Недотрога. повесть
«Береги честь смолоду» -
пословица, использованная А. С. Пушкиным
в романе «Капитанская дочка»
Председатель сельсовета, Антон Кузьмич, потоптался на коврике у порога, отряхивая пыль немощёной улицы, деликатно постучал в дверь. Не дождавшись ответа, осторожно потянул ручку двери на себя. Дверь приоткрылась. Кивком пригласив за собой стоящую рядом девушку, он вошёл в горницу и зычным голосом возвестил:
- Макаровна! Принимай жиличку!
Из-за печки, вытирая руки льняным полотенцем, вышла черноволосая, еще довольно молодая женщина с улыбчивым лицом:
- Заходьте! Гостям завсегда рады! А с хорошим человеком так и жильём поделиться не жалко. Как звать-то тебя, милая? Давай знакомиться! - она протянула гостье еще влажную руку. – Макаровна я! Меня здесь все так зовут!
- Елена, - и слегка запнувшись, добавила, - Сергеевна. Но, лучше просто, Лена!
Макаровна внимательно осмотрела девушку и спросила:
- Восемнадцать-то годочков есть уже?
- Нет, в сентябре будет только семнадцать.
- Что ж так рано из дома – то, родимого, в далёки, чужи края?!
- Техникум окончила, по распределению сюда попала, библиотекой заведовать. Дома остались мама и младший братишка.
- Ну, да ладно! Опосля разберемся! Проходи! А ты, Кузьмич, не беспокойся, не обидим твою библиотекаршу!
Антон Кузьмич, на прощание что-то пошептав хозяйке, вышел.
Лена осмотрелась. Слева у входа - большая русская печь с овальным сводом и металлической заслонкой. К заслонке, чтоб не обжигаться, приделана деревянная ручка. В углу - ухваты, кочерёжки. Знакомо! Маме пришлось долго повозиться, обучая меня, неумёху …
Левая часть комнаты отгорожена фанерной стенкой, обклеенной картинками из «Огонька». Вместо двери – плотная льняная занавеска.
Почти посреди комнаты - тяжёлый, без скатерти, стол, по обеим сторонам длинные деревянные лавки. На столе – самовар. В углу, как положено, иконы и висит ажурная лампадка.
Справа у стены - железная кровать. Слегка поблескивали шарики на спинках. Пышная перина, покрытая белым льняным покрывалом, делала кровать высокой, величественной.
Две огромные пуховые подушки, положенные одна на другую, кружевная накидка на них, как фата невесты, завершали торжественность этого сооружения. «Хозяйская кровать!» – догадалась Лена.
- На ней будешь спать ты! - объяснила подошедшая Макаровна, - А там, за ряднушкой, кровать Олюшки моей, с мужем Виктором. Он щас в отъезде. А Олюшка еще на работе. В сельмаге работает.
- А где же вы будете спать? – удивилась Лена.
- А у меня само тёпло место - за печкой, на полатях, - улыбнулась хозяйка. – Я раненько встаю, до коровы надо… Стараюсь тихо… А ты спи! Вам же с Олюшкой к десяти утра надо, Кузьмич сказал. Позавтракаете и вместях пойдёте! Сельсовет-то оплачивает за тебя постой с довольствием! Тебе готовкой маяться не придется… Так что, живи и радуйся! Не обидим! С Олюшкой подружитесь… Она, хочь, годочками и постарше тебя, а легка, заводна, любит попеть, поплясать! И муж ейный такой же весельчак, хочь и серьезный, хозяйственный мужик… Да что там, хорош парень! На мово мужа чем-то похож, - со вздохом добавила, сразу погрустневшая, женщина. - Погиб в последний день войны, в Берлине…
К вечеру домой вернулась Оля. Симпатичная, стройная брюнетка, еще с порога улыбаясь, подошла к Лене, обняла за плечи и весело произнесла:
- Нашего полку прибыло! Ох, держитесь парни! Такая красуля приехала! Может, мне ружьё завести - тебя охранять?!
- Я уж как-нибудь сама отобьюсь! - рассмеялась Лена, облегченно: «Есть контакт! Будем дружить!»
Виктор пришел в библиотеку сразу, как только вернулся из командировки. Ездил с геологами в Бокситогорск.
Было начало сентября. Солнце еще не скупилось. Яркими, но уже чуть остывающими, лучами золотило березы вокруг деревянной постройки, с высоким крыльцом и покрытой серой дранкой крышей. Кое-где дранка уже закручивалась кудельками, но крыша не текла.
В этом Елена успела убедиться. Позавчера был такой сильный дождь, берёзы почти полоскались в лужах - так жестоко их гнул ветер. Гудело в трубе! Казалось, что дом взлетит к чёрным тучам. А потом, вмиг, всё успокоилось, и только по окнам ещё скользили голубоватые полоски воды.
Лена перебирала формуляры, знакомилась с будущими читателями. Кто есть кто, что читают?
Дверь слегка всхлипнула. На пороге стоял черноволосый, чуть выше среднего роста, довольно симпатичный парень лет двадцати пяти. Открыто улыбаясь, он подошел к столу, за которым сидела Лена, и протянул руку:
- Ну, что, жиличка, давай знакомиться! Виктор Коршунов, зять вашей хозяйки!
Лена уже знала о нём. Нарисованный воображением образ совпал с оригиналом, поэтому встретила его как старого знакомого:
- Рада видеть Вас! Я - Елена Сергеевна. Ой, нет, Вам можно просто - Лена! За одним же столом обедать будем…
- Так вот ты какая! Наши парни уже окрестили тебя – «Ленок». И правда, Ленок, - продолжал он, разглядывая тоненькую, голубоглазую девушку с длинными, русыми, слегка вьющимися прядями волос, спадавшими на худенькие плечики.
Виктор оказался интересным, начитанным парнем. Умел и рассказать, и послушать. Редкое качество собеседника! Беседа затянулась до конца рабочего дня. Домой пошли вместе.
Макаровна встретила их удивлённо, Оля – насупившись:
- Ты где пропадал? Жду ведь!
- А я вот жиличку домой привёл, чтоб не заблудилась! – весело объявил он. – Макаровна, ужинать будем?! - и нежно обнял свою Олюшку.
- Да, будем, будем! – захлопотала хозяйка, доставая ухватом чугунок из печи.
Ужинали не молча, как обычно без Виктора, а шумно и весело, обсуждая приключения Виктора
в командировке. Казалось, что всякие случайности сами находили его.
- Я там даже на концерт попал. Ох, и здорово девчата пели! - восхищённым взором Виктор обвёл всех слушательниц и, вдруг, заявил, - А давайте сами попробуем! У тебя, к примеру, Олюшка, голос хороший, да и я люблю петь. В селе многие поют. Лена, говорит, пела и танцевала в ансамбле, когда училась. Вот её и попросим нас организовать. Да, Лен, согласна?
Идея понравилась даже Макаровне.
* * *
Седьмого ноября, в тридцать седьмую годовщину Великого Октября, клуб был заполнен до отказа. Ещё бы! Впервые будет выступать свой, Львовский народный вокальный ансамбль «Ленок»! Назвали так не в честь Лены, конечно, хотя, некоторые шутили по этому поводу.
