Для геологов НИИ конец зимы в смысле занятости – самое благодатное время. Напряженной у них всегда бывает осень, когда, вернувшись с полевых работ, они приступают к камеральной обработке материалов, исследованию привезенных проб, написанию отчетов и разного рода заключений. Все тогда «пашут до седьмого пота», не считаясь ни с праздниками, ни с выходными.
Другое дело – январь, и особенно февраль. Отчеты по работам минувшего года написаны и защищены на Ученом Совете, определена тематика и открыто финансирование на новый год, до начала полевых работ еще далеко, - особых забот нет. Сказать, что совсем уж нет никаких забот, было бы неверным, - это время разработки планов работ, подготовки и подачи заявок на новый полевой сезон. Но здесь все делается по уже проторенному пути и потому особого напряжения не требуется.
Распорядок работы в эти месяцы вполне соответствует трудовому кодексу, - «от сих до сих». Более того, сотрудники порой даже переступают черту закона, сражаясь в рабочее время в шахматы или бадминтон на тесноватом коридорном пятачке у лестничной площадки. Руководство, понятное дело, этого не одобряет, ворчит. Впрочем, не очень, поскольку знает, что все это в полной мере компенсируется напряжением полевого сезона и осенней страдой. А в «межсезонье» в свободное время каждый занимался тем, что любил. Я выходные свои дни, - субботу и воскресенье посвящал охоте.
Поднимался затемно, - часов в пять, осторожно, на цыпочках, чтобы не потревожить жену и ребятишек, шел в ванную, наскоро умывался, обтирался по пояс холодной водой, торопливо пил чай и, прихватив с вечера заготовленное снаряжение и «тормозок», уходил из дома.
Шел, не торопясь, по темным городским улицам, вдыхая морозный воздух, забросив на плечо рюкзак с торчавшей из него разобранной и зачехленной двустволкой. Первый автобус увозил меня за Ингоду, на окраину города. Оттуда уже видно было, как вздымалась вверх поросшая лесом горная гряда. Еще с час скрипел унтами по присыпанной снегом дорожной обочине, пока не подходил, наконец, к черневшему в ночи лесу.
Вот отсюда, с этой опушки и начиналась та сладостная цепь ощущений и впечатлений, ради которых поднимался я в такую рань. Сняв рукавицы и опустив рюкзак на снег, расчехлял, собирал и заряжал свою двустволку, рассовывал по карманам запасные патроны. Много патронов я с собой не брал. Знал уже по опыту, что если попусту их не жечь, то за целый день хождения по лесу удастся выстрелить лишь раза три-четыре, иногда - и того меньше. Поэтому брал с собой зарядов пять-шесть, - по два со средней и крупной дробью и один-два с пулей, - так, на всякий случай.
В тот памятный день, - уже на исходе февраля, пошел я в лес не один, - с сыном Артемом. Ему тогда было лет пятнадцать, он учился в горном техникуме, и когда была тому возможность, я тянул его в лес, стараясь привить ему чувство любви к природе. Мы с ним ходили по окрестным лесам уже не раз, и даже лазили на знаменитый среди читинских жителей «Чертов пик», что возвышается на правобережье Ингоды у начала дороги на Молоковку.
Со мной, как всегда, была ижевская двухстволка-вертикалка 12-го калибра, у Артема – тульская длинноствольная 16-го калибра курковка, приобретенная мною еще в студенческие годы. Не могу сказать, что нам с Артемом по-охотничьи везло. Видимо, своим шумным появлением в лесу мы разгоняли лесных жителей, которые наблюдали за нами издалека из укрытия. Правда, взяли однажды зайца в петле, но сами понимаете, - что это за добыча.
Так было и в этот раз. Мы прошли с ним по всему путику (путик – охотничья тропа с установленными на ней ловушками), но добычи нигде не было. Где-то колонки ухитрились взять приманку, а капкан не сработал, а где и капкан сработал, но ни приманки, ни добычи не было, - капкан был пуст, а вокруг – птичьи следы, - по всей вероятности – сойки. Было и так, что никто к капкану вообще не подходил, - никаких следов.
