У Ивана Максимыча Аржанова на шестом десятке случилась радость - нашёлся без вести пропавший на войне отец. Иван Максимычу председатель колхоза сказал, тому из райвоенкомата звонили. Велели, мол, Иван Максимычу лично и срочно прибыть для получения, так сказать, официального извещения.
Отца Аржанов помнил хорошо - когда в сорок первом того забирали на фронт, ему как раз семь лет было. Отца Иван очень любил и крепко тосковал за ним всю жизнь. Сначала верил, что вернётся отец, в медалях и орденах, возьмёт Ивана, как прежде, подбросит, а после прижмет к себе , и Иван его за шею схватит крепко - крепко, и никуда отца больше не отпустит. И мать, красивая и счастливая, как раньше, будет собирать на стол и уголком платка украдкой вытирать слёзы. И брат Митька будет прятаться за материну юбку и из-за неё опасливо высматривать незнакомого мужика. А после и на рыбалку они пойдут, и опять отец, как раньше, будет смотреть прямо на солнце, не щурясь, и улыбаться. А дальше перехватывало у Ивана дыхание от счастья, и он больше ничего придумать не мог.
С годами притупилось, конечно. Отца он больше не ждал, понимал, что сгинул отец, как и все мужики с их деревни, осталась только сосущая тоска на сердце, да так никуда и не делась. А брательник , Митька, тот и вовсе дите был, и об отце помнил только запах табака да колючие усы. А ещё обиду помнил, что не давали матери пенсию, как вдове, да как голодали, да как в школе учителка говорила:
- У Семеновой и других отцы геройски на фронте погибли. А что с вашим, Аржановским, это большой ещё вопрос. Глядишь, живёт себе где-то на Западе, да власть Советскую ругает. Известно, врагов-то бывших не бывает.
Иван, бывало, зубы стискивал и терпел, а Митька, размазывая злые слёзы, злился на отца, что не погиб тот геройски, как нормальные люди, а пропал, да ещё и без вести. А был Аржанов - старший, как говорили, из бывших - казак с Дону, да ещё и белый. Как сослали его после гражданской, так тут и остался, женился, да на хозяйство встал.
Через отца и в люди не вышли - Иван всю жизнь в совхозе, а Митька в город уехал, да так и сгинул, не казался домой. Изредка матери писал, что живой де, да кой-когда перевод присылал. Не давали братьям ходу, все искоса смотрели.
Без сна проворочавшись ночь, чуть свет Аржанов выехал в райцентр. На скамейке перед военкоматом, нахохлившись, сидел постаревший, но все ещё узнаваемый брат. Тоже, стало быть, сообщили. Обнялись, потом сели рядышком, и, молча курили, словно боясь спугнуть что-то.
- Ну пошли, что ли, - не глядя на Ивана, глухо сказал брат.
Тот молча кивнул, и братья зашли в военкомат.
Военком, бывший однокашник, пряча глаза и не глядя на братьев, долго рылся в столе, потом протянул какую-то официальную бумажку и отвернулся.
Из военкомата вышли молча. Не сговариваясь зашли в рюмочную, также молча выпили, не чокаясь.
Первым не выдержал Митька. Грохнув по столу кулаками, со злы ми слезами выталкивал из себя:
- Сука, ну сука, ну всю жизнь, ну всю жизнь поломал, а под старость вообще добил. Никуда, Ванька, никуда, понимаешь? Никуда ходу не было. Я учиться хотел - смотрят бумаги и не пускают. На сверхсрочную остаться - не оставили. Всю жизнь в грязи, да в мазуте. Ни в комсомол, ни в партию, ну никуда. И под конец совсем добил, сука.
- Хватит! Мёртвые, слышь, сраму не имут, - не поднимая головы, глухо проговорил Иван.
- Не имут?! Не имут?!, - взбеленился брат, - а как лебеду жрали, помнишь? Как мать по людям ходила. Как в глаза им тыкали помнишь?! Казааак, всю жизнь проказаковал и себе, и нам, - Митька длинно и грязно выругался.
Брат ещё долго и много говорил, Иван, погрузившись в свои мысли, изредка кивал. Допив, вышли на улицу, и, не прощаясь разошлись. Как видимо, навсегда.
Домой добрался под вечер. Скинул парадный костюм, переоделся в повседневное. На молчаливые вопросы жены и матери, коротко бросил:
- Не он. Однофамилец. Обознались, кубыть. Митьку встрел. Кланялся вам.
Поздно ночью, когда все заснули, вышел на крыльцо. Сел на ступеньки, и, глядя в звёздное небо, долго курил. Аккуратно затушил окурок, и, обняв колени, горько и беззвучно зарыдал, неуклюже сотрясаясь всем телом, роняя слезы. Мутные и солёные, они вешним ручьём вымывали из сердца давнюю тяжесть и тоску, лежавшие годами. Становилось легко и свободно, как тогда, в детстве, когда отец был рядом, когда мать была молода и красива, а небо было такое голубое -..
... голубое. Яркое и чистое, оно висело над развороченным, искалеченным воронками полем, в которое превратились позиции батальона. Чадно дымыли два разбитых танка, слышалась отрывистая перекличка солдат противника, готовившихся в очередную атаку. Второй номер пулеметного расчёта перестал хрипеть и, дернувшись в последний раз, затих.
Максим поднял глаза и, не мигая, долго смотрел на солнце, по детски улыбаясь. Как наяву видел Марью и деток, дом, степь в её весеннем разнотравье, Дон.. По лицу, оставляя светлые дорожки в грязи, обильные текли слезы.
Стерев их рукавом серо-зелёного кителя, вахмистр Аржанов упер приклад пулемёта в плечо и, аккуратно прицелившись, потянул спуск..