Лён! Лён!
Все, свободные от лесов, поля вокруг села расстилались голубыми платками во время цветения льна. Красота невероятная!
Лён и производственная конопля, выращиваемая на верёвки и канаты, это основной вид деятельности многих сёл в округе. Песня «Синий лён» звучала гимном в этих краях.
Исполнил её и новорожденный ансамбль «Ленок». Запевала Ольга Порошина. Макаровна не спускала с дочери восхищённых глаз и даже пустила слезу.
Во время концерта не обошлось без казуса. Исполнялась песня А. Александрова и В. Лебедева-Кумача «Священная война», близкая и дорогая всем, недавно пережившим жестокую войну. Хор начал петь с чувством боли и патриотизма. Николай Могила совершенно не умел петь, но очень хотел, и пел громче всех! Исполнялись слова «Дадим отпор душителям всех пламенных идей, насильникам, грабителям, мучителям людей». Николай, во весь свой громовой голос, выдал: «носильщикам, громителям, лечителям людей!» Зал грохнул от смеха! Хор устоял, продолжая петь, чем потом гордилась Елена. Дирижируя хором, она вовремя приложила палец к губам. Помогло!
После концерта объявили танцы. Улыбки, касания рук, смена пар, весёлый ритм зажигательной кадрили раззадорили молодёжь. Поэтому, как только хозяюшки и старушки ушли, парни изъявили желание поиграть в «бутылочку», любимую игру.
Мария, заведующая клубом, радостно захлопала в ладоши. Лена удивлённо посмотрела на неё, этой игры она не знала. «Узнаешь…» - загадочно улыбнулась Мария.
Парни быстро нашли уже пустую бутылку, положили её на пол и встали вокруг неё.
Пригласили девушек. Приняли их в свой круг, весело переглядываясь.
Кто-то подошёл к Лене и пригласил её принять участие в игре. Лена, смущаясь и отнекиваясь, всё-таки встала в круг – любопытно же!
Мария вошла в центр круга и крутнула бутылку. Парни, сделав шаг вперёд, медленно кружились по кругу, взявшись за руки. Бутылка, немного покружившись, остановилась.
Парни замерли. На кого бутылка указала горлышком, тот и выходит к Марии. Все аплодируют, а образовавшаяся пара идёт в коридор. Остальные танцуют по кругу. Весело смеясь, возвращается Мария с парнем. Теперь его очередь вертеть бутылочку. Вокруг него кружатся девушки, ожидая, на кого падёт выбор.
Суть игры в том, что случайная пара должна выйти в коридор и поцеловаться. Или, как уж там договорятся. Но, чаще всего, парни не упускают свой шанс. Случалось, что, таким образом, в тёмных сенях, робкие пары объяснялись в любви. Доходило до свадьбы.
Всего этого Лена пока не знала. Всем было весело. Это успокаивало её. Тем более, невдалеке, на скамейке сидели Оля с Виктором. Женатым играть не разрешалось.
Но вот, шаловливая бутылка указала на неё. Ей пришлось выходить с нагловатым парнем, который уже давно не сводил с неё глаз. И только они оказались в темноте, как этот парень схватил её в охапку, прижал к стене и стал пытаться поцеловать. Лена упёрлась локтями ему в грудь и вертела головой, не позволяя ему сделать это.
- Ну, ты чего?! Знала же зачем выходишь! – возмутился парень.
- Не знала! Не хочу! Отстань!
Парень упорно продолжал тискать её, прижимаясь всем телом и шепча: «У меня пуговицы на ширинке отлетают, когда я вижу тебя…»
- Пусти! – вырывалась Лена, повышая голос.
Вдруг, дверь отворилась, осветив борющихся. Из клуба вышел и сразу оказался рядом Виктор.
- Отпусти её! – Виктор тронул парня за плечо. Обострять ситуацию не хотелось, запрещал статус «лишенца прав».
- С чего бы?! – огрызнулся тот, не отпуская Лену.
- Если девушка не хочет, не насильничай!
- А твоё какое дело?! Иди к своей жене! – парень пытался стряхнуть руку Виктора, поводя плечами и удерживая девушку у стены.
- Это наша жиличка. Я за неё отвечаю! – Виктор решительно отодвинул парня, освободив Лену. - А будешь преследовать – будет тебе серьёзный разговор, со мной и Могилой! – уже с угрозой добавил он.
- Да пошёл ты! – грязно выругался парень и вернулся в клуб продолжать игру. Он ещё может выиграть себе девушку посговорчивее.
Лена не плакала, но её всю трясло от страха и отвращения:
- Я не знала… Я, правда, не знала… И я ещё ни с кем не целовалась, - призналась она, опустив голову, - даже со своим лётчиком, с которым переписываюсь…
Виктор приобнял её за плечи:
- Успокойся, недотрога! Пойдём к Олюшке!
- Я не хочу никого видеть в клубе! Хочу домой! Принеси мне пальто!
- Хорошо! Заберу жену и пойдём домой вместе!
* * *
На следующий день состоялся долгий разговор Лены с Марией.
- Ты чего не предупредила меня, что эта игра в поцелуи? – возмущалась Лена. – Для меня это очень серьёзно! Мы с мамой много говорили об этом. Она моя самая близкая подруга! Первый лёгкий поцелуй – это намерение, разведка. Долгий поцелуй – это разрешительный знак к сближению. Мужчина выражает - «Я хочу тебя!» (сиюминутно, на какое-то время, может быть навсегда…), а женщина загорается тайной мечтой - «Я хочу быть рядом с тобой, всегда!» Это важный, судьбоносный знак! Как можно этим играть? – недоумевала она.
- Ну, подумаешь! Приятно же! – возражала Мария. – Поиграли и разошлись…
- Ты опять упрощаешь, как и многие, истинное значение этого действия, этого таинства!
Не случайно, на Руси, во время обряда венчания, жених и невеста обмениваются кольцами в знак согласия на союз, после чего батюшка предлагает молодым поцеловаться - открыть друг другу души и тела. И в наших загсах, заменивших кольца росписью, тоже целуются. После чего следует свадьба и первая брачная ночь. Подчёркиваю - первая! А в России, до самой революции, после этой ночи вывешивали на обозрение простыни со следами крови, чтобы доказать невинность девушки. «Честную взял!» - гордился молодой муж. «Честную…» - девичью честь не потеряла до замужества. – Лена говорила горячо, убеждённо, как возле доски перед классом, - Поэтому никогда не возникали сомнения насчёт отцовства. По крайней мере, первенцев. А последующих – как жизнь сложилась… Жизнь протянется – всего достанется.
- Ну, когда это было! Война многое сломала. Одним днём жили… - не сдавала позиции Мария. – Даже оправдание себе нашли «война всё спишет». После войны мужиков-то совсем мало осталось. А ласки и детишек каждой бабе хочется, хоть и работы невпроворот. Вот и появилось «хоть час да мой!» Или в игре нашей – хоть миг да мой! А в потёмках сеней есть возможность почувствовать друг друга. С этого всё и начинается.