Особую заботу представляли сойки. Говорят, что сороки, увидев в лесу человека, растрезвонят об этом по всему лесу. Это так. Но хуже того сойки, - птицы размером с галку с ярким оперением, небольшим широким хохолком на голове и довольно длинным хвостом. Цвет туловища у них рыжевато-коричневый, голова – рыжая, крылья, хвост и верх головы — черный, надхвостье белое, перья на плечах - ярко-голубые с узкими черными полосками. Одним словом, - красивая птичка. Но не об этом речь.
Сойка – птица любопытная и наглая, как танк. Чуть только увидит человека, начинает оглашать лес своим резким, неприятным «дчэ-э-э – джэ-э-э», дребезжащим «пир-р-р-рь». При этом о появлении человека она своим скрипучим голосом давала знак лесным обитателям гораздо раньше, чем её увидит сам человек. Впрочем, охотники рассказывают, что сойка способна подражать даже звукам человеческого голоса и стуку топора, умудряется имитировать звук работающей бензопилы.
Птица эта вороватая и считается одним из самых опасных врагов мелких птиц. Она разоряет гнёзда, выпивает и крадет яйца, уносит птенцов, нападает даже на взрослых птиц и млекопитающих, которых в состоянии одолеть. В её рационе есть и растительная пища и животная, в том числе и падаль. И это еще не все. Она имеет нехорошую привычку преследовать человека, внимательно присматриваясь к тому, чем он занимается в лесу. А когда он уйдет, еще и подлетит к тому месту, чтобы проверить, что он там делал. Зануда, одним словом.
Вот и в этот раз привязалась к нам сойка и преследовала, не отступая, время от времени оглашая лес своим противным криком. Не успели мы отойти от капкана и на сотню шагов, как, оглянувшись, увидели, - она уже шарится возле того места. Пришлось вернуться. Сойка, заметив наше возвращение, отлетела метров на тридцать и уселась на сосне. Прижав что-то лапой к ветке, но которой сидела, требушила это клювом, как мне показалось, ехидно поглядывая на нас. Приманки возле капкана уже не было.
- Ну, зануда! – невольно вырвалось у меня.
- Пап, дай я её сниму, - загорелся Артем, снимая ружье с плеча.
- Жалко, птица-то красивая, хоть и нахалюга, - ответил я, рассматривая хорошо различимые даже с такого расстояния ярко-голубые пятна на её плечах. – Давай так, пальни вон по той сосновой лапе, что над ней, - со снегом. Дай ей знать, что мы и там её достать сможем. Может, испугается, - отстанет.
Грохнул выстрел, отразившись несколько раз затихающим эхом от окружающих сопок. Сосновая лапа над сойкой дрогнула, сбросив с себя снег. Сойка, уронив что-то из под лапы, вспорхнула с ветки, полетела в глубину леса.
- Ну, слава Богу, кажется, отвязалась.
Поправили капкан, подложили новую приманку, припорошили снегом, - пошли дальше. Надо сказать, что установку ловушек я отмечал в своей полевой тетрадке. Можно меня понять: пройдет большой снегопад, - не найдешь ни путика, ни капканов. Поэтому я рисовал в тетрадке абрисы с ориентирами, поворотами путика, указанием примерного расстояния между ними, ну и, понятное дело, - где установлены капканы.
В одном из них взяли все же колоночка. Небольшой колонок, - видимо самочка. Я ловил их, снимая и выделывая шкурки, в намерении отослать их дочери, которая, окончив Днепропетровский горный институт, работала на Донбассе. Пусть, думал я, хоть шапчонку какую себе изладит, - все не попусту отец в лес ходил. Там такой зверек, должно быть, не водится, - эксклюзивная будет вещь.
