего его стали посещать дурные мысли о том, что от такой жизни он превращается в зверя ХИРСА, как некогда первый «человекомедведь». Неоднократно возникали состояния, когда Асоев с ужасом думал о том, что он уже мыслит как зверь - его интересы сократились до утоления голода и создания комфортных условий для спячки, именно «спячки», т.к. в дремотном состоянии, как и медведи, он находился большую часть времени. Вдобавок, он перестал в снах видеть жену и детей, все чаще ему стали сниться сны, где он на солнечной зеленой поляне, фривольно заигрывая, прогуливается вместе с молодой медведицей... Асоев успокаивал себя тем, что в периоды бодрствования, «светлые» мысли о семье, любимой жене, детях, отгоняли «тёмные», навеянные, несомненно, шайтаном. По крайней мере, пока отгоняли…!