- Если мне парень не нравится и не нужен он мне, пусть даже всмерть влюблённый, я не стану с ним целоваться, даже в темноте! Пусть чмокнет в щёчку, по-дружески, как мой лётчик при расставании. Он очень бережно ко мне относился: «Расти! Я подожду твоего совершеннолетия!»
- Так уж и ждёт! Тебя бережёт, а к другой ходит, - пробормотала коллега.
- Всё равно так нельзя! Надо не только дома разрушенные восстанавливать, но и души людские, нравственность исконную возрождать!
- Откуда ты такая взялась? Говоришь как по писаному… - похоже, что Марии стал надоедать этот разговор.
- Нам в техникуме всё время классная руководитель об этом говорила. Воспитывала. Мы должны знать и уметь говорить. Работники идеологического фронта! А библиотекари – инженеры человеческих душ! Вот я и хочу подкорректировать твою душу! - постепенно остывая, улыбнулась, наконец, Лена.
- Тоже мне – моралистка! Ты говоришь так, потому что ещё никого не любила. Ты любовь представляешь как голубиное воркование или Божью благодать. Может, так и бывает… Но, чаще, любовь как половодье - ломает лёд, сносит мосты и крышу с головы. Случается, что доводит до самоубийства или преступления. Я тут от постояльцев наслушалась всякого! Не дай Бог, чтобы в тебя кто-то из этих влюбился!
Вечером, после ужина, Лена подсела к Макаровне на полатях и тихо сказала:
- Хочу с Вами посплетничать немного! Вот уже сколько работаю с Марией, а понять её никак не могу! Странная она какая-то! То бесшабашная, то будто надломленная… Расскажите немного о ней! В селе всё обо всех знают…
- Да что говорить, война катком по всем проехала… Тяжкая и ей судьбина досталася. Ей было шестнадцать годочков, когда началась война. Жила где-то в Харьковской области. Угнали немцы на работу в Германию. Работала на ферме у какой-то немецкой семьи. Хозяйка сурова была! Приходилось работать тяжко. А тут ещё сын хозяйский стал домогаться её. Не пожалишься, не уедешь, не уйдешь ... И жениться молодой фюрер не собирался. Перед концом войны родила она девочку, да не довезла её домой, на родину. Когда Польшу освободили, убёгла с фермы, пошла с ребятёнком пешком в Польшу. Да по пути заболела ее Настенька и умерла. А саму Марию спасли солдаты наши. Вылечили. Так санитаркой почти до Берлина и дошла она. Были, говорит, дружки, а судьбу свою так и не встретила. Да и у нас мужиков для неё не оказалось. А некоторые её немецкой подстилкой называли, гребовали. Будто она виновата! Вот в старых девках и ходит...
* * *
Вскоре Мария ушла в отпуск. Замещать её было поручено Елене. В ноябре больше праздников нет. Танцы в клубе только по субботам. Репетиции с ансамблем «Ленок» только днём по воскресеньям. «Ничего, справишься! – убедил её председатель и добавил, - Ещё и деньжат подкину за совместительство!»
Весь месяц, пока Лена замещала Марию, закрывать клуб ей помогали Оля с Виктором. Вместе и домой возвращались. Но, когда их не было, до конца танцев, как бы случайно, оставался Коля Могила. Исчезали куда-то парни, весь вечер вертевшиеся возле Лены. Нехотя, вразвалочку, выходил из клуба и тот наглый парень, потерпевший неудачу в игре. Что Николай им говорил, не известно, да только керосиновые лампы тушил он, подсвечивая фонариком, помогал запереть двери клуба. Молча, слегка сдерживая свои широкие шаги, этот громила шёл рядом. И только возле лениной калитки коротко бросал: - «Ну, я пошёл!» - и быстро уходил в сторону своего дома, где жил со своей матерью. Лена едва успевала сказать «Спасибо!»
Действительно, спасибо! Под его охраной она преодолевала чувство страха и спокойно шла по тёмной, ночной улице. Всё-таки, присутствие в селе осуждённых, «лишенцев», не всегда сдержанно ведущих себя с местными женщинами, заставляло быть осторожнее.
А Николая Могилу (Вот достаётся же человеку фамилия! Но, по характеру и поведению соответствует…) она не боялась, знала, что тот дружит с Виктором.
Возникшее, после игры в бутылочку, чувство страха тяготило Лену. До того оно не было ей знакомо. С четырнадцати лет, как только окончила семилетку и поступила учиться в техникум, столько дорог проехала и прошла! Двадцать пять километров от дома! Жила в студенческом общежитии, в комнате – двадцать три девушки разного возраста! Вот где проходили школу солидарности! Все пережили войну. Послевоенный голод ещё напоминал о себе ночными очередями за буханочкой хлеба, чаем «белые ночи», с конфеткой «подушечки» вприкуску. Выручали родительские огороды. Ездили на каждые выходные домой. Зато потом: в понедельник – пир горой, а в четверг уже – «зубы на полку». Коллектив большой, у каждого достаток разный. Но действовал суровый «закон стаи». Эксцессов не было. Да и классный руководитель, Татьяна Николаевна из Москвы, умела «держать руку на пульсе». Не случайно её группу называли «воспитанные по формуляру».
Добираться домой и обратно Лене приходилось на попутных машинах, подводах, на велосипеде, пешком, с сумками через плечо. Рада была подъехать на телеге, забравшись на большой бидон с молоком – лучше плохо ехать, чем хорошо идти!
Расплачивалась за подвоз песнями. Пела водителям в кабине или в кузове самосвала, мужикам – молоканщикам. А один дядька – молоковоз, оглядываясь на поющую девочку – девушку, как-то сказал: «Вот кому-то достанется эта соловушка! Чьё-то счастье везу…» И никто, никогда даже не пытался обидеть её или напугать.
* * *
Сегодня, как обычно, Оля кричала несколько раз за ночь. За печкой на полатях беспокойно ворочалась Макаровна. Уже третий месяц как председатель сельсовета Антон Кузьмич подселил Лену в эту семью, а она всё никак не может привыкнуть к этим ночам. Вздрагивает, просыпается и никак не может уснуть, прислушиваясь к возне за занавеской. Она понимала, что там происходит.
Ещё в детстве, когда умер отец, а мама разъезжала по деревням с фотоаппаратом, они с братиком оставались под присмотром дородной Варвары, соседской дочери. Тогда на папиной кровати всю ночь скрипели пружины, слышались охи и стоны. Четырехлетний Жека спал, набегавшись, мертвецким сном, А Лена просыпалась, осторожно высовывала голову из-под одеяла и пыталась разглядеть пыхтящую, шевелящуюся массу на соседней койке, где спала Варвара. Всё было покрыто мраком ночи и большим маминым одеялом!
Но в школе ей всё объяснили. Второклассники уже такое видели и сами. Только что закончилась война, жили в оставшихся домах скученно, тесно, а жизнь продолжалась... Только почему Ольга кричит, Лена не понимала и даже однажды как-то спросила об этом Макаровну. Та, не смущаясь, а скорее, негодуя, высказалась: "Да бугай Витька измотал Олюшку, спать не даёт, изойшла она уже зовсем... Скоро качать её будет! А ты не слушай, спи!"