Дело уже клонилось к вечеру, мы основательно устали, Артем взмолился:
- Пап, ну дай я постреляю.
Я в принципе не возражал. Как было не понять пацана, - целый день при оружии, патронов навалом, что же, так и тащить все это обратно домой? Порою мне и самому не терпелось пострелять хотя бы и по пустой консервной банке, раз уж не было никакой другой цели.
Но не подумайте, что лес был такой уж безжизненный. Стоило недельку постоять бесснежной погоде, как вся поверхность сопок покрывалась множеством следов обитателей леса. Было видно, что здесь в изобилии водятся и косули, и кабарожка, лисы и зайцы, колонок и белка. Встречаются порой, правда, редко, следы оленей-изюбрей. О птицах уж я не говорю. Но не стрелять же поползней и синичек, тем более в красавца зеленого дятла, - они человека практически не боялись. А глухаря, тетерева – попробуй-ка, разыщи. Во-первых, места нужно знать, а во-вторых, они не хуже косули чуют охотника, да и вообще человека в лесу, и не склонны испытывать судьбу.
- Ну, не по деревьям же стрелять, - убавил я прыти Артему. - Метрах в ста впереди каменная россыпь, - курумник. Там среди камней пищухи водятся. Вот там и постреляешь, - как ни говори, а живая, движущаяся цель.
Эти пищухи не представляли собой никакой промысловой ценности. Шкурки и них слабые, мех не привлекательный. Мне их было не жалко. При первой встрече с ними я принял их за крыс. Во-первых, потому, что они были серыми и близкими к ним по размерам, а во-вторых, увидел я сразу несколько особей, сновавших среди камней, и это тоже как-то ассоциировалось с крысиной стаей. Впрочем, я тогда увидел их издалека, и рассмотреть, как следует, не успел, - они, увидев меня, сразу же попрятались.
Я сунул в карман свою тетрадку со схемой маршрута, подумал, - дело все равно идет к завершению нашей вылазки, - пусть шумит, стреляет, душу отводит. А я посмотрю, насколько он меток. О том, что мы увидим пищух, я не сомневался. Надо только притаиться, где-нибудь за деревом; они долго не выдержат, - обязательно вылезут посидеть под последними лучами солнца, оглядеться по сторонам.
Вышли к курумнику. Здесь на площади квадратов в четыреста расстилалось, подобно озеру россыпь острозубых каменных глыб. Меня и поныне не вполне понятно происхождение этих каменных полей. Специалисты-исследователи пишут, что их образование вызвано попаданием воды в трещины и последующим их многократным расширением при зимнем замерзании. Поскольку де этот процесс продолжается тысячелетиями, вот, мол, и образуется такой ландшафт.
Может быть и так. Только, думаю я, за эти тысячелетия ветрами должно было надуть, нанести меж этих камней столько пыли, всяких органических остатков, семян тех же одуванчиков и не только, что там давно должна была повырастать не только трава, но и могучие деревья. Так ведь нет, - голые безжизненные глыбы, будто образовались неделю назад. Идти через такой курумник - мученический труд с реальным риском сломать или подвернуть себе ногу.
Я в своих хождениях по лесу вышел однажды на курумник, напоминавший каменную реку. Шириной он был метров в сто, зато простирался в обе стороны, - насколько можно было охватить взглядом. Недолго думая, полез в камни, рассчитывая, что минут через пятнадцать переберусь на другую сторону. Не тут-то было. Пришлось переползать, прижавшись пузом, каждую глыбину, еще и опасаясь, как бы нога не попала в какую расщелину. Добрался до середины часа за полтора, при этом вымотался до последнего, - хоть «мама» кричи.
Подобное ощущение я испытал лишь однажды, когда вздумал переплыть обскую протоку. Почувствовал тогда, что сил уже нет, а до берега еще далеко. Выплыл только на упрямстве и самовнушении. Вот и здесь подобное, правда, полегче, - все же посуху. Выбрался, конечно. С трясущимися руками и ногами вышел к опушке леса. Было уже не до охоты, и не до добычи. Сориентировался и затрусил к дому. С тех пор к курумникам я стал относиться настороженно, - старался обходить их стороной.
