В своих рассказах я писал, что мне повезло в жизни встретиться с четырьмя Иванычами, ставшими близкими друзьями.
Этот рассказ об одном из них, моем соседе, вернее о его невероятном приключении.
Утром, как обычно, проснулся от «вяканья» надоевшего будильника, глянул на пустующую подушку супруги — ушла доить корову. Пора и мне вставать, провожать в стадо.
Вышел в туманное утро, зябко кутаясь в старенький пиджачок. Сорвал большой лист лопуха, чтобы отгонять надоедливых комаров и мошку. Нынче их столько много, просто напасть какая–то!
По улице потянулись первые коровы, жадно хватающие с обочин сочную траву, выгнал и свою. Пошли их провожать небольшой кучкой мужиков.
Сбор стада обычно происходил на лугу, перед спуском к Моховке. Ждали табунчики коров с разных улиц. Общий табун был довольно большим — иногда доходил до ста двадцати голов! Сейчас, говорят, осталось всего пятнадцать…
Стоим с мужиками, ждем пастухов, ведем разные деревенские разговоры о погоде, видах на урожай, ценах в магазине, и прочем. Недалеко стоят кучкой женщины, помахивая листами лопуха, и отгоняя комаров, точат свои бабские лясы.
— Мужики, гляньте, никак Иваныч идет с кладбища? — обратил наше внимание Трофимыч, — что это с ним?
К нам приближался Иваныч, вихляющей походкой, на подламывающихся ногах, с разбитыми в кровь губами, измазанный с ног до головы в глине. Его блуждающий взор и странный вид вызвал у всех недоумение. Начались расспросы, подколы:
— Иваныч, с покойниками дрался, что ли?
— Кто тебя так уделал?
— Где подельников-собутыльников бросил?
— Кого вчера хоронили, что так нажрался? — посыпались вопросы.
Иваныч трясущимися руками показывал, маячил, что надо выпить что-то. Говорить он не мог. Трофимыч посоветовал сходить к водонапорке, освежиться и умыться заодно.
Горемыка, такой же вихляющей походкой, пошел к водонапорной башне, попил воды, умыл лицо, руки, вернулся к нам.
— Давай, рассказывай! — попросили мы, — ждем!
— Мужики, дайте десятку на четок, выпить надо, иначе рассказать не смогу,— жалобно выдавил Лёва.
Трофимыч, сжалившись, порылся по карманам, достав несколько монет, пересчитал: «Не хватает двух рублей, иди к Людке-самогонщице, она тебе точно, по каплям, нальет на восемь целковых».
Лёвка с радостью сгреб в заскорузлую ладонь мелочь, почти бегом побежал к соседнему дому. Принес четок и украденный попутно с грядки огурец.
— Щас, я мужики, щас, — открывая пробку трясущейся рукой вымолвил он, — выпить надо, иначе рассказывать не смогу!
Но странно, сколько бы Лёвка ни пытался глотнуть « с горлА», ничего не получалось. В его горле, прожженном всякими «Ланами», «Троярами» и лосьонами возникали спазмы, не пропускающие ни глотка! Говорят в таких случаях: «Свисток перехватывает»…
Иваныч, чуть не плача, продолжал бесплодные попытки протолкнуть в себя хоть глоточек — ничего не получалось.
Со злобой размахнулся, хрястнул четок о придорожные камни, воскликнул: «Да чтоб тебя, ведьмак лесной, — наколдовал ведь!»
Все заинтересовались: что за ведьмак и что он наколдовал?
Лёвка, поминутно оглядываясь на кладбище начал рассказ.
— Вчерась были на празднике День молодежи под Моховкой. Купили пять бутылок водки на троих, банку кильки и булку хлеба. Расположились у речушки, под ивами. Проснулся ночью от холода. Темнота, туман, не пойму, где я. Вспомнил, что гуляли под Моховкой, больше ничего не помню. Только собрался идти домой, не поверите, — на меня стал налетать филин, стремясь вцепиться когтями. Я побежал по лесу в больничную гору, филин за мной, не отстает! Так и гнал меня до кладбища. На кладбище отстал. Я присел на лавочку у чьей-то могилы перевести дух. Поверьте, меня всего трясло от страха и с похмелья!
— Продолжай дальше, Лёва, что с тобой было, — сказал Андреич, заинтересовавшись рассказом.
— А дальше началось самое, страшное,— продолжал рассказчик, — передо мной встал мужик, небольшого роста, коренастый, с большой лохматой бородой. Молча подошел и с размаху ударил меня по губам корявой, как кора старого дерева, ладонью. Я улетел с лавки вверх ногами, соскочил, и приготовился к драке. Но мужик исчез! Постоял немного, оглядываясь, и стал выбираться с кладбища. Вдруг, мужик снова возник передо мной и опять ударил ладонью по губам, приговаривая: «Ты пить больше не будешь!»
— Здесь я, мужики, чуть не обделался, честно! — продолжал Лёва, — побежал между могил, куда глаза глядят. Темно, ничего не видно, чуть глаза не выколол об ветки! Запнувшись за кучу земли, полетел вниз… Больше ничего не помню… Очнулся — лежу в свежевыкопанной могиле, видать, вчера приготовили для кого-то. Могила не глубокая, выкарабкался, ухватившись за лопаты, положенные поперек. Передо мной вновь встал этот же мужик и снова меня ударил. Я улетел в могилу, разозлился, выскочил, схватил лопату и хрястнул чудище по лохматой голове, развалив ее на две части. Мужик упал в могилу, я стал его прикапывать глиной. Вдруг глина зашевелилась, мужик вылез из-под нее, как ни в чем не бывало — целехонький! Меня, как парализовало! Не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой!
И снова меня ударил, приговаривая: «Пить не будешь больше!», опять столкнул в могилу.
Я больше не вылазил, а мужик так и стоял на краю до самого рассвета, а потом исчез.
— Ну, ты и наху… вертил, Лёвка! — со смехом сказал Трофимыч, — никому не рассказывай про свою «белочку», засмеют! Не забудь, верни восемь рублей, а то я тебя отметелю не хуже твоего ночного лешего!
Пошли по домам, обсуждая происшедшее.
Прошло несколько дней, увидел Лёвку, с посвежевшим, задумчивым лицом, разговорились:
— Серега, ты не поверишь, я пить больше не могу! Пробовал пить все спиртные напитки, глотка даже сделать не мог. Воду, молоко, квас — хоть ведрами! Неужто, правда, был леший, а не белая горячка?
— Всё могет быть, — сделал вывод я. — Главное, ты теперь не пьешь, жизнь наладится!
Лёва не пил несколько лет, но пристрастился к психотропным препаратам, едва не приведшим его к гибели. Но это уже другой рассказ…