Суетливый пожилой мужчина сел в поезд на какой-то маленькой станции. Долго пристраивал какие-то свертки, баулы, пакеты, виновато поглядывая на соседей по купе.
- К сыну вот еду, - оправдывался, перекладывая очередную сумку, норовившую упасть с багажной полки.
Мужчина, сидящий напротив, не выдержал: поднялся помочь.
- Спасибо, милый, - улыбнулся старик. – К сыну вот, в столицу. Сейчас все в столицу переехали, у нас и работы-то нет. Беда… Ты вот, смотрю, тоже туда. Меня Степаном Ильичом кличут.
- А меня Игорем, - представился попутчик.
Юные подружки, ехавшие с ними, не обращали на мужчин никакого внимания, они давно уже заняли верхние полки и привычно щелкали по экранам телефонов.
- Я из этих мест, - продолжил Степан Ильич, устроившись у мутного окна. – А ты, сынок, откуда будешь?
- Москвич, родился в Москве.
- Ух ты, в столице, значит, а я вот впервые еду. Сын давно не приезжал, надо проведать, уж больно звал. Посмотрю, как живет, там ведь семья у него, внучата мои.
- Семья – это хорошо, - поддержал разговор Игорь.
За окном мелькал унылый пейзаж, слегка подсвеченный скудным осенним светом, пробивающимся сквозь низкие тучи. Поля, заросшие серо-рыжим бурьяном, с редкими проплешинами распаханной земли перемежались с уже облетевшими, сиротливыми пролесками. Почерневшие дома стыдливо прикрывались все тем же густым бурьяном.
- Поля пустуют, - не выдержал Игорь.
- Не сажают нынче, - произнес старик с болью. – Кому сажать-то, остались только мы, старики, молодежь разъехалась. Так-то…
Неожиданно среди разгула рыже-серого появилось яркое пятно: одинокое дерево было украшено множеством разноцветных лент.
- Что это? Праздник был какой-то? Вроде и деревень рядом нет.
- Ты о березке? Так ведь это «девичье дерево», к нему бабы издалека приезжают, вроде оно целительной силой обладает.
- Какая-то легенда?
- Можно и так сказать. Давно это было…
***
Второй год вдовствовала Марфа, второй год горе мыкала, как умер Никита, осталась с двумя девчонками без всякой помощи. А уж доля вдовья - беду ложками черпать да слезами запивать. Ходила поденщицей вместе с дочками, за кусок хлеба спину гнула, а к этой осени слегла Марфа, какая уж работница, к колодцу сходить тяжко. Лежит на лавке в стылой избе, сухими губами молитву шепчет. За дочек страшно, не каждый день в доме кусок хлеба. Соседи из милости зовут девчонок то лен чесать, то капусту рубить. Старая Митроха, тайком от семьи, носит куски за пазухой. Да только Митроху невестки поедом едят, как умер большак, так власть и взяли.
Черно, стыло, дрожит Марфа, тянет на себя тулуп покойного мужа. Ей бы водички, да подать некому: Лушенька и Марьюшка второй день у Петровых работают. Слышит Марфа, будто дверь в сенцах скрипнула. На пороге – Василий, кум, редкий гость в бедной избе. Который год в барской усадьбе подвизается, вроде помощника управляющего.
- Все лежишь, Марфа?
- Лежу, - женщина сделала попытку подняться, но не смогла.
- А дочки где?
- Петровы позвали.
- Плохо по милости-то жить…
- Знать судьба такая.
- Судьба-то, судьба, только вот что, завтра поутру я в усадьбу возвращаюсь. Снаряжай дочек, я со старой барыней договорился, работу им у себя найдет. Сколько годков-то девкам?
- Лушеньке на Николу четырнадцать будет, а Марьюшке еще двенадцать.
- Большие уже домашнюю работу править. Да не реви ты, - заметил Василий слезы в глазах матери, - не реви. Сама пропадешь и девок губишь, а так хоть сытые будут.
Третий месяц сестры служат у Анастасии Петровны, старой барыни. Служба им вроде отдыха после деревенской работы. Какой труд самовар поставить да покои убрать? А большего от них и не требуют, сиди себе у окошка, белье барское расшивай шелком. Все бы хорошо, только тоскуют девочки о матери, каждую подводу из деревни встречают, расспрашивают. А деревенские только глаза отводят, да и что сказать - совсем плоха Марфа.
В феврале завьюжило, смешало небо и землю ледяным крошевом. Вечера длинные, сонные, барыня рано на покой уходит, а девчонкам не спится – слушают вой в трубе и перешептываются, друг друга успокаивают. В один из таких вечеров из полотняного морока выскочила подвода Василия.
Зашел в людскую, сразу к печке - греться. Сестры и спрашивать боятся. А Василий глянул на девчонок и проронил:
- Кончается матушка ваша, до утра вряд ли доживет…
Выскочила Луша в сенцы, а за ней и меньшая Марьюшка.
- Куда, сестрица, смотри, как метет. Завтра барыне в ноги бросимся, уж не откажет.
- Будто не слышала, не доживет матушка до завтра. Ты как хочешь, я сейчас пойду. Семь верст всего, уж сколько раз хаживали.
- Тогда и я с тобой.
Выскочили девчонки в стылую ночь. Сначала по следам санным шли, а версты через две следы пропали, замела их ночная пурга. Куда идти, вокруг лишь вихри белые? Стонет, плачет вьюга и вторит им волчий вой…
***
- У нас говорят, что на этом месте волки двух девчонок-сестричек загрызли. Девчонки в усадьбе барской в работницах были, а в ту февральскую ночь шли они в деревню, к матушке умирающей. Матушка так и не узнала о смерти дочек, к утру Богу душу отдала. На месте гибели девочек выросла березка, которую в народе «девичьем деревом» назвали. До сих пор приезжают к ней горе выплакать, народ говорит - помогает всем…
***
Легенды о чудодейственных деревьях существуют в преданиях многих народов.