Нет такого искусства, нет такого вида искусства и ветви в культуре, с помощью которых можно было бы построить будущее.
В отношении перемен в обществе искусство в лучшем случае годится для того, чтобы помогать борцам с настоящим. В их борьбе за его разрушение.
Вносить в души потребителей искусства неверие в настоящее, разброд, смуту и сарказм.
А затем “творчески перерабатывать” идеи тех, кто управляет “строительством будущего”. На основе этой переработки клепать свои произведения и нетленки, и продавать их идеологам строительства.
Это отчасти верно и в отношении шестидесятников.
Отличие только в том, что вторая часть, будущее, в их идеологии и творчестве отсутствовала.
И понятно почему: было всего две идеологических системы в мире, - и обе они уже начали уходить в прошлое.
Полностью самостоятельную модель идеального будущего человек придумать не может. Так же, как не может человек нарисовать несуществующее животное, не используя при этом готовые формы существующих.
Поэтому идеи о будущем у шестидесятников представляли собой варианты дикой смеси из детски воспринятых идеалов: коммунизма, свободы личности, демократии и России как родины всего хорошего, что только можно придумать.
А создание будущего силами культуры и благодаря культуре, - как тот, например, Храм культуры, идею которого в “Граде обреченном” диалектически излагал Изя Кацман своему другу Андрею Воронину, - все это были уже построения постшестидесятников. Дурно пахнущая смесь свинской жизни в грязи и крови, и растущего из нее прекрасного Храма повторяют, в общем, вдохновенно-беспомощные росказни попутчиков революции, когда им приходилось объяснять окружающую дикость интеллигентным людям, готовым, или вынужденным, их слушать.
А у этих, - после того, как ушли их шестидесятые годы вкупе с их надеждами, у них внутри осталось тайное ощущение, что будущего не будет. Что все будет разрушено. И никакие изменения ни к чему не приведут.
Был только протест против настоящего. Будущего уже не было.
А внутри этого, еще глубже, сидело ощущение, что грядет нечто, которое все разрушит, ощущение настолько ужасное, что его надо было прикрыть двойным, тройным, десятерным покрытием.
Поэтому подобные рассуждения о вечном Храме культуры – не более, чем покрытие, призванное создать ощущение, что все движется все же к чему-то. Неразличимому за далью времени и неопределимому, но положительному.
А иначе как оправдать безнадегу настоящего? А иначе как забыть о предощущении того ужаса, который ожидает нашу цивилизацию как результат нашей животной, эгоистической, - все для себя, - жизни?