Полемика о науке жизни.
Собрались друзья и хорошие знакомые, соратники, отметить юбилей. В ответ на множество восторженных приветствий и поздравления, пожилой человек начал с благодарности за все добрые слова, но тут же перешел к своего рода полемике с этими друзьями:
«Быть может, мои слова относительно «дальнейшей работы» прозвучали для собравшихся несколько странно. Ведь мне уже довольно много лет (70), и года пришли с какой-то безоговорочной неотвратимостью… Ещё совсем недавно бытовало у нас твёрдое убеждение, что человек, достигший такого возраста и получающий пенсию, должен уйти от своей профессиональной деятельности навсегда, освободив дорогу молодым. Однако я и мои коллеги считаем такое представление весьма устаревшим. Его создали те, для кого существует страшная пропасть между трудом и радостью, между буднями и праздником, между прозой и поэзией, между практикой и теорией.
Подумать только, старики уже много лет трудились – повседневно и практически! Я имею в виду не только тяжелый труд рабочего или работника искусства даже, тех, кто не расстаётся с нищетой, - прозой можно назвать всякий труд, направленный исключительно на личное обогащение.
Те, кто трудится только для заработка, ждут не дождутся пенсии. Ведь она сулит радости, вечное празднование и поэзию: на работу ходить больше не нужно… и так далее. Но при этом из виду упускается то, что поэтом не становятся в 70 или 80 лет. Стихи нужно начинать писать куда раньше, и я советую всем начинать с самого детства или в крайнем случае с юности. Разумеется, я говорю о стихах в фигуральном смысле этого слова. С самого начала жизни каждый должен избрать себе такое занятие, если это окажется возможным, которое даст ему радость неисчерпаемой поэзии. Вот только выбор такого занятия – самый трудный момент в жизни и для воспитателей, и для воспитуемых, особенно в тех социально-экономических условиях, в которых мы живём».
----------------------
Речь профессора продолжалась довольно долго и передать её всю в точности уже не представляется возможным, - память не сохранила слова и выражения, но суть её в том, что: и мы попытаемся это передать.
Гости не очень внимательно слушали, переглядывались между собой слыша знакомые ноты и оттенки слов.
Между тем Профессор понимал ещё и то, что лет через тысячу наши потомки, которые научатся и (1)летать также надёжно и далеко, как птицы, и (2)расщеплять атомы так же гениально просто, как они расщепляются в природе, будут смеяться (3)над нашими ядерными реакторами, - приблизительно так же, как мы, с высоких ажурных небоскрёбов и пятикилометровых арочных мостов, иронизируем над пирамидой Хеопса, этим безмолвным свидетельством слабости древнего человека. Профессор понимал, кроме того, что ни у нас, ни у древних людей в своё время не было и нет иного выхода и что люди будущего поймут это и отдадут дань уважения своим предкам (нам) за великое упорство и трудолюбие, как мы уважаем тех, кто носил камни-блоки многотонные к подножию пирамид.
Сегодня учёным приходится трудно ещё и тем, что приходится отвлекаться на бытовые вопросы: например, переживать за безопасность…, опять же, за бухгалтерию, которая против того, чтобы художник или скульптор работал без плана-нормы, иначе как оценить его труд, а как можно дать план, если человек талант и гений, если художник, скульптор может изготовить такие вещи, которые не снились ни одному промышленному производству?!..
И ещё Профессор думал о том, что, если учёного освободить от его непосредственных обязанностей учёного, он не станет в два раза больше администратором. Но если ему дать в помощь толкового заместителя по хозчасти, мы наверняка получим в два раза больше Учёного.
Спрашивается, где логика?
Однажды к Профессору приехала погостить какая-то дальняя родственница. Она заглянула в сад-огород за домом, увидела сплошные цветы и всплеснула руками:
- Ой, Николай (Профессор), что-то вы не то делаете! –
- Что же именно? –
- Картошку надо сажать, а не цветочки выращивать, для того огород!.. –
Это к чему сказано. Как ни странно, к вопросу о кадрах.
С профессором работали над открытием в науке, над подтверждением его теории несколько учёных помоложе. Они вместе прошли многие годы работы, и если перейти на военную терминологию: когда более десяти лет назад, «командиру части» Профессору пришлось иметь дело с «новобранцами», когда он подбирал себе научных сотрудников-помощников, большого выбора не было. Но с новыми «воинами» науки ему приходилось «сидеть в окопах», дожидаясь результатов опытов, пришлось «побывать в атаке» и в «окружении», «ходить в разведку», на полях семинаров и конференций.