*
Мы притаились за деревьями неподалеку от края курумника в ожидании. Артем держал в руках направленное в сторону курумника ружье. Минут пять было тихо, потом послышался свист, и над одним из камней, забавно опираясь на него передними лапками, показалась пищуха.
Прогремел выстрел, подняв с деревьев стаю неведомо откуда взявшихся здесь ворон. Видно было, как дробь ширкнула по поверхности камня, подняв облачко снежной пыли. Пищуха дернулась и безжизненным комочком скатилась к основанию каменной глыбы. Мы подошли, подняли зверька с земли.
Теперь можно было рассмотреть его как следует. В этот раз он показался мне довольно симпатичным. Небольшой зверушка размером с колонка, даже, пожалуй, покрупнее. Мордочка его ничуть не была похожа на крысиную. Скорее он был похож на маленького кролика, зайца или комнатную собачку, только уши не такие, - круглые. И потом у пищухи совсем не видно было хвоста. Зоологи не напрасно по внешнему виду сравнивают пищуху с хомячком. К тому же она, как я узнал позже, чистая вегетарианка, - питается травой, на зиму готовит запасы сена, предварительно его высушив. При этом, пишут исследователи, подворовывает сенцо у других менее осмотрительных сородичей. За эту хозяйственную склонность пищуху еще называют сеноставкой.
- Напрасно ни за что – ни про что сгубили зверька, - подумал я с сожалением.
Пока Артем рассматривал пищуху, я огляделся по сторонам, увидел в нескольких местах вдоль края курумника пересекающиеся следы колонка. Прошелся по следу, пытаясь разобраться, что его здесь привлекло, но так ничего и не понял. Только удивился крупности отпечатков. Матерый, должно быть, колонок, - подумал я.
- Слушай ка, Артем,- обратился я к сыну, - смотри, сколько здесь следов колонковых. Да крупные-то какие! Раз уж случилось такое дело, - сгубили зверька, - давай поставим здесь где-нибудь капкан со свежей наживкой. Вон она толстушка какая. Может, позарится колонок? – Артем не возражал.
Выбрали место возле сосенки, где стояли подобно двухскатной крыше, опираясь друг на друга, два плоских камня. Подобрали палку-сухостоину, веревочкой плотно примотали к ней пищуху. Нашелся в рюкзаке и запасной капканчик. Закрепили его отожженной проволокой, приготовленной для заячьей петли, к той же палке рядом с тушкой. Сунули все это под каменную крышу, насторожили капкан, конец цепочки закрепили в основании стоявшей рядом сосенки. Припорошили все снегом, замели, насколько это было возможно, собственные следы.
Пока всем этим занимались, стало смеркаться. Торопливо собрались, и двинулись к дому. Отметить в своей тетрадке установленный капкан я так и не удосужился, - то ли пожалел для этого время в наступающих сумерках, то ли попросту забыл в суматохе последних действий. Домой мы с Артемом вернулись уже затемно.
*
В следующую субботу проверять капканы я отправился один. Артем чем-то был занят. Да я и сам не намерен был привлекать его к этому делу. Еще в ночь занепогодило, запуржило. Сырой пронизывающий ветер трепал деревья. Тот, кто жил в Забайкалье, знает, каким бывает там конец февраля. Не хватало еще простудить парня, - думал я. Тем не менее, капканы нужно было проверить, и я пошел в эту круговерть.
Опустив «уши» своей рассомашьей шапки и подняв воротник, шел по обочине дороги к лесу, мысленно проклиная свое увлечение. Когда зашел, наконец, в лес, - немного полегчало. Ружье расчехлять не стал, двинулся сразу к началу путика. Нужно было проверить капканы, и домой, - к теплу.
