— Аооооооммммм, — пела йога тичер, играя на тибетской чаше. — Расслабляемся, дышим, освобождаем сознание от информационной грязи, прислушиваемся к каждой клеточке своего тела, отслеживаем ощущения.
Полтора часа боли, страданий и унижений было позади. Глядя, как йогиня бальзаковского возраста сворачивается в красивый крендель, молодые ученицы давали себе честное слово не пить пиво и не трескать сдобу и сладкое, вставать на рассвете, пить много воды, думать о прекрасном и, конечно же, регулярно приходить на тренировки.
«Господи, больно–то как! Черт дернул купить абонемент, таскайся теперь сюда месяц. Да, единение с космосом же! Ни о чем не думать, ни о чем не думать, ни о чем не дума… Леночке надо платье искать к выпускному, дожились, выпускной из садика, и денег сколько сдерут… и макияж она хочет, да, сама сделаю, фотограф отретуширует, если вдруг что. Тьфу ты, космос, пустота, отсутствие мыслей. Оооомммм. В магазин еще забежать надо.» У Татьяны не получалось расслабиться и опустошить мозг, хоть плачь. Что это ее понесло на эту йогу, она и сама не понимала. Вдруг захотелось и нет, чтобы разочек сходить на занятие, удостовериться, что сможет, а она, сразу выложила кругленькую сумму за абонемент. Сейчас корила себя, просветления ей видите ли захотелось! Выйдя из душа, она посмотрела на телефон. Батюшки! 20 непринятых от Любаши! И одно сообщение, короткое и мрачное: «СОС» и это было не «спасите наши души», это был их тайный код: «С#ка Опять Сбежал», значит Любу снова бросил очередной кавалер, а это в свою очередь значит, что надо звонить мужу Лехе, чтобы забирал Леночку из садика, а самой бежать сначала за водкой, а потом к Любе. Так, постойте–ка. Татьяна, уже собравшаяся звонить мужу, задумалась. Игорь бросил Любу с месяц назад. Вроде бы никого у нее не успело появиться, так что же случилось?
— Васенька пропаааал, — рыдала в трубку Люба.
— Какой Васенька? — у Татьяны после йоги и мозги были набекрень и память в пятки переместилась.
— Кот! — Люба выла, как гиена. — Никому я не нужна, никто меня не люююбииит, даже котик мой сбежал, скооотинааа.
— Ох, плохо как. Буду через полчаса, — Татьяна не стала тратить время на телефонные разговоры и побежала в магазин за коньяком. Кот — это вам не мужик, он с Любкой уже лет семь живет, в отличие от. Тут водкой не обойдешься. Коньяк и торт. И задушевная беседа на всю ночь. Лешка будет дуться и спрашивать, когда им везти нарзан, хаш и шашлык, потому что у подружек после бурной пьянки пробуждался зверский аппетит, Любка будет обливаться пьяными слезами, цепляться за Леху и спрашивать, нет ли у него брата близнеца, а потом, через пару–тройку недель, придя в себя, подруга опять будет одним взглядом лишать очередного кавалера дара речи и все будет повторяться вновь и вновь.
Как говорила Танькина мама, «есть бабы, которые из самого замухрышенного мужика сделают конфетку. Будут подбадривать, льстить, помогать, любить так, что крылья вырастут и у приземленного ящера и станет он орлом. А есть такие, которые испортят любого ангела–трезвенника, крылья ему обрежут и прикуют к себе, как Прометея к скале и печень также клевать будут.» Вот Любаша и была такая, из вторых.
— Любка, признавайся, завтрак также в постель приносила?
— Дааа.
— А что на завтрак обычно было?
— Блинчики с творогом, сиропом, джемом, кофе свежесваренный.
— Джем сама варила?
— А как еще? Фрукты замороженные достала и сварила свеженький, что тут сложного?
— Ну, да, действительно! Блинчики тоже с утра пекла?