А как они попали к нему? Изобрёл Профессор метод: он поговорил с каждым из девяти и каждого просил дать характеристику восьми другим. Получилось, как в шахматном соревновании: каждый «сыграл» со всеми по одной партии по круговой системе. Он чувствовал, что все они испытывали при этом какую-то неловкость, но убедился в предельной справедливости и даже беспощадности их оценок. Тем не менее, все относились к друг ко другу с уважением. Если кто-то и отмечал в ком-то недостаток, то по сумме восьми характеристик этот недостаток либо умягчался, либо даже переходил в достоинство. «Упрям, как осёл», - сказал категорически один. «Упрям и упорен», сказал другой. «Настойчив», - сказал третий. «Напорист», - сказал четвёртый. «Потянет любую работу», - сказал пятый. «Усидчив, с железным характером», - сказали шестой и седьмой. И последний заключил: «Ему можно доверить всё». Гамма красок в характеристиках представилась Профессору, спектр оттенков…
Он убедился, что ни один из них не обладает каким-либо категорическим, раз и навсегда данным, законсервировавшимся качеством. И вовсе не потому, что они были молоды и не достигли зрелости и продолжали расти и совершенствоваться, - хотя все уже были достаточно взрослые люди с вполне сложившимися убеждениями и привычками. Но нельзя всё на свете делить только на белое и чёрное, холодное и горячее, сладкое и горькое, - общеизвестно, что в однобоких оценках слишком много субъективизма. Жизнь знает исключения и нюансы, мотивы и следствия. Это помогает нам прощать хорошим людям мелкие недостатки и замечать у плохих людей ростки исправления. Вот почему сумма мнений, полученных Профессором о каждом из девяти его соратников, была ближе всего к истине, нежели мнение одного, пусть даже умного и наблюдательного, человека.
Вот примерно, как можно представить каждого в отдельности:
Вот один: «Тих, скромен, говорит мало и усыпляюще, думает глубоко, решает неожиданно и оригинально».
Другой: «Энергичен, даже темпераментен, быстр, эрудирован, хватает с полуслова, нередко переоценивает свои возможности, торопится вперёд, забывает о последовательности и ошибается. Блестяще знает технику. Оголтело талантлив. Отзывчив и добр».
Ещё один: «Конкретен, сух, замкнут, слабо эрудирован, зато с хозяйской жилкой, упрям и напорист, жаден к работе, ему можно доверить всё».
Ещё: «Фантазёр, хвастун, великолепный организатор, изобретателен, смел».
И ещё один: «Работяга. Руки сделаны из золота, голова напичкана идеями. Исполнителен, трудолюбив».
Ещё один: «Умён. Дипломатичен. Блестяще знает предмет. Всё понимает, всё может, но не всё хочет».
Ещё один автор: «Предельно скромен, почти незаметен, но и незаменим. Нет достаточной широты знаний, но в своём деле глубок. Работоспособен».
Ещё: «Путаник, со странностями, тенденция «уйти не туда», нуждается в постоянном подправлении. Эрудирован, усидчив, мечтательно грубоват».
И ещё: «Широкая душа, замечательный товарищ. Несколько грубоват. Дотошен. Влюблён бывает в дело, которым занимается, как в женщину».
Наконец, последний: «Терпеть не может горы, потому что они закрывают горизонт, а он как раз любит горизонт. Требователен. Возвращает на почву фактов, как внутренний ОТК. Умён, работоспособен».
Кто-то из них стал «мотором» коллектива, если угодно – сердцем. Кто-то душой. А кто-то – руками. И ещё кто-то – мозгом. И не нужны тут имена и звания, - желательно чтобы читатель воспринимал всю группу как единого человека, как нечто цельное и законченное.
Именно таким бывает человек-гений. Это гениальный коллектив! Редко встретишь такого человека., который бы вмещал в себе множество качеств. Так вот, - Профессор вмещал все характеристики всех своих соратников, он с каждым мог говорить и общаться на его языке, используя все его знаки и свойства, подстраивался под каждого и разных объединить мог в одном стремлении и в одном направлении мысли в теории.
Увы, не только наш институт – научно-исследовательский можно без сомнения отнести к старшему поколению. Молодых учёных мало. Так мало и с таким упорством продолжает быть мало, что уже можно говорить об этом, как о проблеме кадров.
В чём фокус? В той самой «картошке», которую нужно сажать вместо цветов. – то есть в том трезвом, реальном взгляде на жизнь и карьеру, взгляде, который, конечно, не делает чести настоящему учёному. Вы не поверите, но из многочисленных студентов-дипломников, проходящих практику в научных исследованиях, почти никто не просится в группу исследователей учёных. А вдруг научные эксперименты окажутся пустыми – понимаете? – и «горит» диплом. Куда спокойнее иметь дело с уже открытыми научными явлениями, которые уже чуть ли не на промышленные методы опираются.
Происходит боязнь риска – уже со студенческой скамьи… Какой неприятный сигнал! Ещё Шиллер говорил (в своё время), что для одних наука – это что-то возвышенное, прекрасная богиня, а для других же – как великолепная дойная корова. Из науки все пытаются извлечь пользу.