Как тут уснешь? Всё - то уже перевспоминаешь, передумаешь... Сегодня письмо пришло от Анатолия Семёновича. Фу ты! Никак не могу его только по имени назвать! Всё Анатолий Семёнович, Анатолий Семёнович! Как тогда, на учительском вечере, куда мама впервые взяла меня с собой, где я и познакомилась с летчиком, только что окончившим училище. Был в отпуске у родных, в десяти километрах от нас. А потом, по направлению, должен был лететь в Казахстан. Мне шестнадцать, а ему двадцать три! Его даже молодые учительницы по имени - отчеству величали! Уважали... Надеялись... А он весь вечер не мог "отлепиться" от меня, девчонки. Даже потом, в метель, на лыжах, приехал к нам домой попрощаться перед вылетом. Маме моей сказал: " Буду ждать, когда подрастет! Берегите её!" Вот и сейчас в письме пишет: "Поздравляю с семнадцатилетием! Жду твоего совершеннолетия! Осенью следующего года встретимся на родине, увезу тебя в цветущие пески Казахстана! Скучно мне здесь одному... Завидую своим друзьям - однополчанам, почти у всех жёны, дети рядом." Ох, не знаю, Анатолий Семенович, я еще в институт хочу, в Ленинград... Опять по имени - отчеству! Да чему удивляться? Мне только что семнадцать исполнилось, а уже заведующая библиотекой! По имени - отчеству обращаются. Странно, но приятно - Елена Сергеевна... А вчера председатель сельсовета, он же и парторг, на комсомольском собрании предложил избрать меня секретарём. Да, маленькая организация, всего шесть человек. "Надо привлекать молодёжь из соседних сёл" - предложил Антон Кузьмич.
Да и Виктор, зять хозяйский, обещал поговорить с местными ребятами. Был когда-то и сам комсоргом! Если бы не этот случай! В Калинине это было. Гуляли ребята с девушками по набережной Волги. Школу только что окончили. Пели, смеялись... Навстречу толпа из слободки. Подвыпившие громилы стали приставать к их девушкам. Завязалась драка. Кто-то кого-то пырнул ножом. Милиция взяла всех. Осудили всех - коллективное преступление! Отобрали паспорта, лишили гражданских прав, разослали кого куда. Так Виктор оказался в Жуковской геологоразведочной партии, среди прочих "лишенцев", копающих шурфы, добывающих керн. Недалеко от Ленинграда искали бокситы. Огромные залежи в этом районе, даже город Бокситогорск есть.
Базировалась геологоразведочная партия (ГРП) в селе Львово уже более десяти лет. "Лишенцы" имели право свободно передвигаться по району расположения, жить в домах сельчан. ГРП оплачивала жилье. Не могли только никуда выезжать одни, ни в Ленинград, ни домой. Отработаешь срок, получишь паспорт – поезжай куда хочешь! Некоторые приживались в домах, ждали паспорт, чтобы оформить брак, сыграть свадьбу. Вот и Оля с Виктором ждут. Любят друг друга. Счастливые...
* * *
Лена развернула бурную деятельность в библиотеке.
Получив установку на районной конференции культработников, стала обходить ближайшие сёла, где не было библиотек, организовывать книгоношество. Не так просто активистов найти, желающих брать у неё книги для всего села. Отговаривались: "Да кому это надо? Все на работе, в поле, на ферме. Да и свое хозяйство забот требует. Времени - то нет, книжки читать! Разве детям только, так потеряют или порвут…"
Но, иногда, удавалось найти нужного человека без особых уговоров.
Так в библиотеке появился молодой учитель, Иван Петрович, из села Лесное, что в пяти километрах от Львово. Придёт, полдня проведёт в библиотеке, отберет книги для Лесного, а тут и вечер упал. И рабочий день спиралью свернулся. По синеющему снегу Иван Петрович Лену домой проводит, ноги в лыжи и пошёл через лес к себе!
Хорошо было Лене общаться с ним, легко, будто давно знали друг друга. Да и он стал всё чаще приходить за книгами. Вот как народ потянулся к книге! Странно как-то!
Однажды, перед Новым годом, Иван Петрович пришёл, как всегда, на лыжах, с рюкзаком за плечами. Разрумянившийся с мороза, улыбающийся, он, и так-то симпатичный, казался красавцем! Лена помогла ему снять рюкзак, дала веник, чтобы он тщательно смёл снег с валенок. Сбросив полушубок, с хитринкой посмотрев на девушку, взялся за рюкзак. Вслед за книгами из рюкзака были извлечены портвейн "Три семёрки" и коробка шоколадных конфет. "Где достал этот дефицит?" - было написано на удивлённом лице девушки.
- Мама из Ленинграда привезла. Будем встречать Новый год! - торжественно объявил Иван Петрович, отвечая на её немой вопрос.
- Я на работе... - смущенная, но довольная, прошептала Лена.
- Партия поймет! - уверенно и беспрекословно произнес он, убирая книги со стола, открывая бутылку и коробку. Лена поставила на стол свою металлическую кружку для чая.
- За друг-дружкино здоровье в Новом году! – торжественно объявил объединяющий тост Иван Петрович и оба отпили понемногу портвейна из одной кружки. Второй кружки просто не было в библиотеке.
От второго тоста Лена отказалась. Всё-таки боялась, что кто-нибудь войдёт. Но им и так было хорошо и приятно сидеть вдвоём на стульях у тёплой печки.
Наслаждались давно забытыми шоколадными конфетами, разговорами обо всём и ни о чём.
Зимний день короткий. Не заметили, как опустился синий вечер. Конфеты кончились, книги сложены, пора домой.
- Так не хочется уходить! - глядя ей в глаза, почти прошептал он. – Проводи меня сегодня, хотя бы до сельсовета, на край села! А там я уж побегу на лыжах… по пересечённой местности, - добавил он и уже решительно взял в руки пальто Лены. Как было ослушаться?!
По селу они шли молча. Каждый думал о чём-то своём, тайном. Рюкзак и лыжи мешали взять Лену за руку, хотя обоим этого очень хотелось.
Утопавшие в белых перинах дома подмигивали им подслеповатыми, тусклыми от керосиновых ламп, окнами.
Битым стеклом поскрипывал под ногами снег. Невдалеке за рощицей появился улыбающийся лик луны. Лёгкий морозный ветерок остужал порозовевшие от внутреннего волнения лица. Было тревожно и радостно: «Мы нашли друг друга?!»
Как-то уж очень быстро перед ними оказалось здание сельсовета. Пустое в этот час, с темными окнами, оно напомнило им, что пора прощаться и предложило свою бревенчатую стену, чтобы могли укрыться от усилившегося ветра. Здесь снег был расчищен - председатель ставил свой зелёный армейский вездеход.
Иван Петрович опустил рюкзак и лыжи на снег, подошел к Лене и, неожиданно, прижал её к груди и поцеловал. Он сделал это так нежно, бережно, что Лена опустила голову и замерла на минуту в его объятиях. Сердце дрогнуло. Но отошла: "Вам пора!"