— А как же? — повторялась Люба и даже не понимала Танькиного негодования. Разве можно любимому мужчине, богу и повелителю разогретое подавать? Только свежее. Блинчики пеклись в семь утра, мясо отбивалось и жарилось точно к ужину и телефон любимого обрывался в обед с указанием, в какое кафе пойти и что съесть.
Очередной мужчина–бог–повелитель сначала млел от такого внимания, хвастался идеально поглаженными брюками и рубашкой и отъедался на Любиной готовке. Это уже попозже постоянная забота начинала напоминать шелковую удавку. Нежную, красивую и жесткую. А уж когда Люба начинала свой любимый разговор…
— Вот смотри, это мой свадебный альбом.
Под нос ошеломленному «жениху» подсовывался пухленький альбом, в котором были фотографии платьев, тортов, лимузинов, залов, шариков, транспарантов, голубей, лебедей, отелей, а потом, это все вдруг сменялось детскими колясками, кроватками, ползунками, распашонками, погремушками, игрушками и молокоотсосом на последней странице. Почему–то «непрактичная» Люба не рассматривала варианты детских садов, школ, институтов, аспирантур и т. д. и т. п.
— Ты кого хочешь, мальчика или девочку? — делала контрольный выстрел в голову Люба, после которого все кавалеры собирали чемоданы и даже не ужинали на прощание. Тогда Люба звонила Таньке, та бежала за водкой, потому что вкусный и свежий ужин на двоих уже был в наличии, потом они пили, потом приезжал злой Леха и все это повторялось ни один раз, а все потому, что Любаша была чертовски хороша собой и также чертовски хотела замуж и детей, поэтому бежала впереди паровоза и догнать ее никто был не в состоянии.
Верность Любе хранил только Василий — серый котяра, подаренный подругой Светкой, нашедший пропавшее кольцо. Ну, как хранил — выбора не было. Не выпускала хозяйка его из дома. Кот был красавец, конечно. Серый, пушистый, огромный, с невероятным хвостом, гордо расхаживал хозяином по дому, характера был вредного и чуть что, сразу пускал в ход острые когти, заточенные на мебели.
— Да выпусти ты своего монстра погулять, — выли гости, нечаянно пошевелившие пальцами ног под столом. Васенька этого не терпел, кидался, больно кусал и царапался, а уж шипел так, что кровь в жилах превращалась в кисель.
— Гремучка хоть погремушками трещит, говорят, предупреждает, а эта сволочь… — Леха снимал дома носки и смотрел на глубокие царапины на ногах.
Именно поэтому, когда Татьяна позвонила домой и сказала, что пропал Васька и она с коньяком едет успокаивать подругу, Леха выразил желание отвести Леночку к бабушке и присоединиться к празднику.
— Балбес ты мой любимый, — проворковала Танька в трубку и напомнила о мужниной священной обязанности привезти хаш, шашлык и минералку. Благо на завтра было воскресенье, душу можно было лечить на полную катушку.
* * *
А в это время виновник «коньячной» ночи Васька вовсю наслаждался свободой. Что бы там ни говорили Любины друзья, хозяйку он любил. Он помнил, как маленьким несмышленышем он попал к ней в дом, помнил, как она его кормила, играла с ним, как однажды, поздно ночью у него поднялась температура и она помчалась в ветеринарку, а там было закрыто, она билась в двери, плакала и не помнила себя от горя, а потом она побежала на станцию скорой и рыдая, упросила медсестру уколоть ему что–нибудь «от температуры», чтобы он не сгорел, ведь он был таким крохотным. Тогда ему было совсем худо. Он помнил мертвый свет гудящих ламп, помнил запах лекарств, резкий и пугающий, помнил мягкие руки и укол, потом он заснул и, проснувшись на следующий день, понял, что, скорее всего, выживет. Его потом лечили ветеринары и хвалили Любу за находчивость и напор, а когда он совсем поправился, в доме появилась молоденькая медсестра, взяла его на руки (он еще подивился, какие они мягкие) и сказала: «Ну, привет, крестник!» Хозяйка, оказывается, сходила на скорую, узнала имя и адрес медсестры и предлагала любые деньги, как благодарность. Та лишь рассмеялась и пригласила себя в гости, чтобы посмотреть на здорового уже котенка. Васькина спасительница пришла с коньяком и тортом, оказалось, что она недавно вышла замуж и уже беременна и зовут ее Татьяной. Так Васька их сдружил настолько сильно, что прощалось ему абсолютно все: и разодранные ноги и колготки и покусанный и исцарапанный муж Леха и подранная сумочка.