Да нет, мы не склонны винить во всём нынешнюю молодёжь. И не будем к ней слишком строги. Лучше спросить сегодняшних деканов и преподавателей институтов: «вы зачли бы за дипломную работу участие студента в неудачном эксперименте?».
Вообще ноль в науке – это тоже результат. Но только не у экспериментаторов, особенно у тех, кто рассматривает природу как кладовую неизвестных явлений. У таких учёных ноль – это действительно ноль, пустота, ничего. Они ищут неизвестные ответы на неизвестные вопросы. Тысяча путей может вести экспериментатора к цели, и из этой тысячи – девятьсот девяносто девять – ошибочных, без которых нельзя найти единственно правильный. Но если на жизнь конкретного учёного выпадают только ошибочные пути, считайте его судьбу принесённой в жертву большой науке.
----------------
Разумеется, наши рассуждения схематичны. Жизнь богата разнообразием, она умеет сглаживать острые углы и заострять тупые, она может компенсировать крупные неудачи мелкими успехами или омрачать крупные успехи мелкими неудачами. Важно решить в принципе: вправе ли мы требовать от учёного жертвенности?
Известно имя одного маститого, увешенного знаниями, утяжелённого степенями учёного. Ещё недавно он имел определённый вкус к экспериментальной работе, занимался острыми и рискованными научными поисками. Но сегодня (в век практичной материально-денежной обстановки) он предпочитает более спокойную жизнь, хотя дело, которым он стал заниматься, уйдя из «чистой» науки, тоже важное, тоже сложное и не менее почётное. Вопрос не в том. Вопрос о мотивах, о нравственной и моральной стороне его «измены», - хотя, казалось бы, и терять-то ему было нечего, так как прошлые заслуги, во имя которых ему бы простили сегодня любую неудачу. Увы, всё та же боязнь риска, боязнь разрушить свой авторитет в прошлом удачливого экспериментатора, боязнь потерять устойчивость благополучного до сих пор имени…
Сегодня (пока) ещё всё хорошо, но что будет завтра?
Схема наша выглядит таким образом, примерно: …
Когда вообще на новом месте создаётся институт, там всегда бывает молодо и, можно сказать, зелено в прямом смысле этого слова: вокруг строительной площадки стоит сплошной зелёный лес. Потом строится первый дом, первый магазин, здание первой лаборатории, и приезжают первые новосёлы. Они называют друг друга Вовками, Нинками и Славиками, им по двадцать с хвостиком лет – прямо со студенческой скамьи, они чувствуют себя первооткрывателями и словно голодные, кидаются на научные проблемы. Первые удачи и неудачи, первые научные статьи, первые кандидаты и доктора наук. Время идет. Они заводят себе толстые портфели, у них изменяется походка, в глазах появляется усталость, надо следить за тем, чтобы не полнеть чрезмерно, - им уже по тридцать с хвостиком, хотя они продолжают называть друг друга Вовками и Славиками. Ах, как хорош был бы приток свежих сил, способный дать дополнительный заряд энергии и рвения! Увы его нет. «Старые» сотрудники института ещё достаточно молоды, чтобы не думать об уходе на пенсию, а штатное расписание вопросом омоложения института не занимается и не интересуется. Во всяком случае, мы не встречаем в подобных институтах – через десять или пятнадцать лет после их организации, восторженную физиономию новичка, только-только пришедшего со студенческой скамьи «учёного», чтобы кто-нибудь назвал Вовку «Владимиром Васильевичем». Разумеется, мы вовсе не хотим сказать, что первопришельцы начисто утрачивают вкус к научной проблеме, и успевают за десять лет «забуреть» или, варясь в собственном соку, потерять рвение и мужество. Нет, ничего они не утрачивают, - они всего лишь ничего не приобретают. Сегодня всё ещё хорошо, но что будет завтра?
И вот что удивительно! – молодёжь сама не очень-то рвется в подобные институты «чистой» теоретической науки. Не прельщает её ни сервис, который она получит не всюду, ни обеспеченность аппаратурой, ни острота научных проблем, ни – самое главное и самое печальное – работа в институте. И вот получается, что с одной стороны, - штаты «не позволяют», с другой – нет напора молодёжи. В итоге «взрослеет» институт науки не по дням, а по часам, вместе со временем, которое идёт и идёт. А потом – старость, следом за взрослостью, - её не остановишь, не умолишь её подождать. И мы все будем с горечью говорить и писать, что нет смены заслуженным и старым учёным, что старикам давно пора уйти на покой, а они всё сидят и сидят, что молодые таланты гибнут в неизвестности…
Может, потом, с годами, вновь произойдёт обновление штатов. Но тогда вновь придут Вовки и Нинки, чтобы начать с азов, на пустом месте, и чтобы сесть в свои кресла по меньшей мере на те же двадцать или тридцать лет… Заколдованный круг?
--------------------