Он надел лыжи, рюкзак, вот-вот уйдет! Какое-то внутреннее движение подтолкнуло Лену - "Уйдёт..." Она встала перед ним на его лыжи, обняла, едва слышно прошептала: "Ваня... Ванечка..." Иван Петрович наклонился и крепким, долгим поцелуем ответил на её призыв.
Они долго, стоя на лыжах, взволнованные, не могли оторваться друг от друга: поцелуи, ласковые слова ... Откуда они берутся ...
Что-то очень нежное разливалась по телу. Казалось, что сердце растворялось, таяло в груди кусочком сахара в горячем стакане чая. Хотелось целоваться бесконечно, не отрываясь... Такого она еще никогда не испытывала. "Ванечка..." - шептала Лена, прижимаясь к такой тёплой, надёжной груди Ивана.
- Пора! - Иван бережно отстранил её.
Лена, с сожалением, соскочила с его лыж на мёрзлую, холодную землю, слегка присыпанную снегом.
- Я приеду, Ленок! Обязательно приеду! Через неделю! - кричал он, всё дальше убегая на скользящих в разлуку лыжах.
Он не пришёл и не приехал, ни через неделю, ни через месяц... Лена ждала и не ждала. Корила себя за почти измену своему летчику. Даже хорошо, что Ванечка пропал. Пропала бы и я с ним! Уж очень нежен и хорош! А тут эти крики Оли по ночам... Хотя и беременная уже…
* * *
Осторожная северо-западная весна заневестилась, наконец. Сады и придорожные заросли в белых кружевах черемух, сиреневых сарафанах распускающейся сирени. Бело-розовые платья на тоненьких вишневых ножка напоминают подросших за зиму старшеклассниц, готовящихся к выпускному балу.
Всё чаще вечерами за околицей, н току, зазывно заливается гармонь, звучат звонкие девичьи частушки:
Хорошо ли вам смеяться,
Голикам над веником!
Голиком не парятся,
Вам над нам не скалиться!
Интересен новгородский диалект тем, что часто местоимения не имеют окончания, как в приведенной выше частушке. Акцентируется буква «О» или обе гласные.
Самым сильным, оскорбительным ругательством считается неожиданное слово "кляп": "Ты ни кляпа не понимаешь! Ну, какого кляпа ты так сделал!" А нам звучит так безобидно!
Правда, десятилетнее базирование Жуковской геологоразведочной партии в селе обучило всех сельчан, поголовно, от мала до велика, другим, более выразительным и, распространённым в блатной среде, ругательствам. Но, что странно, используя в быту, даже за обеденным столом, всю эту "кучерявую" ненормативную лексику, жители села не придают ей такой оскорбительной, убийственный силы, как своему родному, рождённому диалектом, слову.
Лена росла в учительской семье, в средней полосе России, где ненормативная лексика вообще не была распространена, особенно в селах. Даже вернувшиеся с войны солдаты, уважая себя и других, воздерживались выражаться публично. Поэтому Лене было очень странно и неловко слышать всё это. Детям, приходившим в библиотеку, она разъясняла, что стыдно говорить на этом, обезьяньем языке, это не делает чести человеку.
Заведующая клубом Мария, разбитная, "безбашенная", как и многие местные женщины, легко пользовалась этим языком. И однажды, решила обучить свою "скромницу - коллежку" этому языку.
Это было ещё в начале зимы. Ранние Сумерки. Село утопало в голубых сугробах. Тоненький серпик месяца едва освещал дорогу. Снег искрился и весело хрустел под ногами.
Лена и Мария возвращались из сельсовета, где выслушали очередную партийную установку по организации зимнего досуга сельчан.
Кроме как строгать и красить древесную стружку на искусственные цветы, да заготавливать дранку на крышу, другого дела в селе не было. Поля отдыхали.
А чтобы молодежь не "развинтилась", а попросту, не спилась от безделья, её надо было занимать, организовывать, развлекать.
Девушки шли и со смехом обсуждали, как они будут это всё "воплощать в жизнь". Мария откровенно посылала всех и всё далеко и надолго. Лене стало даже стыдно за коллегу. Но, когда она сделала ей замечание, та взорвалась:
- А что ты из себя строишь?! Подумаешь, интеллигенция! Да у нас все учителя ругаются. А ты, как белая ворона! Пора и тебя обучить нормальной речи! Скажи ...!
- Не буду! - решительно отказалась Лена.
И тут Мария неожиданно обхватила Елену за плечи и резко подтолкнула к перилам мостика через ручей. Замерзший ручей был завален сугробами пышного, молодого снега. Но Лена со страхом представила под этой периной твёрдый лёд.
- Скажи ....! - не унималась Мария, пытаясь перегнуть Лену через перила.
- Не буду! - вырывалась Лена, ещё принимая за шутку всё происходящее.
- Не скажешь - столкну в ручей! - обозлилась Мария.
- Сталкивай! Но материться не буду! - упрямо и уже вполне серьёзно воскликнула Лена.
- Ну и дура! Тоже мне фрау! Да, ладно, поживёшь здесь подольше, парни научат, - разжала свои "дружеские" объятия коллега по культуре.
Расходились по своим домам молча.
Лена так и не научилась материться. Знала, как в любом плохом деле, что, стоит один раз перешагнуть через свои принципы, дальше уже легче будет их нарушать.
* * *
Весна становилась всё ярче и красочнее. Полевые работы закончились. Зазеленели озимые. ждали тепла, чтобы комсомольцы могли, наконец, высадить на участок, выделенный колхозом, кукурузу в маленьких, полученных из райкома комсомола, торфоперегнойных горшочках. Это был эксперимент, по повелению нового секретаря ЦК КПСС, Хрущева Никиты Сергеевича, самородка из Черноземья.
А Олюшка всё тяжелела. Остался месяц до родов. Сама она округлилась не очень, только слегка увеличилась грудь, глубже стали ямочки на порозовевших щеках, припухли губки. Похорошела! И только живот всё больше выступал вперёд, утверждая, кто в доме хозяин. Спать она могла только на боку. "Будет мальчик!" - прочили ей умудрённые женщины. Да и сельская фельдшерица, Зинаида Фёдоровна, то же самое ей говорила. Виктор, прикладывая руку к выступу на Олином животике, гадал: "Это коленочка или кулачок? Ой, брыкается! Футболист! Вместе будем гонять мяч по двору!"
Счастливо улыбалась Олюшка, растворяясь в материнстве. Какой матери не знакомы эти моменты!
Иногда толчки ребенка Виктор ощущал даже спиной, примостившись спать на краю кровати, почти на самой металлической раме, выступавшей над провалившейся сеткой.
Какой это был сон?! Боялся во сне сползти вниз, придавить еще не рожденное чудо.
На работе мужики посмеивались:
- Ты, никак, опять Олюшке своей спать не даёшь... Вот неугомонный!
- Да нет, - отшучивался сонный Виктор, - теперь они вдвоём мне спать не дают!
- То ли еще будет, когда дитё-то родится... Но мы все через это прошли. Терпи, браток!