Как и в прошлый раз, путик ничем меня не обрадовал. Более того, я сбивался с пути, поскольку тропу мою занесло, приходилось то и дело заглядывать в мою полевую тетрадку, чтобы выйти к капканам, руководствуясь ориентирами. Но капканы были пусты. Правда в одном месте я все же испытал мстительное чувство радости, - возле сработавшего капкана валялась с размозженной головой сойка.
- Допрыгалась, - невольно воскликнул я с полным, не скрою, удовлетворением. Она, видимо, попыталась склюнуть приманку, лежавшую на пятачке капкана, ну а он, понятное дело, эмоциями не обладал, - красивая она птичка, или нет, - щелкнул и размозжил ей голову.
Что мне оставалось делать с замороженной тушкой. Порвал её на куски, часть оставил в качестве приманки у этого капкана, остальное забрал для других. Не рябчик, конечно, но колонок и этим не побрезгует. Пошел дальше. Вышел к концу путика, убедился, что и в последнем капкане ничего нет, сунув тетрадку в карман, заторопился к дому. Ну что же, - утешал я себя, - бывает.
Прошел, наверное, уже с километр, как вдруг обожгла мысль, - мы же ведь там, у курумника еще один капкан поставили. Только охотник может сказать, какие при этом появляются в голове мысли. Ну конечно, - сразу рисуется картина, что именно там, в этом самом капкане и сидит сейчас заветная добыча. От этой назойливой мысли просто так не избавишься. Я развернулся и зашагал сквозь снежную круговерть обратно, - к курумнику.
Подошел, заглянул под каменную «крышу». Там поверх выбитого в земле пятна уже припорошенного снегом, лежала замерзшая черная кошка. Она-то откуда здесь взялась, - опешил я. Впрочем, - появилась мысль,- недалеко за Ингодой дачи, мало ли что могло заставить её забрести в лес. Отцепил цепочку капкана, закрепленную у основания сосны, вытащил, перевернул «кошку» вместе с палкой-сухостоиной, и ахнул.
Передо мной лежал великолепный соболь с симпатичной мордочкой, круглыми ушками, черными бусинками глаз, правда уже утратившими свой живой блеск, и ярким желто-оранжевым пятном под горлом. Серенькое его брюшко отсвечивало голубизной, спина, бока и пышный хвост отливали смолисто-черным шелковистым блеском. По всей поверхности собольей шубки серебрились равномерно разбросанные ярко белые сединки. Можно ли рассказать об этой красоте. В полной мере понять драгоценность добычи мог только человек, который сам увидел зверька, собственной рукой ощутил шелковистость и тепло собольего меха.
Я в этом деле был новичок, - малоопытный охотник-любитель, но я уже успел немало прочитать об охоте, и не мог не понять, что передо мной – настоящий баргузинский соболь, - наиболее редкая и драгоценная его разновидность. Мелькнула конечно мысль, что лицензии то у меня на отлов соболя нет, - стало быть по-браконьерски добыт. Но не нести же его теперь в охотинспекцию, - резонно подумал я, - перемелется.
Забыв о непогоде, стал поспешно освобождать защемленную капканом лапу зверька. От пищухи, конечно, уже не осталось и следа, да и сама палка, к которой она была привязана, изгрызана почти наполовину. Раскрыв челюсти капкана, закинул его в рюкзак, туда же бережно уложил соболя. Не задерживаясь, двинулся к дому. Идти два часа среди снежной круговерти по пустынной дороге к городу, потом ехать на автобусе, а в завершение всего еще и шагать через полгорода по улицам не хотелось. Решил идти самым коротким путем, - через Ингоду к электричке.
Чуть ли не кубарем скатился с хребта к началу Молоковской дороги, вышел к Ингоде. Река здесь была относительно неширокой, - метров десять-пятнадцать. Прибрежная часть русла была заснежена, но середина на всем протяжении подозрительно чернела, будто уже подтаявшая. Я в растерянности остановился. Не хватает еще провалиться.
