До чего же тихо бывает знойными ночами перед грозами или просто дождем. Становится душно, в воздухе звенит закатная синева под аккомпанемент сверчков, а всякий свет кажется либо ослепляюще-ярким, либо тускло-нежным. Очень красиво. Нина уже стояла в назначенный час у стены некогда заброшенного поместья, территория вокруг которого была окружена ржавым насквозь железным забором, который сейчас был тщательно выкрашен черной краской. Теперь же там разместилась музыкальная школа, но даже сейчас ощущение того, что здание используется для чего-то, возникало с натяжкой. Сейчас же здание выглядело таким пустым и брошенным, отчего становилось и грустно, и страшно одновременно.
От жутковатых мыслей Нину отвлекли шаги со стороны улицы. Та быстро юркнула за старую липу, спрятавшись в ее тени. Девушка вспомнила, что на улице сейчас часто ходят НКВД-шники, а если сейчас ее увидят на улице, да и в таком месте — дома проблем не огребешься. Однако, Нина осторожно, робко, выглянула из-за старого ствола дерева и окинула взглядом участок улицы, освещенный фонарем. Взглядом она выхватила знакомый силуэт юноши, при виде которого у нее в груди что-то судорожно вздрогнуло или подпрыгнуло.
— Нико? — спросила Нина, с радостной улыбкой выходя из-за липы. У нее даже слабо ручонки задрожали, благо этого не было видно.
— Нина! — воскликнул грузин, в один прыжок подскочив к девушке и сгребая ее в охапку. Впрочем, Нина не осталась в долгу и тоже по-дружески крепко обняла паренька. Тот заулыбался и погладил подругу по спине, приятно шурша тканью ее платьица: темно-синего в желтый цветочек.
— Я так рад, что ты пришла, — сказал Нико, наконец отлипнув от Новиковой и мимоходом так глянул в ее глаза. В полумраке наврядли можно было что-то рассмотреть, но Падарашвили запомнил, что у Нины, как у любви, глаза зеленые. Хоть они и были цвета жухлой травы, но в них всегда искрилась радость и неуемная энергия, желание творить.
— Я просто не могла не прийти, Нико. Это было бы, ну, некрасиво, — ответила Нина, слегка улыбнувшись и заправив за ухо прядь светлых волос пшеничного цвета. Парень не нашел, что ответить. Нависло молчание, но его нельзя было назвать неловким. Казалось, что старшеклассники прислушивались к отдаленному шуму дорог, шелесту листвы липы, собственному сердцебиению.
Было тихо, но тишина была живой.
— А зачем ты меня позвал, Нико? Что-то срочное? — поинтересовалась Новикова, вторгаясь словами в волшебную атмосферу знойной июльской ночи, которую ночью то и не назовешь.
— Да, срочное, — не сразу ответил Падарашвили, почесав затылок. Тот помолчал еще пару секунд, тряхнул черными, как смоль, кудрями и начал.
— Ты знаешь, мы знакомы довольно давно — еще с первого класса, но настоящими друзьями стали только сейчас, в 10 классе. Сему помог наш "Ансамбль песни и пляски им. Шостаковича". Помню, как ты с девочками танцевала "яблочко", а я говорил, что ты танцевать его правильно не умеешь, — усмехнулся грузин, вспоминая свои язвительные высказывания в адрес Нины. Как та показывала ему "квакушку" и называла "дураком".
— Хах, помню-помню, — посмеялась Новикова, поправив волосы и снова приготовившись слушать. Парень продолжил.
— А еще я помню наше первое выступление крупное. Ну, когда мы в Ленинград уезжали. Я еще тогда чуть на поезд не опоздал. Михаил Наумович в пух и прах меня разругал, я едва не плакал, так меня обругали. Я на преподавателя даже жаловаться хотел, но меня удержали. Но потом, во время подготовок, все это забылось и мы выступили. Ты, кстати, очень красиво танцевала тогда, Нин.
— Спасибо, Нико, — неловко пробормотала девушка, улыбнувшись. — На самом деле, я в танце несколько раз накосячила. Надеюсь, никто не заметил.
— Так и есть. Ты, повторюсь, танцевала очень красиво.
И снова над парнем и девушкой нависла тишина. Где-то вдалеке громыхнуло, как будто кто-то тряхнул жестяным листом. Гроза приближалась. Но она была еще далеко. Повеял прохладный ветер, резким порывом пробежавший вверх и запутавшийся в ветвях липы.
— Знаешь, а я помню, как мы переглядывались, когда ты канифолил скрипку, а я морально готовилась к выступлению. Ты мне потом подарил ленточку голубую, сказал, что ее надо на руку повязать, когда бывает страшно.
— Да…— протянул Нико как-то рассеянно, глянув на небо. А потом снова глянул на Нину, но уже смущенно. Что-то блеснуло на дне его глаз.
— А хочешь узнать, почему я это стал делать? С чего начались все эти кoмплименты, подарки, глупые разговоры ни о чем? — вдруг вырвалось из него ни к селу, ни к городу. Будто струна на расстроенном фортепиано сфальшивила.
— Горю от желания, — ответила Нина, подойдя поближе к другу. Она чувствовала буквально кожей, что он скажет что-то очень важное. Было и интересно, и страшно. Существовала одна вещь, которую она страстно желала услышать из уст ее друга, и...
— Это, это потому что, — Нико подошел к Нине и схватил ее за предплечья, наклонился к ее лицу, такому ласковому и доброму. Шепнул, судорожно глотнув воздуха и сбившись в конце, будто обжигаясь словами.
— Я люблю тебя, — Нина, поддавшись чувственному порыву, доверчиво прижалась к груди грузина. Тот на секунду замолк, прислушиваясь не то к тишине вокруг, не то к дыханию девушки, которой сейчас он так легко и свободно объяснился в чувствах.
— Я тоже люблю тебя, Нико, — также пылко шепнула девушка в шею юноши, вцепившись пальцами в ворот его рубашки. У парня внутри все вздрогнуло и вспыхнуло. Тут уж грузин не утерпел. Приподнял ее лицо и поцеловал: нежно, проникновенно, страстно. Нина только губы подставляла, со стыдом себе признаваясь, что она не умела целоваться. Она лишь молча проскользила ладонями по шее Падарашвили и накрыла ее; парень же чувственно водил ладонями по ее талии и спине, временами робея и просто молча стискивая любимую в своих объятиях.
Снова в небе громыхнуло и покапал июльский дождь, превратившийся в веселый ливень. Молодые "любовники" отстранились друг от друга, посмотрели вверх, но лица им залило водой. Моментально сцепившись за руки, они сломя голову побежали к дому Нины, наступая в лужи и едва не падая на каждом шагу на мокрый асфальт. Через пару минут, они уже были у подъезда, где жила Нина.
-- Доброй ночи, — быстро бросил грузин, порываясь бежать к себе. Но увидев протянутую к нему руку Новиковой, он порывисто прижал ее к себе и наградил долгим поцелуем. Потом он оторвался от губ девушки и скрылся в пелене мокрого сумрака.
В эту ночь эти двое заснули не сразу. Слишком бурным оказался ливень чувств и мыслей, обрушившихся на них, и слишком желанными оказались пылающие, невинные и чистые поцелуи, полные любви и пахнущие липой и дождем.