Терпел. Но, однажды, вставая ночью "до ветру", на обратном пути обратил внимание на спящую жиличку. Спит, эдак, отвернулась к стенке, почти уткнулась носом и коленками в домотканый ковер, а столько еще свободного спального места! Вот бы чуток вздремнуть...
Осторожно, чтобы не разбудить её, прилёг на краешек. И мгновенно заснул. Лена даже не шевельнулась, крепко спала.
Поворачиваясь на другой бок, Лена уперлась коленкой во что-то тёплое. Испугалась, но не вскрикнула, сдержалась, чтобы не разбудить хозяев. Но, что это? Открыла глаза и увидела черноволосую голову. На затылке косой шрам. Виктор! Тихонько потолкала в плечо. Не реагирует. Кулаком постучала по спине. Виктор медленно, приложив палец к губам, повернулся и шепотом произнес:
- Тихо... Я маленько посплю и рано встану. Не могу я с Олей, придавить боюсь... А ты спи. Днём поговорим. Спи, не бойся...
Лена долго не могла уснуть. Не Виктора боялась, а, что, вдруг, кто увидит... Что подумают? Позорище на всё село!
Но усталость предыдущего дня (кукурузу сажали) и молодость заставили вновь окунуться в глубокий сон, уткнувшись носом в ковер.
Как потом спал Виктор? Когда повернулся к Лене и положил руку ей на плечо? Сон ночной не скажет. Такими, мирно спящими, и застала их рано утром Макаровна. Всполошилась, что это, что думать? Но шуметь не стала. "Пойду, подою корову, а тогда уже разбужу Виктора. Вот паршивец, что удумал! Надо поговорить..."
Но утром разговора не получилось. Только Макаровна вышла в сени, чуть громыхнув в сердцах дверью, Виктор проснулся, встал и стал быстро собираться на работу.
Вошла Макаровна с банкой молока и буханкой хлеба. Поставила банку на стол и вопросительно посмотрела на Виктора, кивнув на спящую жиличку.
- Не волнуйтесь, мама, ничего плохого! Вернусь с работы, поговорим. Только Лену не пугайте! Я очень спешу, да и девочек разбудим.
Макаровна так и осталась стоять с недоумением на лице, прижимая к груди, как дочку, буханку хлеба. Как всё это понимать? Как сказать Оле? Что делать? Как быть с жиличкой? Гнать?! Жалко, девушка - то она хорошая, да и денюшки от сельсовета кстати. Прибавления же в семье ждём... Ой, головушка ты моя... Думай! Может с Клавкой моей посоветоваться?
Утром за завтраком Лена избегала встретиться взглядом с Макаровной. С Олей старалась болтать как обычно, подшучивая друг над другом. С облегчением вздохнула только тогда, когда вышла на улицу. В доме её одолевали беспокойные мысли: «Видела Макаровна нас с Виктором спящих рядышком или нет? Надо поговорить с Виктором, а потом с Олей… А мне, видимо, пора искать другое жильё…»
Виктор пришёл с работы чуть раньше Лены. Макаровна тут же нашла ему работу в сарае и увела его: «Надоть! Срочно!» Виктор понял. Всё ей объяснил. Но, что же делать? Вроде бы вопрос назрел серьёзный, касается всех. Обсуждать и решать надо сообща. Но, главное, как к этому отнесутся Оля и Лена.
Вначале, Ольга, узнав, что Виктор сегодня ночью спал рядом с Леной, оскорблённая, накинулась с бранью на мужа, называла его кобелём, выгоняла его из дома, вместе с Ленкой. Не слушая никаких возражений, возмущённо обращалась к Лене, повторяя одну и ту же фразу: «Тихоня, как ты могла?!»
Виктор пытался обнять, успокоить Олю, что-то объяснить:
- Послушай, Олюшка, Лена здесь не при чём! Я же люблю только тебя! А теперь и нашего будущего сынка! Ну, зачем ты так?! Зоя Макаровна, скажите ей!
Оля не понимала и не принимала никаких объяснений. Обида лишила её разума.
Лена начинает собирать чемодан. Плачет.
Макаровна слушала, слушала … Все правы и не правы, но, дело, похоже, идёт к уходу Лены. Так, ить, с нею и денюшки уйдут… Небольшие, а, всё-таки, из домашнего кошелька… Надо спасать!
- Да замолчите вы все! Что бучу подняли?! Позора на всё село захотели?! А ну, все сели по лавкам! Я говорить буду!
Все затихли. Оля и Лена ещё хлюпали носами, но послушно сели на разные лавки.
- Никто никуда не уйдёт! Ещё не хватало, чтобы в селе языками стали трепат… А Виктор прав! Он тебя, Олюшка, и вашего сыночка жалет. И Виктора жалко, мучается на жалезке. А положит-то его некуда! В спальне вашей токмо люльку берестяную подвесит можно, а на полу нет места дажеть для фуфайки, не то что для матраса. Токмо тапки ваши и помещаются… В горнице тоже места нет, разве около печки, на полу, рядом с ухватам… Так я рано корову доить иду, из печи воду тёплую достаю. Так мне, что ли, через него сигат, али будит? А Лёнку просить буду, чтоб потерпела, не уходила. Верю я ей! Дам ещё подушку и одеяло для Виктора. И нехай особливо – то к боку не притулят… Осталось –то, поди, всего две-три недели…
И, уже обращаясь только к Лене, Зоя Макаровна, попросила:
- Не уходи, Лёнушка, пожалей нас - худой славы не хочется! Олюшка родит, так Виктор сразу к Олюшке переберётся, к стеночке. А как малыш начнёт из люльки вырастат, тогда уйдёшь. Дитячью кроватку чтобы поставит, твою разбират придётся…
Все слушали молча. Права, Макаровна, не поспоришь… На том и порешили.
Дома – то ситуацию разрулила Макаровна, да только, ой, как зря утром поторопилась посоветоваться с подругой – соседкой! Узнала Клавка – узнают все! Сарафанное радио оперативно разносит последние известия. А какой диковинной трансформации подвергаются эти новости!
И вот уже в селе бабы судачат:
- Её парни в селе «недотрогой», значит, зовут, а она с хозяйским зятем спит!
- А что, кто-то свечку держал, что ли? Болтают…
- Да и свечку держать не надо! Макаровна сама видела. Встаёт, значит, рано корову доить, выходит из своего закутка за печкой, глядь, а Виктор спит с краю на жиличкиной кровати… Ручку так нежно на плечико ей положил, носом, значит, в косу – то ей уткнулся, в затылок дышит, посапывает…
- Да ну?!
- Вот те крест! Не станет Макаровна врать! Мы же её, правдолюбку, хорошо знаем… Значит, вечером- то Виктор с Ольгой ложится спать, а когда все заснут, переходит к Ленке. А та всё молчком, молчком…
- А Ольга-то на сносях! Рожать скоро… Вот устроился, паразит! Потерпеть не может!
- А что Макаровна? Подошла и дала ему пинком под зад?
- Не-е-е т! Она, значит, дипломатию развела. Дочку-то тревожить, пугать не стала. Нервничать ей, стало быть, нельзя… Разговор с зятем на потом, значит, отложила, когда он на работу станет собираться…
- Ну, и…?