Сбил ногой смерзшийся кусок земли на берегу, швырнул его на середину реки. Тот упал с глухим стуком, - лед выдержал. Подобрал на берегу валявшуюся жердину, поправил за спиной рюкзак, лег пузом на лед, пополз по-пластунски, толкая жердину перед собой.
Через час я уже стоял перед дверью своей квартиры.
- Что-то ты раненько сегодня, - полувопросом встретила меня жена.
- Так ты посмотри, непогодь-то какая, - ответил я, сбросив на пол рюкзак и снимая унты. Жена, молча, ушла на кухню. Я разделся, развязал рюкзак, достал соболя, встряхнул его, держа «за шкирку». Разморозившийся за теплой моей спиной, пока я ехал в электричке, он висел теперь, распрямившись, во всей своей красоте, переливаясь сверкающим мехом. Я шагнул к кухне, держа соболя в вытянутой руке.
- Ох, неужели соболь? – услышал я восторженное вопрос-восклицание своей супруги. Зазвенело, упало что-то на пол.
*
Утром, чуть свет, я уже был на ногах. Застелив письменный стол тряпицей, и запасшись медицинским скальпелем, острым перочинным ножом и бритвенными лезвиями, при свете настольной лампы приступил к снятию шкурки. Снимал чулком. Скальпелем сделал надрез в пасти зверька у соединения губ с деснами, стал осторожно заворачивать шкурку на голову, аккуратно обрезая хрящи под носиком, ушками, возле ресниц. Потом осторожно, без применения ножа, миллиметр за миллиметром стал снимать шкурку с туловища. С лапок шкурку снимал тоже чулком, без надрезов, до самых коготков, которые оставил при шкурке. Медленная, кропотливая работа, требующая большого внимания и осторожности. Артем помогал мне в качестве подмастерья.
Когда приступил к снятию шкурки в области промежности, был немало озабочен неожиданным открытием. Оказалось, что половой член зверька снабжен косточкой. - Вот тебе на! - подумал я, - а это-то зачем? Удовлетворительного ответа на этот вопрос я тогда так и не нашел. Пожалуй больше всего времени потратил я на хвост, шкурку которого нужно было аккуратно и ровно разрезать по нижней стороне по всей длине, - боялся испортить эту красоту.
Наконец, уже поздно вечером работа была завершена. Шкурка снята, тщательно очищена, обезжирена, надета на правилку для просушки. Стали думать, как рационально использовать появившуюся у нас ценность.
- Шапочку мне нужно сделать, - заявила жена, с вожделением разглядывая пушистый хвост.
- Так ведь соболь хоть и большой, а одной шкурки, наверное, недостаточно будет, - усомнился я.
- А сейчас так делают: верхушка шапки каракулевая, а вокруг – соболёк.
Я в этих «женских штучках» ничего не понимал, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. Других вариантов не было.
У меня были в запасе разные там квасцы и прочая химия, которую я использовал при выделке колонковых шкурок. Для их правильного применения нужен был навык, немалый опыт, которым я, увы, не обладал, потому, наверное, и испортил уже пару шкурок. С соболем это было недопустимо, и я пару вечеров провел в областной библиотеке, перечитывая разные промысловые книжки и рекомендации бывалых охотников в надежде найти наименее рискованный рецепт выделки.
Попутно старался найти ответ на мучивший меня вопрос об этой самой косточке. Но в охотничьих книжках об этом ничего не было сказано, а чтобы обратиться к специальной литературе биологов-зоологов, нужно было знать, как все это правильно называется. Или хотя бы, как называется эта область биологической науки. Всего этого я, конечно, не знал, да и времени для таких поисков не было.
В те годы на телевидении появилась и получила популярность новая телевизионная программа «Что? Где? Когда?». - Ладно, - подумал я, - отправлю-ка я эту косточку знатокам с вопросом: что это такое и для чего нужно? Они ребята начитанные, умные, - пусть лоб морщат.