То, что у него склочный характер, Василий очень хорошо знал и думал, что раз он вот таким уродился, значит так надо. А кому и зачем надо, не его куцего ума дело. Поэтому и сбежал он. Надоело сидеть на привязи, т. е. взаперти.
Вырвавшись из дома, он побежал к соседнему двору, там всласть поизмывался над привязанной собакой, усевшись неподалеку и тщательно вылизавшись. Дождавшись предынфарктного хрипения пса, воспринял это, как капитуляцию и побежал дальше. Рядом с домом привязанной собаки был дом, где неосмотрительно жарили шашлык. Пока прогорал костер и нанизанное на шампуры мясо стояло на столе, хозяева и гости «нагуливали» аппетит в доме, оставив беспризорным сырой деликатес. Василий неторопливо запрыгнул на стол, жадно принюхался (сырое мясо, а уж тем более маринованное, ему никогда не давали, «ах, печеночка воспалится! ах, поджелудочная!»), кот таких слов и не знал, поэтому в животе голодно заурчало и он попытался стянуть кусок мяса с шампура. Не получилось, тогда он прилег на стол и стал жадно обгрызать куски, урча и прислушиваясь.
«Эх, многозадачность все–таки удел женщин и кошек», думал Васька удирая от летящих тапок, палок и одной пластиковой миски. Все–таки увлекся и момент появления хозяев шашлыка прозевал. Добежал до забора, перелез, подумал, что мясо было слегка жестковатым и в знак особого презрения обоссал забор.
Красивому наглому котяре все рады: и кошки и люди. Васька прожил счастливую неделю, очаровывая и соблазняя наивных селянок, унижая одним взглядом соперников и собак и презрительно принимая мисочки с молоком и кормом от сердобольных домохозяек. На любую попытку себя погладить он реагировал злобным шипением, маша когтистой лапой и злобно щурясь.
Все эти дни он ночевал в доме. Чужом доме пожилого одинокого человека. Там вкусно пахло пылью и мышами, колбасой и сыром, а хозяин искусно делал вид, что не замечает, как каждую ночь в форточку прыгает набегавшийся и грязный беглец и спит без задних лап на диванчике в кухне, как должное принимая и ночлег и небольшое угощение.
Девять — число магическое для котов. На девятую ночь свободы приснилась Ваське хозяйка. Увидел он, как она с безумным видом в старом халате и тапочках носится по улице, плачет, зовет его, стучится во все калитки и сквозь всхлипы спрашивает о нем. Как захмелевшая шашлычная компания масляно блестя глазками, приглашает ее во двор, забыв про кота–воришку при виде Любиного декольте, как она плачет и пьет коньяк с медсестрой Танькой, как вспоминает все его шалости и как она его любит. И кот понял, что пора возвращаться.
Васька вовсе не был неблагодарной скотиной, поэтому дождался пробуждения своего «хозяина ночлежки», помурлыкал, потерся об его небритую щеку, выпросил кусочек сыра и колбаски на завтрак и был таков.
— Вот, значит, каков ты из себя, мой ночной и таинственный гость!
Пожилой мужчина вытащил блокнот и, торопясь, быстрыми штрихами нарисовал большого серого кота с пушистым хвостом и наглым взглядом, чувствуя, что это не последняя их встреча.