- - - - -
Лена не знала о пересудах. Но, однажды, в клубе, после первомайского концерта, когда раздвинули скамейки и народ заплясал под гармонь, одна молодайка запела частушку: «Эх, яблочко, да золотой ранет, А мне Витенька передавал привет» Тут же отозвался парень:
«Эх, яблочко, да на тарелочке! Надоела мне жена – пойду к Леночке»
Опять подключилась молодайка:
«Эх, яблочко, да куда котишься, если к Ленке пойдёшь, не воротишься!»
Догадавшись, что эти частушки - к ней, Лена вспыхнула. Виктор, до того сидевший рядом, бросился с кулаками на парня:
- А ну, повтори!
- А что, не правда разве?
Парней еле-еле разняли.
- Дураки вы все! – крикнул Виктор и выбежал из клуба.
Оглянувшись на сидящих вдоль стены женщин и, увидев Макаровну со слезами на глазах, Лена подошла к ней и села рядом. Молча переглянувшись, они встали и демонстративно, под ручку, вышли из клуба.
На улице Макаровна остановилась и, глядя прямо в глаза Лены, произнесла:
- Прости, дочка! Спасибо тебе за Олюшку! Потерпи, немного осталось. Не уходи!..
* * *
Ростки кукурузы, высаженные в торфоперегнойных горшочках, стали медленно, осторожно оглядываясь, подниматься. Комсомольцы всё бегали на делянку, пропалывали траву между горшочками, зарытыми в глинозём, измеряли рост стеблей школьной линейкой: на пять сантиметров поднялись, на десять… Начало мая выдалось тёплым. Вот кукуруза и подросла почти до двадцати пяти сантиметров! Радовались ребята, что делянка зазеленела, но замечали, что рост приостанавливался, как только погода портилась. Силы – то от земли ростки не получали, корни уже из горшочков вылезли, а глина их в слякоть, не принимала.
Но, в тёплые, солнечные дни, яркая, сочная зелень радовала молодых новаторов. И, как оказалось, не только их.
Однажды, запыхавшись, в библиотеку влетел Виктор:
- Лена, на вашей делянке коровы! Пастуха не видно. Я согнал их с поля, но потрава большая! Идём, посмотришь!
Лена бегала по делянке, пинала ногой огрызки ростков кукурузы и ругала Хрущёва:
- Ты, Никита Сергеевич, хоть и мой земляк, но, или дурак, или полоумный! Какая кукуруза на этих глиняных землях?! Это тебе не наш, курский чернозём, где она вырастает в два человеческих роста! И горшочки здесь не помогут! Их хватает только чуть-чуть росток пустить, а дальше-то ничего из этой землицы не высосать… Вот растёт лён и конопля, так и радуйтесь. В других местах им не так вольготно…
Весть о потраве быстро разнеслась по селу. Кто сочувствовал ребятам – комсомольцам, а кто откровенно смеялся.
В кабинете у председателя – секретаря партийной организации Лена стояла с опущенной головой, уже не возмущаясь, а жалуясь.
- Сочувствую тебе, – произнёс Антон Кузьмич, - но в райком комсомола тебе съездить придётся! А перед партией я как-нибудь отчитаюсь…
На следующий день Лена поехала в районный центр, посёлок Дрегли.
В райкоме комсомола ей удалось поговорить только со вторым секретарём, по пропаганде. Это был серьёзный молодой человек, лет двадцати четырёх, «перспективный», как о нём говорили, но справедливый. Он не ругал Лену, а указывал на то, что она должна была сделать, чтобы избежать случившегося. А это - установить дежурство на делянке, предупредить пастухов, «и коров», про себя добавила Лена, с усмешкой.
- Выговора не будет, но за оставшимися ростками, всё-таки, проследите! Эксперимент же… - не совсем уверенно сказал «перспективный» на прощание.
Лена вышла на улицу и впервые заметила как ярко светит солнце, как в палисадниках бушует сирень, распускаются любимые бабушкины мальвы. Ей хотелось идти вприпрыжку, так легко и радостно было на душе. Действительно, как только снимешь с себя груз обязательства, становишься свободным и счастливым!
Возле районной столовой, в ожидании обедающих водителей и пассажиров, мирно пофыркивали кони, перебирая сено на своих телегах, отдыхая от упряжки; остужали свои перегретые моторы полуторки и вездеходы, намаявшись на просёлочных дорогах. Невдалеке замер чей-то мотоцикл с коляской. Счастливец, ему бездорожье нипочём!
Но, что это за человек склонился над мотоциклом? Что-то очень знакомое в профиле… Лена остановилась. Человек выпрямился и, будто повинуясь напряжённому взгляду, повернулся. Лена выжидающе смотрела на него. Иван Петрович медленно приблизился к ней, приобнял за плечи и коротко произнёс только одно слово: «Прости!»
Потом уже, сидя в тесной и замызганной районной «Чайной», он объяснил Лене, что, ещё до встречи с нею, у него был тайный грех с хозяйской дочкой. Но, когда он познакомился и влюбился в Лену, отношения с Верой прекратил. А вернувшись в тот счастливый вечер домой, узнал, что Вера беременна. Вынужден был жениться. «Ребёнок же будет! Мой!» С Леной видеться боялся, полюбил её и не хотел, чтобы она страдала.
- А тебя я только пробудил, недотрога! Коля Могила предупреждал меня, чтобы я тебя не трогал, «иначе будешь иметь дело со мной и Виктором», грозил он, - с ласковой улыбкой рассказывал Иван Петрович, её Ванечка…
- Спасибо! Наверно вы все правы! Осенью я еду домой, в отпуск. Встречаюсь со своим лётчиком, женихом… С которым даже ещё не целовалась…
- Будь счастлива, Ленок! – на прощанье он крепко обнял её и, не оглядываясь, поцеловал долгим, томительным поцелуем.
Лене не спалось. Встреча с Иваном Петровичем, Ванечкой, его прощальный поцелуй, так напомнивший ей расставание у сельсовета, с тем же сладким разливом по телу, не давали уснуть. Почти уткнувшись носом в ковёр на стене, Лена, то заново переживала это трепетное чувство, то всхлипывала от обиды: «Почему так? Почему с Ваней не я?»
О Викторе за спиной она просто забыла. Уже немного привыкла к его молчаливому и нейтральному присутствию.
Вдруг, осторожная рука легла Лене на талию, потом обняла, коснувшись живота. Даже сквозь пижаму почувствовалось её тепло. Лена замерла. Рука медленно стала передвигаться всё ниже. За спиной послышалось учащённое дыхание. Где-то у горла забилось сердце. «Ванечка…» - пронеслось в голове. Какое-то незнакомое чувство пронзило всё тело. Захотелось развернуться, как ёжику, вверх мягоньким пузиком, чтобы ласковая рука погладила его… Но рука остановилась, а потом совсем исчезла.
- Прости! Ты плачешь… Не сдержался… - послышался тихий шёпот где-то за ухом. – Спи…
Лена опять повернулась к стене, пытаясь унять бурю в груди и сладкую истому. «А тебя я только пробудил, недотрога…» - вспомнились слова Ванечки.