Что же касается рецепта выделки, то решил взять на вооружение старинную технологию квашения, - классический способ выделки шкур с использованием ржаной муки с добавлением соли, дрожжей и соды, обеспечивающий, как было сказано, высокое качество выделки и большую прочность кожи. Правда, предупреждали рекомендатели, технология эта весьма трудоемка, к тому же еще и вонючая, но, подумал я, - это перетерпим, было бы надежно.
*
Наступила весна, потом пришло лето с многочисленными заботами полевого сезона, - было уже не до соболя. Догадывался, конечно, что жена ищет хорошего мастера, который мог бы исполнить её мечту. Дело было не таким простым, как может показаться сегодня. Мало того, что хотелось найти настоящего мастера-скорняка, проблема состояла еще и в том, что соболь то был добыт незаконно, - можно сказать, по браконьерски. Можно было и на неприятности налететь.
В начале осени жена как-то сказала мне, что мастер-скорняк, взявшийся за дело, не верит, что шкурка выделана мною – не специалистом, еще и в домашних условиях. Не скрою, мне это было приятно. Тогда же встал вопрос, не смогу ли я сам, или мои друзья выточить из стекла кабошончики, имитирующие глазки соболя. Такие возможности у меня были, и через неделю я вручил жене пару кабошончиков размером с соболий глаз из черного ереванского обсидиана. Хорошо отполированные, они блестели, отражая свет изнутри яркими звездочками.
А через месяц, вернувшись домой, я застал жену перед зеркалом, примеряющей шапочку. Она была великолепна. Вот ведь говорят, что в каждом деле есть свои мастера. Так вот, это было произведение большого мастера. Трудно сказать, кем был этот мастер-скорняк, - мужчиной или женщиной. Мне порой казалось, что такой шедевр может создать только человек с тонким пониманием женской психологии. Все было сделано в высшей степени изящно, и все к месту. Волнистое поле блестящих черных завитков каракулевой смушки, окружено пышным густым мехом соболя. Не видно было ни серого брюшка, ни желто-оранжевого горлового пятна, ни задних лапок, - все это было либо вырезано мастером, либо упрятано во внутреннем слое. Лишь искрящиеся сединой черная спинка, бока и великолепный пушистый хвост, все в черных тонах. Композицию завершала лежавшая на вытянутых передних лапках головка соболя. Особый шарм изделию придавали немногочисленные тонкие детали переднего плана, - изящные круглые ушки, черная пуговка носа, лапки с крохотными коготками, ярко блестевшие отраженным светом бусинки глаз.
Читатели старшего поколения, должно быть, помнят полузабытое слово «горжетка». Так вот шапочка будила воспоминания об этих самых горжетках, столь модных в начале послевоенных 50-х годов. Горжетки были разными, - и тканевыми, и вязаными, но я имею ввиду наиболее ценные - меховые горжетки, - небрежно переброшенные в виде шарфа через плечо или шею лисьи, рысьи, песцовые, а то и собольи шкурки. Тоже с хвостами, мордочками и лапками с коготками.
Носить такую прелесть было уделом избранных. Не скажу богатых (как вы, должно быть знаете, богатых людей, как и секса в стране советской "не было"), но, скажем так, - состоятельных женщин, вернее – жен состоятельных мужчин, - высших офицеров, именитых артистов, маститых партийных руководителей. Помню во время моих редких в те годы посещениях театра этих вальяжных дам, прогуливавшихся по фойе в накинутых на обнаженные плечи горжетках.
Добрый десяток лет носила моя жена эту шапочку, вызывая восхищение тех, кто её видел. У меня же, да и у Артема, наверное, тоже эта шапочка пробуждала воспоминания о наших блужданиях по тайге в охотничьем азарте, незабываемых впечатлениях того, как говорят завзятые охотники, фартового дня.