Пробудившись от беспокойного сна утром, Лена обрадовалась, что Виктор уже ушёл на работу. Не представляла, как бы они встретились. Что-то смущало и тревожило её.
Вскоре после завтрака Оле стало плохо. «Рожаю?» - с испугом обратилась она к матери. Макаровна внимательно посмотрела на дочь, обняла её, а Лене велела бежать в фельдшерский пункт:
- Лёнушка, зови Зинаиду Фёдоровну! В райцентр не успеем! Я знаю… - и тут же набрала в большой чугун воды и поставила в ещё горячую печку. Затем открыла сундук, достала простыни и свёрток с милыми вещицами для младенца - пелёнки, распашонки, марлевые подгузники… Оля лежала на кровати и постанывала, держась за животик, уже готовящийся выпустить в жизнь долгожданного сына Алёшеньку. Иногда из-за занавески раздавался сдержанный крик.
Фельдшер пришла быстро. Лена пыталась помочь Макаровне, но та выпроводила её во двор:
- Тебе ещё рано это видеть! Иди, погуляй!
Долго слушать крики Ольги, доносившиеся из дома, Лена не смогла, ушла на работу. Но и там, в библиотеке, её одолевали размышления о таинстве рождения человечка, Человека (!), которое когда-то предстоит пережить и ей; тревога за Олю. В народе говорят, что роженица до сорока дней находится в опасности после родов. Что говорить о самом процессе… Столько бывает всякого… Через три часа Лена не выдержала, вернулась домой.
У самого порога её встретила Макаровна, с усталым, но счастливым лицом:
- Молодец, дочка! Вся в меня – быстро справилась. Сына родила!
- Поздравляю… - пролепетала, растерявшаяся от неожиданности, Лена.
- Беги к Виктору! Обрадуй!
Лена не шла, летела по селу до конторы геологоразведочной партии.
Виктор возился с каким-то ящиком.
- Сын! Сын у тебя! Поздравляю! - влетела Лена счастливой вестью.
Виктор подхватил Лену на руки и закружил: «Сын! Сын! Лёшка!»
- Да отпусти ты меня! Я – то здесь при чём?! Мне, между прочим, скоро переезжать нужно! Придётся…
Возвращались они домой счастливые и весёлые. Шумели вовсю! В окошках домов мелькали любопытные глаза. То-то пересудов будет!
О трогательной встрече в доме и говорить не надо! Счастье многолико и солнечно!
* * *
Через месяц Лена перебиралась на другой постой, к другой хозяйке.
Провожали её за ворота всей семьёй. Даже Олюшка вышла со своим драгоценным конвертиком на руках. Виктор нёс чемодан и сумку, в которую Макаровна всё пыталась засунуть узелок с пирожками. Было на что посмотреть всезнающим соседкам!
Направляясь к новому жилью, Лена всё ещё перемалывала в памяти напутствия Макаровны: «Наталья – женщина добрая, но рачительна – своим добром зря разбрасываться не станет. Так ты, ужо, с простоты душевной, хлебушком-то её не очень делись, - она усмехнулась, - с цыганками… Я помню…»
Помнила и Лена тот злосчастный день. Вся горница пропахла свежеиспечённым хлебом, остывающим на столе под льняными полотенцами. Каждое воскресенье Макаровна пекла караваи хлеба и несколько круглых белых булок. Сложив всё на стол, уходила в соседнюю деревню в церковь, что возле небольшого пруда. В этот раз взяла с собой и Олюшку. Виктор был в отъезде.
На запах ли из трубы, на чью-то соседскую оговорку, что, мол, Макаровна с Ольгой ушли, в дом забрела цыганка. Пощипывая ребёнка на руках, чтобы он плакал, стала просить хоть какой-нибудь помощи. Лене дать ей было нечего, своего нет, хозяйкино нельзя.
- Ну, дай, красавушка, хоть скибочку хлебушка! Вон сколько лежит! А я тебе, милая, погадаю…
Малыш орёт, цыганка не сводит с Лены молящего взгляда - дрогнула Лена. Взяла нож и стала отрезать от каравая краюшку с потрескавшейся корочкой. Цыганка подскочила и… оплевала весь каравай. О, ужас! Лена растерялась:
- Как же мы теперь его есть будем?!
- А никак! – воскликнула цыганка, выхватила из рук Лены каравай и выскочила за дверь.
Долго Лена не могла прийти в себя. А когда всё это рассказала вернувшимся домой богомольцам, то Ольга рассмеялась, а Макаровна стала успокаивать расстроенную девушку:
- Ничего, обойдёмся! Дающая рука больше получает! Но, это и урок тебе!
«Урок…» - размышляла Лена. – За эти месяцы я получила их немало… Какие уроки ждут меня в другом доме?»
Хозяйку дома, Наталью Ильиничну, она уже знала. Учительница начальной школы и её красавица – дочка, Маринка, не раз помогали ей в подготовке праздничных концертов. Не так давно Марина уехала к брату в Ленинград и, неожиданно, вышла замуж. Наталья Ильинична осталась одна.
- А вот и твой новый дом! - голос Виктора, молча тащившего её вещи, прервал раздумья Лены.
На пригорке возвышался необыкновенной красоты дом! Лена не раз раньше останавливалась перед ним, любуясь резными наличниками на окнах, резным крыльцом и деревянным кружевом вдоль всего ската крыши, покрытой, как и везде, дранкой.
Дом, как многие в окрестностях, сложен из брёвен, но фасад дома оклеен крашеными дощечками, создающими удивительный северный орнамент.
- Неужели я теперь буду в нём жить?! - ахала Лена, оглядываясь на Виктора, как бы призывая его разделить с нею удивление и не скрываемую радость.
На крыльце появилась хозяйка. Приветливо улыбаясь, пригласила в «хоромы», как она назвала свой дом, и добавила, что дом этот строил её покойный муж, известный в области резчик по дереву.
В большой, солнечной горнице, с круглым, светлого дерева, столом и стульями, с резными ножками и спинками, с царствующей в кружевных покрывалах кроватью, тоже, как у Макаровны, отгорожен занавеской угол. Только теперь он будет принадлежать Лене.
ЭПИЛОГ
Осенью Лена уехала не в отпуск, а совсем. По телеграмме лечащего врача матери, сообщавшего об её тяжёлом состоянии, Лену отпустили домой, без обязательной трёхлетней отработки по окончании техникума. Маме сделали операцию, она нуждалась в уходе.
Вскоре из Казахстана приехал в отпуск к родителям Анатолий Семёнович, лётчик, с которым Лена два года вела романтическую переписку. А он ждал её совершеннолетия.
Но, когда он оказался в доме, где собирался сделать предложение, его встретила взрослая, восемнадцатилетняя девушка, знающая, чего она хочет в жизни. Долгожданная встреча состоялась не так, как мечталось…
- Знаешь, мама, Анатолий хороший, красивый, но он как дубовая табуретка – сидеть надёжно, но неудобно. Жёстко как-то… Я даже целоваться с ним не хочу, не то, что замуж! Настоящую любовь ждать буду…
10 марта – 30 августа 2018
21 страница, 7737 слово, знаков -